Эксперимент «Ангел» - Паттерсон Джеймс - Страница 21

Он виновато улыбался, качая головой.

— Помнишь, мы все однажды ели на обед сосиски. Всем по две. Только ты одна целых четыре съела. А тебе тогда всего три годика было. — Он радостно засмеялся, как будто съеденные ею четыре сосиски были подтверждением того, что она — настоящее чудо природы. — Да-да, четыре сосиски в один присест, и это в три-тo года. Такой вот у тебя аппетит невероятный!

Он нагнулся к ней поближе, подтолкнув поднос чуть ли не под самый нос.

— Дело в том, мое золотко, что в твоем возрасте и с твоим метаболизмом тебе в день требуется как минимум три тысячи калорий. А я голову на отсечение даю, тебе и тысячи-то не давали! Ну ничего, мы это все теперь поправим. Не беспокойся!

Глаза у Ангела сузились. Это ловушка. Макс предупреждала ее именно о таких ловушках. Только Макс и в голову не могло прийти, что расставлять их будет Джеб Батчелдер.

— Не говоря ни слова, Ангел села, скрестила руки на груди и пристально вперилась в Джеба, глядя на него так, как Макс всегда смотрела на Клыка, когда они спорили, и Макс была твердо намерена одержать верх.

Усилием воли Ангел заставила себя не смотреть на еду и даже забыть о ее запахе. Но есть она все равно бы не могла — нервным напряжением ее живот скрутило в тугой и болезненный узел. От присутствия Джеба ей было в буквальном смысле физически плохо. И еще хуже было то, что от него не шло к ней ни единой мысли. Как будто рядом с ней стоял покойник.

Джеб виновато улыбался:

— Ешь, ешь скорей. Тебе обязательно надо есть. Есть и поправляться, набираться сил!

Она старалась глядеть прямо перед собой, не моргать и уж ни в коем случае не показывать, как ей плохо от его присутствия.

Вздохнув, Джеб развернул белую салфетку, взял вилку и воткнул ее в середину тарелки. Только и всего: протяни руку, возьми вилку… — и ты уже обречена.

— Ангел, я абсолютно все понимаю, — ласково говорит Джеб, — все это ужасно непонятно и противоречиво. И я сейчас не могу тебе ничего объяснить… пока… Скоро все само встанет на свои места. Ты все сама поймешь.

— Да уж коне-е-ечно! — и это было единственное, что услышал он от нее. Но в эти слова она вложила всю боль и все свое презрение к его предательству.

— Дело в том, Ангел, что жизнь — это тест. Иногда надо просто идти вперед, пройти все испытания, и в конце концов весь абсурд, все безумие обретает смысл. Вот увидишь. А теперь, давай, ешь. Клянусь тебе, тут никакого подвоха. Чем хочешь, клянусь.

Так она и поверила его клятвам!

— Я тебя ненавижу, — твердо заявила она.

Ее слова Джеба не удивили. Немного расстроили, но не удивили:

— И это тоже нормально, моя хорошая. И это тоже совершенно нормально.

— Я. На. Седь-мом. Небе, — говорю я, глубоко втягивая в себя воздух, и доктор Мартинез смеется.

Я совершенно счастлива. У меня настоящие каникулы! И, в довершение всех семейных радостей, после обеда мы все втроем — Элла, ее мама и я — печем настоящие домашние пирожки с яблоками!

Я сначала до отвала объелась сырым тестом, а потом глядела в стеклянное окошко духовки на медленно поднимающиеся внутри пирожки и пьянела от их сладкого теплого запаха.

Взять на заметку: научить Надж и Ангела печь пирожки с яблоками.

Если только я когда-нибудь снова увижу Ангела.

Эллина мама вынимает из духовки противень с готовыми пирожками и отправят в печку следующую порцию. Дождаться, когда они остынут, я не в состоянии и, обжигая язык, откусываю здоровенный кусок прямо с пылу, с жару. Пирожок тает во рту, и по всему моему телу растекается несказанное блаженство.

Лица Эллы и ее мамы светятся добротой, и они не могут удержаться от смеха, слушая мое нечленораздельное мычанье и урчанье.

— Можно подумать, ты никогда раньше домашних пирожков не пробовала. — Я не очень понимаю, вопрос это или утверждение, но мне без разницы!

— Прямо рай земной! — я снова протягиваю руку за следующей порцией. — В жизни не ела ничего вкуснее! Сладкие, теплые, нежные… Как руки материнские, как дом родной…

— Бери-бери, не стесняйся, — подталкивает ко мне доктор Мартинез всю тарелку.

Вечером, когда мы укладываемся спать, я говорю Элле:

— Завтра с утра мне улетать.

— Не надо, останься, — отговаривает меня она. — С тобой так хорошо! Ты мне как сестренка, самая настоящая родная сестра.

Странно… С тобой, дорогой читатель, случалось когда-нибудь такое: тебе говорят хорошие, добрые слова, а тебе от них становится только хреновей?

— Нельзя мне, Элла, у вас остаться. Меня ждут. Друзья. Они без меня пропадут! У нас одно дело есть, ужасно важное дело.

— А ты вернешься? Прилетишь к нам обратно? … Хоть когда-нибудь?..

Я смотрю на нее и чувствую себя совершенно беспомощной. Откуда мне знать, что делать и что ей ответить. Ведь у меня никогда раньше никого, кроме моей стайки, не было. Никогда я к людям не привязывалась, ни к кому, разве что к Джебу…

А здесь с ними мне так хорошо! Тепло, спокойно!

И мама у Эллы — тетка что надо! Лучше всех! Строгая, конечно, в чем-то: «Опять носки где попало разбросали!» Ну и что, ведь и я своих ребят за это гоняю. А в главном она все понимает. Понимает, что не надо звонить ментам про мои раны. Понимает, когда задавать вопросы, а когда слушать. И слушает. И слышит. И верит. Моралей не читает, а принимает тебя — меня то есть — какая я есть, хоть с крыльями, хоть с моим генотипом чужеродным. Я про таких родителей что-то еще не слыхала.

Ладно, стоп. Нечего себе душу травить. А то так себя накачаешь, что и с катушек долой. А мне эти нервные срывы ни к чему!

— Наверное, нет. Наверное, Элла, не вернусь. Не получится, — я решаюсь сказать правду, но посмотреть ей в глаза у меня не хватает храбрости. — Если бы я могла, я бы обязательно… Но… — И я отворачиваюсь, как будто чищу зубы.

Джеб всегда учил меня: руководствуйся головой — не давай волю эмоциям. Он прав, Джеб всегда прав. И я откладываю свои чувства в долгий ящик. И запираю его на большой железный замок.

Поверить в то, что Макс и остальные погибли, Надж не могла и не хотела. Если в это поверить, то и жить невозможно. Поэтому она заставляла себя думать другие думы.

Она, например, думала, что узкая полоска перед входом в пещеру на ястребиной скале — уютное и вполне комфортабельное пристанище. И еще думала, что в общем-то это довольно грустно. Она лежала на спине, задрав на каменную стену утеса ярко разрисованные синяками ноги, и разглядывала скалы над головой, розовые, желтоватые, коричневые, кремовые. Солнце палило вовсю, но здесь ее обдувал ветерок и было прохладно.

Вот оно, оказывается, как получается: думаешь, тебе необходимо всякое барахло, любимая чашка, мягкое одеяло, шампунь, собственные твои родители, а потом понимаешь, что всего-то и нужно — только место, где тебя не могут достать ирейзеры.

И еще в голове у нее не укладывалась ситуация с Ари. Последний раз она видела его совсем мальчонкой, помнила, как он приставал к Макс и вечно действовал ей на нервы. Как же так получилось, что он вырос в такого зверя, почище всех остальных? И ведь всего-то с тех пор прошло четыре года…

Потом, примерно через полчаса, они с Клыком услышали далекое тарахтение вертолета, залезли в пещеру как можно глубже, в самое ее нутро, и просидели там чуть не целый час в полном молчании. В конце концов, Клык решил, что попробует полететь поискать какой-нибудь снеди. Надж очень надеялась, что он скоро вернется.

Их дом сгорел дотла. Вся ее семья погибла, только они с Клыком остались. Одни, совсем одни. Навсегда.

Клык приземлился на уступ почти бесшумно, и Надж облегченно вздохнула — вернулся!

— Не заинтересует ли вас, мадемуазель, кусочек сырого диподомиса?[5] — весело спросил он, похлопывая себя по карману ветровки.

— Ой-ой-ой, только, пожалуйста, не это, — Надж содрогнулась от одной мысли о таком угощении.