Башня Постоянства - фон Лефорт Гертруд - Страница 8

Когда он вступил на мост, перекинутый через тем­ные, неподвижные воды крепостного рва и ведущий к входу в башню, он увидел перед дверью крытую дере­венскую повозку. Комендант стоял рядом с кучером, которому, очевидно, давал какие-то указания. Заметив герцога, он поспешил ему навстречу.

– Герцог! Слава Богу, что вы вовремя подоспели с королевской грамотой! – воскликнул он. – Я как раз отпускаю Марию Дюран, последнюю из наших узниц. Я держал ее до этой минуты для порядка – то есть что­ бы получилось, что я все же действовал согласно воле короля.

Герцог поприветствовал коменданта, ничего не ска­зав об ожидаемой им королевской грамоте, и выразил желание увидеть Марию Дюран. Они подошли к повоз­ке, комендант подал знак кучеру, чтобы тот откинул верх.

– Я велел поднять верх, потому что она уже не мо­жет видеть солнце, – пояснил он. – Все, кого мы отпус­тили, были почти слепы после стольких лет, проведен­ных в полутьме.

Мария Дюран полулежала в повозке, которой по­пытались придать некоторое удобство с помощью не­скольких охапок соломы. Глаза ее были закрыты, лицо выражало изнеможение и безучастность ко всему происходящему, как будто силы ее вдруг иссякли перед са­мым концом испытания, оказавшегося ей не по плечу.

– Мария Дюран, – обратился к ней комендант. – Здесь герцог Бово. Вы помните, он тогда пришел не как ваш собрат по несчастью, а как ваш освободитель.

Она не отвечала. Теперь, когда нескончаемые муки были позади, на нее, очевидно, страшной тяжестью нава­лился весь ужас сознания ее растоптанной жизни. Она почти сердито отвернулась.

– Она уже знает, что вы католик, – сказал комен­дант извиняющимся тоном.

Герцог хотел возразить: «Но я вовсе не католик, я – вольнодумец!» Однако он не успел произнести этих слов: его вдруг озарило изнутри ослепительным светом – вне­запно родившейся верой в существование Бога.

– Мария Дюран, – молвил он, не скрывая своего по­трясения, – я действительно христианин-католик и, как католик, виновен в вашей судьбе. Можете ли вы, несмот­ря на это, дать мне вашу руку?

Она молчала, видимо совершенно разбитая и раз­давленная. Вдруг герцог заметил, что слепые глаза ее открылись, рука ощупью нашла его голову.

– Да благословит вас Господь, герцог, – просто сказала она.

И повозка тронулась с места. Когда она скрылась из виду, герцог повернулся к юному коменданту и медленно, тяжело произнес:

– А теперь, друг мой, ведите меня пленником в свою башню.

Тот смотрел на него, ничего не понимая.

– Вопреки вашему ожиданию, я не привез коро­левской грамоты, – небрежно продолжал герцог. – Король не одобрил освобождение узников, оно про­изошло исключительно по моему приказу, оно было незаконным.

Комендант побледнел.

– Значит… Значит, я погиб… – произнес он бес­цветным голосом.

– Я думаю, вы можете спастись, если арестуете меня. Никто не посмеет упрекнуть вас. Я прошу вас сде­лать это. Заключите меня в башню вместо отпущен­ных узников. Не медлите! Мне в любом случае не из­бежать заточения, и, может быть, именно здесь в нем будет более всего смысла.

За достоверность того, что еще осталось поведать, летописец не ручается. В Эг-Морте, на этом крохотном клочке земли, еще долго жила легенда о том, что Ма­рию Дюран, последнюю из отпущенных на свободу уз­ниц, будто бы хотели оставить в тюрьме, но герцог Бово поручился за нее и по доброй воле стал узником вмес­то нее; таким образом, все соответствует более глубо­кому толкованию этой истории. Достоверно известно лишь одно: что герцог и в самом деле – долго ли, ко­ротко ли – был узником печально известной Башни Постоянства, как он того хотел. Стала ли она для него той таинственной тюрьмой, которая в действительно­сти означала внутреннюю свободу, некогда обретен­ную Марией Дюран? Хотел ли он сам убедиться в су­ществовании этой свободы или главной причиной его поступка было просто желание искупить вину? Мы этого не знаем. Сохранилось лишь письмо маркизы, положившее конец заточению герцога. Вот его содер­жание:

«Король дал согласие на Ваше безоговорочное по­милование, герцог, и я не думаю, что он будет настаи­вать на поимке освобожденных узников, – комендант уже получил соответствующий приказ. Я вырвала его у короля. Чтобы спасти Вас, я должна была остаться для короля тем, чем была для него все эти годы, – воз­любленной, которую он оттолкнул от себя в гневе, но вскоре страстно умолил вернуться. Я подарила ему ночь любви, решившую Вашу участь. Прощайте, мы никогда больше не увидимся. Ваша Ренет навсегда предалась тому року, который разлучил нас. Для меня помилова­ния не будет – кроме сознания того, что я спасла Вас це­ною своего окончательного падения. Моя кара и есть моя абсолюция, единственная, которой я еще заслуживаю. Ибо теперь я и в самом деле из любви к Вам совершила то, к чему когда-то стремилась из тщеславия. Теперь я, хоть и навсегда разлученная с Вами, навеки Ваша Ренет».

Уже начатый против герцога судебный процесс был остановлен, да и о поимке отпущенных на свободу уз­ников Эг-Морта тоже нет свидетельств. Известно, что Мария Дюран и другие узницы провели остаток жизни в своих скромных жилищах. Герцог вернулся в свою про­винцию и продолжил исполнение возложенных на него обязанностей. В Париже и Версале его больше не виде­ли. Несколько лет ходили упорные слухи о том, что он тайно сделался протестантом, так как он постоянно заботился об облегчении участи гонимых и преследуемых. Единственный человек, который мог бы пролить свет на эти утверждения, – патер Ларош, не раз посещавший герцога, – принужден был позже покинуть Францию и отправиться вместе со своими братьями-иезуитами в изгнание, где и теряется его след. И дальнейшая судьба герцога, таким образом, окружена плотным, непроница­емым молчанием – она была тихой и незаметной, как и остаток жизни Марии Дюран. Он, впрочем, вернулся в лоно Католической церкви, хотя возвращению этому поверили немногие, тем более что философы-вольно­думцы усердно пытались представить его своим еди­номышленником. Он не утруждал себя опровержени­ем их заявлений. А после смерти герцога среди его вещей был найден лист бумаги с собственноручно на­писанной им молитвой; ветхость листа красноречиво говорила о том, как часто хозяин держал его в руках. Молитва эта гласит:

«Господи! По Твоей неисповедимой воле те, кому Ты доверил в нашей стране хранить веру отцов, сочли себя судьями и гонителями других, тех, что в пору атеи­стического ослепления исповедовали – хотя и в иной, чуждой нам форме, – отринутую веру в Тебя. Ты дал им силу сохранить верность этой вере, жертвуя свобо­дой, а порой и жизнью; Ты даровал им в эпоху бесстыд­ной погони за благополучием и успехом готовность к самопожертвованию и восхвалению Твоего имени на галерах и в мрачных темницах; Ты ниспослал им не­преходящую славу и честь своими муками утвердить муки Христа. По Твоей воле, Господи, до конца испи­ли они чашу страдания, дабы пробудить мое отпавшее от Тебя сердце. Да будет же Твоя воля и на то, чтобы сердце это ныне вступилось за своих спасителей. Да­руй мне милость исповедовать веру в Тебя, которую они вернули мне, в Церкви наших отцов и как чадо Ее явить любовь и уважение преследуемым и до конца дней моих быть живым доказательством того, что и нам, детям старой веры, не чуждо сострадание. И пошли мне силы безропотно сносить сомнения в моей правоверности во искупление неискупимой в человеческом разумении вины перед гонимыми. Каюсь в этом грехе за своих бра­тьев и сестер, которые еще лишены милости раскаяния. И предаю надежду свою на окончательное примирение и воссоединение всех христиан во власть Твоей безгра­ничной Любви».

1957