Петька Дёров(изд.1959) - Аланов Виктор Яковлевич - Страница 44

Постояв еще немного, Петька вдруг сунул копченую рыбу за пазуху, быстро закрыл дверь на ключ. Он так торопился, что, спускаясь, споткнулся и чуть не свалился с лестницы. Положив ключ на старое место, под кирпич, он вылез из подвала, поспешно замаскировал дыру и что есть духу помчался к бабке Агафье.

«Неужели правда? Но кто же еще мог знать, где лежит ключ?»

Петька даже не заметил, как с разбегу налетел па женщину, несшую на коромысле воду. Ведра сорвались с коромысла и загремели, покатившись по земле. Вода разлилась. Женщина сперва опешила, потом опомнилась и начала ругаться вслед убегавшему Петьке:

— Сопляк! Паршивец этакий! На людей лезет, пути не видя… Глаза вылупил и несется, что ошалелый. Чтоб ты сгорел, нечистая сила! — бранилась женщина вслед убегавшему оборванцу.

Добежав до домика бабки Агафьи, Петька остановился, чтобы перевести дух.

Около домика было, как всегда, чисто, прибрано. Даже крылечко починено — вместо прогнившей вставлена новая, еще не успевшая потемнеть доска. Эх, видно, кто-то другой постарался! Сколько раз они с Фомкой собирались починить крыльцо, да все откладывали.

Время было уже позднее. «Наверное, ужинает бабка», — подумал Петька и, толкнув калитку, вошел во двор.

Как всё-таки хорошо у бабки! Как в сказке — маленький, окруженный садиком домик и хозяйка его — добрая, славная старушка…

Петька поднялся на крыльцо и тихо вошел в сени. Дверь в избу была открыта, и то, что он увидел, было настолько нежданно и замечательно, что больших усилий стоило ему не закричать от радости.

Стоя в глубине сеней, Петька прежде всего увидел бабку Агафью, выскребавшую ложкой какой-то горшок. Только, обычно такая живая и бодрая, старушка на этот раз почему-то полулежала, прикрытая цветастым стеганым одеялом, в своей кровати, к которой вплотную был придвинут стол. А у стола… Стоя у стола, собирал оставшуюся после ужина посуду… Фома. Дорогой друг, озорной и веселый рыжий Фомка!

— Оставь посуду-то, после соберешь, — ворчливо сказала бабка. — Сперва бога поблагодари.

Фома нехотя поставил на стол тарелку и повернулся к переднему углу, где у бабки висела большая, украшенная бумажными цветами икона. Скосив глаза через плечо, он посмотрел на старушку.

Бабка строго поглядела на него и прикрикнула:

— Ну-ну… крестись, крестись, нехристь! От этого руки не отсохнут, а польза будет. По-старому если обычаю, так тебе не только креститься, а на богомолье сходить не грех после всего.

Фомка, с оглядкой на бабку, стал креститься и кланяться.

Петька чуть не прыснул, но сдержался и громко позвал:

— Фома!

Руки Фомки остановились на полдороге ко лбу. Он медленно повернул голову к бабке Агафье, посмотрел на нее.

— Свят, свят… — прошептала бабка. — Почудилось, что ли?..

В два прыжка Петька перемахнул через порог, влетел в горенку.

— Фомка! Друг! — крикнул он во весь голос.

— Петька! Ты?..

Друзья крепко обнялись.

Бабка Агафья села, всплеснула руками… Глиняный горшок скатился по стеганому одеялу на пол и разлетелся вдребезги.

— Петенька! Да здоров ли пришел, шалопут? — причитала старушка, в свою очередь обнимая бросившегося к ней Петьку и обливая его слезами.

— Здоров, бабушка, здоров.

— Ну и слава богу, что здоров. Да откуда же ты, обманщик? Говорил, — через недельку придешь, а сам год пропадал!

— Задержался малость, бабушка, — серьезно ответил Петька. — Понимаешь, дела разные были.

— А одет-то, господи! Дырья на дырьях, весь срам наружу!

— Это я в дорогу старье надел, бабуся. Так немцы меньше внимания обращают, — сообразил Петька. — У меня в деревне хорошая одежда осталась, целая.

— А не покрадут без тебя-то? Ну-ну… Да, верно, кушать хочешь? Проголодался, поди, с дороги-то? Ну сейчас, сейчас, потерпи немножко, Фомушка соберет.

— Я вас тоже угощу кое-чем, бабушка, — объявил Петька и вытащил из-за пазухи копченых окуней.

Почуяв рыбу, на лавку, к столу, тотчас же вспрыгнул большой кот.

— Васька, разбойник! — радостно воскликнул Петька. — Цел, полосатый?

Будто узнав старого хозяина, кот, изгибая спину, громко мурлыкал и терся о бок и локоть усевшегося за стол Петьки. Отломив кусок рыбы, Петька сунул ее коту,

— Жив, бродяга? — потрепал он Ваську по жирной спине.

— Кто еще бродяга-то? — не упустила случая поворчать бабка Агафья. — Васенька-то всё со мной живет, за ограду и то редко выходит. А бродяжничал-то не ты ли, голубь мой?

Разговор принимал нежелательный оборот. Петька быстренько постарался повернуть его в другое русло.

— Всё расскажу, бабуся, — пообещал он. — Ты сперва скажи, — почему лежишь? Болеешь, что ли?

— Ох, детонька, и не говори! Отходились мои ноженьки, отбегались. Лежмя лежу уже второй месяц. Если бы не Фомушка, так некому бы и воды принести попить. Спасибо, послал бог помощника.

— Ну, ладно, ладно, — грубовато прервал ее Фома. — Чего уж там. Ты за мной тоже немало походила.

Но остановить бабку было трудно. Она долго и подробно рассказывала Петьке о своей болезни, о том, каким неоценимым помощником для нее оказался Фома, Рассказ утомил старушку, она начала клевать носом. Петьке только того и нужно было. Он уже наелся досыта и, видя, что бабка засыпает, подмигнул Фоме на дверь.

Петька с Фомой вышли в огород и спустились к реке Пскове. Выбрав хорошее местечко на берегу реки, друзья уселись рядом. Фома вынул пачку сигарет и протянул Петьке. Тот отказался.

— Не курю.

— А я вот с горя начал, — проговорил Фома. И, затянувшись по-настоящему, сплюнул на землю и выругался. — Дрянь, а не табак у фрицев. Эрзац!

— Как будто что в табаке понимает. Тоже мне, курок нашелся, — заметил Петька.

— Вот и понимаю, а тебе что. Учить будешь? Нехорошо, мол, молод еще… Слышали, — вдруг вспылил Фома. Пальцы его мяли сигарету, по щеке пробежала нервная дрожь.

Петька с удивлением смотрел на друга. Фома и раньше отличался вспыльчивостью, но таким нервным и раздражительным Петька его не видел. Да и внешне он изменился. Где отличительный признак рыжего Фомки — его огненные вихры? Голова коротко обстрижена и от этого кажется непривычно маленькой. На лбу косой шрам. А ровные Фомкины зубы, всегда так весело блестевшие в улыбке, — слева, с верхней стороны их нет, сигарету держит в правом уголке рта, и от этого губы кривятся, а когда Фомка говорит, то моментами как-то странно пришепетывает.

Петька дружески положил руку на Фомкино колено.

— Ты не сердись, — уже серьезно заговорил он. — Я ведь по-хорошему. Другой ты какой-то стал. Ну, что куришь — ладно, многие ребята курят, хоть и вредно. А вот на икону крестишься, в бога веруешь. Ведь ты же пионер. Как же это? Теперь уже комсомолец, по годам пора уже, ведь нам по пятнадцати лет.

Фомка, блеснув зелеными глазами в сторону Петьки, помолчал и вдруг звонко, по-прежнему расхохотался, как смеялся раньше, год тому назад, на колокольне. Потом обнял Петьку за плечи.

— Эх ты, Петюха-тюха. Да неужто ты подумал, что я вправду? Чудак ты. Вот чудак! Бабку Агафью утешаю, а по мне — что доска некрашеная, что икона. Понял? — И он стал объяснять уже серьезно — Ведь мы с тобой знаем, что никакого такого бога нет. А бабка старая, не понимает, поди, объясни ей. Когда я болел, она ночи не спала, то со мной возится, то перед иконой поклоны бьет. А выздоровел — давай твердить: «Чудо это, Фомушка, чудо… У бога твоя жизнь вымолена…»

И Фомка так похоже передразнил старушечий говор бабки Агафьи, что Петька фыркнул.

— А ты не смейся, я серьезно, — продолжал Фома. — И стала она ко мне приставать: «Тебя бог от смерти спас, Фомушка. Ты его благодарить должен». Ну я, конечно, сперва ни в какую, объяснять пробовал, уговаривать. Плачет старуха, обижается. Эх, думаю, не всё ли равно, что на физкультуре! «раз, два, руки на уровне плеч», что перед иконой рукой помахать. Та же зарядка, только не до еды, а после. Мне ничего не сделается, а старухе приятно. Больно уж старуха она хорошая… — как бы извиняясь, закончил он.