Выстрел в Опере - Лузина Лада (Кучерова Владислава) - Страница 15

Но Чуб ее не услышала:

– Все! Прощай навсегда! Я ухожу жить к Машиной маме!

– …тысячи людей пишут в стихах черт знает что, и это не делает их ведьмами!

Уже оклемавшаяся от легких сомнений, Даша спрыгнула со своего мопеда, домчавшего их на Уманскую, 41, – и продолжила спор.

– Ну, назвал ее муж «колдуньей». В другом стихе «царицей» назвал. В третьем Гумилев во-още называл ее лесбиянкой. Ты мне лучше вот че скажи, что это за бред: «Можно я у вас поживу?»

Оказывается, Даша прекрасно все слышала!

– То есть не вопрос, живи сколько влезет, – гостеприимно предложила она. – Ты ж видела мою мать, она и не заметит, что в квартире еще кто-то живет. А заметит, обрадуется, – будет ей с кем о стихах пообщаться.

– Я в поэзии плохо разбираюсь, – выдавила студентка-историчка.

– Что? Правда? Вот уж не думала.

Удивление Чуб можно было понять: на вид Маша была типичным представителем вымирающей породы романтических барышень, которые все еще читают на ночь стихи.

– Ни-че, – сказала Землепотрясная. – Писателей мама тоже любит обсасывать. Булгакова твоего уважает. Он же считал своим учителем Гоголя, а Гоголь, по сути, покончил с собой – насмерть уморил себя голодом. А всех, кто покончил с собой, мама собирает в свой каталог. Я тебе на спор могу перечислить сто писателей и поэтов, покончивших с собой. Хочешь? Маяковский. Цветаева. Радищев. Хемингуэй. Цвейг. Гомер. Джек Лондон. Сафо… Говорили бы, – прервалась она, – о литературе во-още. Но с чего вдруг ты собралась у нас жить? Колись, наконец! Что за булыжник ты носишь? – сделала Чуб третью попытку докопаться до Машиной тайны.

Но Маша, молчавшая, смотрела на свой родной дом, к парадному которого принес их красный мопед.

Смотрела и боялась его.

И потому в третий раз ее Тайна осталась тайной.

– Если нас выгонят из Киевиц, – сказала она, – мы не сможем жить в Башне. А я… не знаю, смогу ли я вернуться домой. Мама не поймет… я не смогу объяснить… и… я не знаю, что делать.

– И все? – Землепотрясная подозрительно втянула ноздрями Машин ответ. – Матери боишься, и все? Хотя… Мать у тебя сама по себе натуральная ведьма!

Маша не стала спорить.

Не стала припоминать, что еще вчера Чуб уверяла: Машина мама – «ангел, ангел».

Дочь «ангела» была занята – пыталась заставить себя сдвинуться с места и войти в подъезд.

– Не дрейфь! Прорвемся! Победа будет за нами! – засмеялась Землепотрясная Даша, никогда не терявшая хорошего расположения духа дольше, чем на пятнадцать минут. – Нужно просто показать Суду твою мать, и они сразу признают нас чертовками, бесихами… А кроме того, это уже моя мать. Сейчас она узнает, что значит иметь нормальную дочь! Пойдем, – подтолкнула она Машу к парадному. – Вариантов нет. Хочешь – не хочешь, нужно узнавать, есть ли у тебя ведьмы в роду. Это я беру на себя. Напомни-ка, как мою маму зовут?

– Анна Николаевна.

Глава четвертая,

в которой мертвые воскресают

– Здравствуйте, Анна Николаевна? Я Даша Чуб! Вы меня помните?

Грузная рыжая женщина, открывшая дверь, успела полоснуть блудную Машу глазами.

Но открыть рот не успела – Даша сделала это первой.

– Вы на Машу не обращайте внимания, она во-още пришла вещи забрать. А у вас теперь буду жить я!

– Что…

От внезапности их явления и сего заявления Анна Николаевна не смогла закричать. Не смогла даже поставить в конце «что» знак вопроса.

Удивление закупорило пробкой гортань.

– Понимаете, – умильно объяснила ей Даша, – мы с Машей решили поменяться нашими мамами. Поэтому Маша пойдет жить к моей, моя мама не против. А я буду жить у вас.

– Что? – Анна Николаевна вцепилась в Дашу глазами.

– Я буду жить в Машиной комнате. И вы будете теперь моей мамой! – громко растолковала ей Чуб.

– Не ори!

– Хорошо, мама, – покладисто согласилась Землепотрясная.

– Какая я тебе мама! – раскатисто закричала Машина мать. «Пробка» вылетела из горла. – Кто ты вообще такая? Приперлась… Хулиганка! Проститутка! Цацками увешалась, размалевалась…

Здесь Даша нашла, наконец, достойного слушателя, не спустившего новоявленной «дочери» ни обилия побрякушек, ни яркого грима, ни эпатажно-национальный наряд.

– Чтобы ноги твоей тут не было! – заорала Анна Николаевна в голос. – А ты!.. – добралась мама до Маши. – Я тебе сказала: уйдешь из дома, ты мне не дочь! Сказала или не сказала? А ты сбежала. Через окно, как воровка какая-то. Отца в гроб вогнала. Он в больнице.

«В больнице?»

Маша сжалась в комок.

«Правда или нет?»

Мать не врала – просто умножала правду на такое число, что докопаться до истины было уже невозможно. А атакуя, с ходу обстреливала противника пулеметной очередью упреков, каждый из которых безошибочно попадал в самое незащищенное место.

«Я – плохая, я ужасная дочь. Как я могла…»

– У меня инфаркт был. Мне «скорую» вызвали. Врач приехал, сказал: что у вас за дочка такая, что родителей без ножа убивает? Не дочь, а врагиня какая-то. А теперь объявилась. Посмела! Уходи! Ты не дочь мне больше!

– А я вам о чем? – сделав шаг к «маме», крикнула Чуб прямо ей в ухо. – Вы меня слышите? Она вам больше не дочь! – указала Даша на Машу, зажмурившуюся, дрожащую нервной дрожью, и, решительно загородив подругу собой, заявила: – Я теперь ваша дочь! Дашенька!

– Вали отсюда! – Анна Николаевна бесцеремонно толкнула «дочку» в плечо.

– А вот это, мама, уже рукоприкладство, – строго заметила Чуб.

– Вали, кому сказала!

– Я никуда не пойду. Это мой дом. Ваша квартира приватизирована?

– Что?

– Ведь приватизирована, – злорадно заткнула новую «нормально» орущую маму новая «нормальная дочь». – Я все знаю!

– Тебе-то чего? – опешила мама.

– А очень даже того! – приняла Чуб позу руки в бока. – Если она приватизирована, по закону Маше принадлежит ее четвертая часть. И если вы отказываетесь признавать меня дочерью, по закону Маша может сдать ее мне. Мы уже и с нотариусом договорились.

– Что-что?

– То-то! Сейчас едем и оформляем договор!

– На мою квартиру?

– На Машину четвертую часть квартиры, на которой теперь буду жить я, – победительно улыбнулась Землепотрясная. – Ясно?

– Только сунься сюда! – взвизгнула Анна Николаевна. – Я милицию вызову!

– Это я милицию вызову, – радостно откликнулась Чуб, – если вы откажетесь меня впускать. И покажу им бумаги.

– Хулиганка!

– Это вы хулиганка. А я – законопослушная гражданка, и по закону нашей страны Маша имеет право делать со своей частью все, что угодно. Сдать ее мне, продать ее мне… Кстати, хорошая идея. Я покупаю ее часть и поселяюсь здесь. У вас какой метраж? Метров пятьдесят? А ты, Маш, чего стоишь? Иди вещи собирай, бумаги там разные. Не мешай мне с мамулькой ругаться.

– Какая я тебе «мамулька»? – осатанела Машина мама.

Маша юркнула в «детскую».

И удивленно замерла – пол был покрыт пластиковыми мешками.

На них возлежала картошка, любовно разложенная по фасону, размеру и степени гниения. Анна Николаевна закупала картофель мешками, зимой и летом, и перебирать его пару раз в месяц было ее любимым успокоительным, заменявшим маме вязание, медитацию и прочие радости.

Блудная дочь вдохнула запах земли и подвала. Косолапо передвигаясь между шарами картофелин, добрела до окна, рванула створки и…

Вскрикнула, увидав внизу Красавицкого.

Мирослава.

Мертвого!

Он стоял под окном, запрокинув голову, – он смотрел на нее.

Он не должен был там стоять, он должен был лежать в земле на каком-нибудь кладбище.

…ее одногруппник, ее минувшая любовь – сатанист и убийца, спасший ей жизнь.

Лицо Маши замерло в той же гримасе, в какой застыла минуту назад ее мать, – с открытым ртом и остекленевшими глазами, не верящими своей способности видеть.