Любовь опаснее меча - Легостаев Андрей - Страница 3

Чернобородый колдун запел на все том же мертвом гортанном лающем языке — сперва негромко, потом звук его сильного, красивого голоса заполнил весь колодец тайного двора. Воздев над головой магический кристалл, переливающийся теперь невообразимыми цветами в опаляющем свете костра, чужестранец продвигался мимо невольниц. Они стояли кольцом вокруг костра, соединенные тонкими поблескивающими цепочками, широко раздвинув ноги и задрав головы к множеству появившихся на черном небе далеких холодных звезд. Мелодия колдуна завораживала, вселяла в сердца присутствующих благоговейный трепет пред таинством колдовства. Хамраю пришлось собрать всю волю, чтобы не поддаться чарам иноземца, не потерять способности мыслить трезво и беспристрастно.

Колдун шествовал медленно и торжественно вокруг ритуального костра, почти касаясь своими развевающимися одеждами обнаженных спин юных прекрасных невольниц. Они не шевелились и в отблесках пламени казались неземной красоты статуями, высеченными из темного мрамора. Мелодия колдуна достигла наивысшего напряжения, по телам девушек пробежала дрожь. Сперва незаметная, дрожь все более охватывала пленниц, пока они не затряслись, словно в страшной, раздирающей тело, лихорадке…

Колдун оборвал чародейскую песнь на полуслове, остановившись прямо напротив шаха. Перевел дыхание, отер тыльной стороной ладони выступившие на лбу бисеринки пота.

— Пусть пресветлый шах встанет вот туда, — властно приказал маг.

Великий шах, гроза полумира, своевольный и суровый, беспрекословно подчинился. Хамрай и телохранители сделали шаг вслед за ним, но чужеземец остановил их жестом руки.

— Нет! Солнцеподобный шах должен быть один.

Телохранители устремили вопросительные взгляды на повелителя. Тот кивнул. Хамрай не чувствовал угрозы в действиях мага, хотя и не мог проникнуть в его мысли. В любом случае он успеет защитить шаха и на таком расстоянии — магия быстрее любого клинка, а чернобородый был Хамраю явно по силам.

— Пусть великородный шах снимет свои одежды!

И вновь своенравный монарх повиновался колдуну. Шах раздевался медленно, неотрывно глядя на полыхающий столб костра, вокруг которого бились в сумасшедшей пляске юные невинные создания — прекрасные желанные и недоступные. Хамрай понял, что не смотря на защиту, колдуну удалось наложить на шаха свои чары, подчинить своей воле. В себе ничего подобного Хамрай не ощущал — или иноземцу не по силам подчинить себе всех присутствующих, либо никакой угрозы во внешне невзрачном Хамрае пришелец не видел. Тем не менее вывести шаха из под влияния колдуна будет не трудно, а пока это, наверное, и хорошо — своим нетерпеливым нравом шах может случайно испортить чудотворство и колдун всю вину за неудачу свалит на шаха, как уже случалось с другими «исцелителями»…

Шах разделся и, не стесняясь наготы, гордо выпрямился. Ему было нечего стыдиться своего обнаженного тела. Все подданные страны знали, что шах живет очень долго, но даже самые глубокие старцы не помнили другого правителя. Многочисленные слухи и легенды в народе утверждали, что шах Балсар жил всегда и по высочайшему соизволению Аллаха будет жить вечно. Один лишь Хамрай знал, что шаху двести двадцать один год, и что он на девять лет старше его самого. Богиня Моонлав наградила их обоих долгожительством в награду за любовь — как любовь плотскую, так и любовь душевную, никакими чародействами не завоевываемую. Двенадцать лет отражались на их телах, как один год и шах выглядел солидным и статным сорокалетним мужчиной. Он был красив и силен, не очень высок, широкоплеч и мускулист, хотя годы давали себя знать и по бокам уже начали появляться жировые складки. В густой черной бороде и буйных волосах не было ни единой серебряной нити, но щеки пообвисли и стали от времени пепельно-серыми, а вокруг глаз с каждым годом все больше разрастается густая сеть морщинок — неизгладимый отпечаток государственных забот, тягот былых и недавних военных походов, и десятилетий (когда в стране наступало мирное время, а отчаяние от невозможности заиметь наследника достигало пика) злоупотребления опиумом, отучить от которого пресветлого шаха, стоило Хамраю немалых сил и волнений.

Колдун вновь запел на древнем лающем языке. Хамрай поднапрягся и понял, что тот поет какую-то легенду о пяти богах и их отце Алголе. Хамрай даже испугался — не прочувствовал ли чужеземец о их былой связи с Моонлав, но быстро успокоился: легенда абсолютно не соответствовала происшедшему тогда в действительности и принадлежала к эпосу алголиан, ненавидимых многими народами, ибо поклонялись алголиане Дьяволу и слуге его Алвисиду. «Будь проклят Алгол!» — было любимое присловье четырех из пяти всемогущих богов, появившихся после Великой Потери Памяти и сошедших на грешную землю. Чернобородый принадлежал к какой-то отделившейся от основного ордена секте, погрязшей в заблуждениях — Хамрай знал алголиан как дисциплинированных, суровых воинов и ученых, они не позволяли своим апологетам подобной самодеятельности.

Колдун пел не вникая в смысл слов, лишь завораживая разум присутствующих, а, возможно, и возбуждая самого себя на сотворение чуда. Он стоял лицом к шаху и вдруг резко воздел руки вверх, подняв свой магический кристалл, мгновенно вспыхнувший сиреневым, бирюзовым и вслед за тем лазоревым цветами. Шах устремил свой взор на кристалл, чернобородый резко убрал руки и сделал три шага в сторону. Кристалл остался висеть в воздухе, переливаясь всеми оттенками красного и синего.

Хамраем вдруг овладело ощущение полной безысходности, надежда в колдуна бесследно исчезла. Девушки у костра тряслись, ни на секунду не прекращая дикой противоестественной пляски, черные длинные косички били по смуглым спинам. Лица невольниц были искажены невероятной гримасой — казалось все мыслимые чувства от наслаждения до ненависти, отчаяния и безумного страха владеют ими. Костер бушевал в пределах, огороженных колдуном. Взгляды всех присутствующих были устремлены на висящий в пустоте магический кристалл.

Хамрай тяжело вздохнул — он уже знал, что будет дальше: вплоть до того, что прекращать наблюдение за небосводом в надежде увидеть знамение, еще преждевременно. Подобное представление мог бы, пожалуй, устроить почти любой фокусник с базарной площади столицы — для этого особого знания и умения не надо, элементарные навыки. Но на непосвященных действует, конечно, безотказно. Однако шаху требуется результат, а не эффектное представление, увы…

Колдун повернулся к костру. Глаза его блеснули желтым неистовым огнем, две молнии рванулись в костер, сорвавшись с его простертых к пламени рук. Огонь вспыхнул с новой силой, лизнув небо, и опал, прижавшись к земле. Пламя из оранжевого превратилось в зеленое. Ручейки огня побежали к обнаженным ногам девяти невольниц, скованных кольцом вокруг костра тонкими позолоченными цепочками. Словно сознание вдруг разом вернулось к жертвам — они завопили дико и жутко, попытались рвануться прочь от костра, каждая в свою сторону, кольца больно врезались в запястья. Жадное зеленое пламя стремительно промчалось вверх по юным стройным икрам, охватило туловища и пожрало девушек целиком — девять живых зеленых костров мгновение танцевали у одного большого, вновь взметнувшегося ввысь.

Пение колдуна заглушило их истошные крики боли и вдруг во дворе воцарилась могильная тишина. Хамрай вздрогнул от неожиданности — цепочки звякнули о камень, костер погас в единый миг, двор охватила тьма.

«Балаганный эффект, но впечатляет», — подумал Хамрай о колдуне, даже с какой-то ноткой уважения.

Глаза привыкли к темноте. Луна, скрывшаяся на мгновение в неожиданно набежавшей туче, освободилась из заточения и залила двор ярким светом.

Юные невольницы исчезли бесследно, как и пепелище костра — на этом месте стояла женщина.

Хамрай со молчаливым внутренним стоном закрыл глаза — силы космические, какая это была женщина!

Высокая, зрелая, пышная, с густыми длинными золотистыми волосами и белоснежной кожей она настолько контрастировала с худосочными фигурками погибших невольниц, что охватившая Хамрая боль, вызванная видом их смерти, как бы отступила, показывая никчемность тех пигалиц, которые превратились в эту Женщину — женщину женщин. Хамрай даже ощутил волшебный запах ее тела, аромат ее прекрасных волос. Она была обнажена, высокие, налитые жизнью тяжелые груди, приковывали взгляд, зазывали, манили… Руки шаха непроизвольно потянулись к ней навстречу. Хамрай неосознанно сделал шаг к ней, телохранители тоже — они забыли на мгновение где находятся и для чего.