Полюбить Джоконду - Соловьева Анастасия - Страница 49

— Сань, ну чего делать? Сейчас какие-то звонили. Я: алё — они трубку бросили… Я стремаюсь из хаты выйти. Клинская пропала: сотовый — недоступен, по домашнему не подходит!..

— Ты наследство-то получил?

— Что я — совсем дурак?!

И Гришка стал зачитывать завещание тети Марины — я чуть не влетел в тормозящий впереди «опель».

— …часы яшмовые в золоте с бриллиантами лондонской работы — середина XVIII века, букет из драгоценных камней — саксонская работа XVIII века, золотое ожерелье и золотой браслет греческой работы, Сань, начала IV века до нашей эры! — отчаянно палил Гришка. — Ларец для драгоценностей нюрнбергской работы XVI века! Сань, ведь мочканут!

— Ну подожди, Гринь. Твой двойник даст показания…

— Ой! — мандражировал Гришка. — Да они меня к тому времени давно замочат!..

На работе все было тихо. Губанов уехал за новым заказом. Но по мобильному теперь уже непрерывно трезвонил Гришка.

— Между прочим, — чуть не плача закончил он, — и Лизу они в покое не оставят. Она ведь — свидетель. Всех покоцают!..

К обеду Губанов не вернулся. Под настырный Гришкин трезвон я пытался сосредоточиться. Когда трезвон оборвался, я снял трубку и позвонил в «Обелиск».

— Иннокентий Константинович, это Аретов, художник из «Мебели». Мне нужно подъехать к вам.

— А, помню-помню вас, молодой человек. Конечно, приезжайте. Интерьер у нас оформляется полным ходом. Мы пока всем довольны, — ответил Иннокентий, полагая, что я еду смотреть интерьер.

Войдя в гостиную «Обелиска», я лишний раз подивился талантливости нашего Прохорыча с ребятами. Большой стол с шестью стульями — посреди комнаты, диван, кресло и чайный столик тоже уже стояли на своих местах.

Мы с Иннокентием были одни. Он улыбался, наблюдая, как я разглядываю обстановку. На стене я увидел Лизину парсуну.

— Иннокентий Константинович, я хотел с вами поговорить про Гришку, — начал я.

— Простите?! — удивился он. — Я не ослышался? Вы сказали: Гришку?

— Да. Гришу Прилетаева.

Улыбка сошла с его лица.

— В прошлый раз, когда мы с вами разговаривали тут, вы изволили заметить, что есть горсточка художников в широком смысле слова — истинных сынов отечества — и толпа. А Гриша… Я хотел сказать, что нам всем очень жалко Гришку. Он никому не сделал зла. У него четверо маленьких детей, — неожиданно закончил я.

— Александр, скажите, как вас по батюшке? — Иннокентий широким жестом пригласил меня сесть к столу.

— Васильевич. — Я сел на стул, машинально отметив его прочность.

— Александр Васильевич, давайте будем откровенны, пока нас никто не слышит. Вы знаете, откуда у него наследство?

— Знаю. Из госпиталя.

Иннокентий удивленно на меня посмотрел:

— И может быть, знаете, каким способом оно там получено?

— Тоже знаю. За хлеб и лекарства. — А если не секрет, откуда вы…

— Секрет.

— Ну хорошо. Раз вы все знаете, тогда ответьте мне на один вопрос. Вот если сейчас, скажем, вдруг в Москве случится наводнение. И мы с вами пойдем и, пользуясь всеобщим замешательством, ограбим какую-нибудь лавочку. То не правильно ли будет после того, как вода спадет, потребовать с нас назад содержимое этой лавочки?

— Но они добровольно отдавали…

— Хорошо. Мы не будем грабить лавочку. Мы пойдем с вами спасать людей. Но мы пойдем не просто так. А со списком — кого стоит спасать! Кто этого стоит в денежном эквиваленте. И приступим к их спасению лишь после того, как они нам выложат все, что имеют. Кем мы с вами окажемся после этого? Я думаю, вы согласитесь со мной — все теми же бандитами.

— Гришка не бандит, а художник. Парсуна, которую он написал для вас, — произведение искусства. Вы сами это видите.

Иннокентий поглядел на парсуну.

— И особу эту я имел честь лицезреть, — задумчиво сказал он про Лизу и вдруг внимательно посмотрел на меня. — Вот теперь-то я вас понимаю. Александр Васильевич, эти людишки, за которых так вы хлопочете, не стоят пятака…

— Я попросил бы вас, Иннокентий Константинович…

— Молодой человек, Александр Васильевич, позвольте мне рассказать вам небольшой эпизод из собственной жизни. Когда я был молод и так же, как и вы, разочарован во всем. И мне казалось, уже ничто не вернет меня из той бездны мрака. А тогда я писал диссертацию по Возрождению. И представьте себе… Влюбился в Джоконду! Да что влюбился?! Полюбил ее! Я часами всматривался в черно-белую репродукцию. (По тем временам очень недурную.) И мне открывались все новые и новые оттенки ее улыбки, ее теплых глаз, изгиб рта. Да и не нужны мне были новые оттенки. Я не мог насытиться старыми. А у меня была невеста. Но после Джоконды я ее, естественно, уже не замечал. И вот, возвращаюсь я как-то под вечер из университета к себе на Васильевский. Иду, а мне навстречу… Кто бы вы думали? Сама Джоконда! Конечно, я не был сумасшедшим тогда. Это была женщина, чем-то, скажем так, похожая на Джоконду. А остальное уж я додумал сам. Я к ней. Она от меня. Я за ней. Представляете, оживший идеал! В общем, вскоре мы поженились. И какое же тяжелое, жесточайшее разочарование, уважаемый Александр Васильевич, меня постигло. Базарную грязную бабу я принял за Джоконду… Одно лишь утешало. Та, послужившая моделью, уверен, была такой же!

— Ну, это уж слишком! — Меня потряс его неожиданный подкоп под наши с Лизой отношения.

— Постойте. Не торопитесь. Так вот. С этой так называемой «бабой» я, конечно, вскоре развелся. Но только годы спустя осознал, что она вовсе не была ни грязной, ни базарной. А была просто нормальной женщиной. Но мне-то нужен был тогда идеал! И потерпел я полное фиаско из-за собственных фантазий. Я вовсе не собирался вас обидеть. Просто хотел заметить, что та на картине и эта в жизни — две крайне разные фигуры. Возможно — полярно разные. Вот и все. А что до Гришки, то он никаких моральных прав не имеет на эти ценности. В мою задачу не входит отобрать и присвоить их. Но отобрать и раздать вещи их законным владельцам.

— А если он вам сам все отдаст?

— Молодой человек, я вам только что привел ярчайший пример — как опасно фантазировать. Фантазируйте сколько угодно, но в искусстве. А в жизни будьте реалистом. Никто никому ничего не отдаст! Запомните это. А хоть бы и отдал. Он назавтра же прибежит — требовать назад. Шутка ли — каждая вещь уникальна. Она одна стоит нескольких приличных квартир и машин, вместе взятых. Нет.

— Иннокентий Константинович, пойман его двойник, который укажет…

— Увы. Двойник убит при попытке к бегству. Еще в Твери. — Иннокентий замолчал.

Я встал, чтобы идти восвояси.

— Александр Васильевич, — окликнул Иннокентий. — Я с вами откровенничал не вполне бескорыстно. Вы действительно много знаете. И просто так мы не можем с вами расстаться. У нас с вами теперь возникает дилемма. Или мы — друзья. Или мы с вами, Александр Васильевич, — враги. Не скрою, мне очень желалось бы видеть вас в нашем фонде. — Давайте условимся так, — сказал он напоследок. — Вы думаете до завтрашнего дня. Я буду ждать вашего звонка. Или лучше приезжайте сами. Ну а если нет… Сами понимаете — у нас просто нет выхода.

Домой я вернулся в самом подавленном состоянии.

— На работе? — открыла Лиза. — Она улыбалась, но в глазах ее заметались тревожные искорки.

— Если б… — вздыхал я, раздеваясь, умываясь и потом на кухне хлебая что-то. — Если б на работе. Хотя, может быть, теперь уж и на работе.

Лиза сидела напротив, молча глядела на меня и терпеливо ждала.

— Я сделал, наверное, непоправимую ошибку, — наконец, выдавил я. — Побывал в «Обелиске». Как последний дурень, выложил все перед ним. И теперь он, то есть Иннокентий, требует от меня, чтобы я поступал к ним на службу. Не знаю кем, но можно догадаться. А не то меня постигнет одна участь с Гришкой.

— Ты получишь наследство?! — ужаснулась Лиза.

— Наследство псевдо-Гришки. — Я тягостно перевел дух. — Пулю в затылок. Псевдо-Гришка убит в Твери.

— Не успела я… — прошептала Лиза. — Как теперь ты…