Вампирские архивы: Книга 1. Дети ночи - Гейман Нил - Страница 100

Лейк согласился и, перегнувшись через перила, наблюдал, как луч фонаря, колеблясь, пробежал через церковь, поднялся на хоры и наконец скрылся за какой-то мебелью, откуда лишь изредка отбрасывал блики на колонны и потолок. Через некоторое время Уорби вновь появился на хорах и, помахав фонарем, подал Лейку знак подниматься к нему.

«Надеюсь, это Уорби, а не его призрак», — подумал Лейк по пути из нефа наверх.

Однако ничего страшного не случилось. Уорби показал документы, которые достались ему от старого каноника, и спросил, что думает Лейк о службе. Лейк согласился, что на это стоит посмотреть.

— Я думаю, — добавил он, пока они вместе шли к алтарю, — что вы не испытываете страха, поскольку довольно часто бывали здесь, но все же время от времени должны вздрагивать — верно? — когда на пол падает книга или неожиданно захлопывается дверь.

— Нет, мистер Лейк, не могу сказать, что меня беспокоит шум или шорох; я гораздо больше боюсь утечки газа или взрыва в печной трубе. Раньше, много лет назад, я, бывало, побаивался. Обратите внимание на этот простой и незамысловатый алтарь; у нас говорят — не знаю, согласитесь вы или нет, — что его соорудили в пятнадцатом веке. Впрочем, может, есть смысл, если вас это не затруднит, вернуться и взглянуть поближе.

Алтарь оказался на северной стороне хоров, и место для него, похоже, было выбрано не слишком удачно: всего лишь в трех футах от каменной загородки. Как и сказал церковник, алтарь и каменное ограждение были вполне заурядными. На северной стороне (ближе к загородке) располагался изрядных размеров металлический крест, примечательный своей монументальностью.

Лейк согласился, что алтарь создан не позднее «строго перпендикулярного» периода.

— Но, — заметил он, — кроме того, что он, видимо, служил гробницей какой-нибудь выдающейся личности, больше ничего интересного в нем я, простите, не вижу.

— Ну, я не знаю, была ли здесь похоронена какая-нибудь историческая личность, — сухо улыбнувшись, сказал Уорби, — поскольку у нас не сохранилось записей о том, кто там лежит. Однако, если у вас найдется полчасика, когда мы вернемся домой, мистер Лейк, я расскажу вам об этой гробнице. Сейчас начинать не стоит, так как становится холодно, а мы с вами с пользой скоротаем долгий вечер.

— Разумеется, я не против; жажду послушать.

— Ну и прекрасно, сэр, услышите. А теперь позвольте задать вопрос, — продолжил мистер Уорби, пока они выходили из бокового придела собора. — В нашем кратком путеводителе — да и не только в нем, в общем, в одной из маленьких книжек, где говорится о нашем соборе, вы обнаружите, что эта часть здания была воздвигнута раньше, в двенадцатом веке. Разумеется, я был бы рад принять эту точку зрения, но — осторожно, ступенька — но как на ваш взгляд, может ли кладка этой стены нести на себе, — (он постучал по стене ключом), — может ли она нести, я спрашиваю, отпечаток того, что мы назвали бы саксонским масонством? Нет, на ваш взгляд, нет; и я тоже так считаю. Поверьте, я сто раз говорил об этом — и тому замечательному библиотекарю из публичной библиотеки, и второму, который специально приезжал из Лондона, и мог бы твердить об этом и дальше. Но я считаю, каждый может иметь свое мнение.

Обсуждение этой особенности человеческой натуры занимало мистера Уорби почти все то время, пока они возвращались домой. А состояние камина в комнате Лейка вынудило его предложить перейти в гостиную, дабы коротать вечер там.

Рассказ мистер Уорби был долгим, и я не возьму на себя смелость передать его целиком теми же словами или в той же последовательности. Выслушав эту историю, Лейк немедленно записал ее суть вместе с несколькими пассажами рассказчика, которые запомнились ему verhatium [36]. Вероятно, кое-какие места в записях Лейка будет целесообразно изложить подробнее.

Как выяснилось, мистер Уорби родился около 1828 года. И отец его, и дед так или иначе были связаны с собором. Сначала один, потом другой были хористами, а позже обслуживали здание, работая каменщиком и плотником соответственно. Сам Уорби, хотя и обладал весьма посредственным голосом, как он откровенно признался, был тем не менее в возрасте десяти лет привлечен в церковный хор.

В 1840 году собор Саутминстера поразила волна возрождения готики.

— Много тогда произошло любопытного, сэр, — сказал Уорби со вздохом. — Мой отец ушам своим не поверил, когда ему велели перестроить хоры. Как раз тогда пришел новый настоятель — это был декан [37] Берскаф, и отцу пришлось поступить подмастерьем в одну солидную плотницкую фирму в городе и самому взглянуть на то, что такое настоящая работа. Здорово было, говаривал он: дубовая древесина высшего качества, такая же, как в день, когда ее привезли; плоды и листва, похожая на гирлянду; старинные позолоченные ручки и органные трубы… Все это поступало прямо в мастерские, за исключением разве что мелких деталей, которые обрабатывались в капелле Девы Марии, и здесь же украшалось резьбой. Возможно, я ошибаюсь, но думаю, что хоры церкви никогда не выглядели лучше. Многое прояснилось в истории церкви, и многое, несомненно, надо было восстанавливать. А ведь прошло всего несколько лет с тех пор, как мы утратили бельведер.

Мистер Лейк полностью разделял взгляды мистера Уорби на реставрацию, однако выразил опасение, что, увлекшись подобными рассуждениями, они никогда не доберутся до сути истории. В каком-то смысле его можно было понять.

Уорби поспешил его успокоить.

— Я вовсе не склонен говорить на эту тему часами и при первой же возможности. Но декан Берскаф был просто одержим этим готическим периодом, и унять его можно было, лишь соглашаясь с ним. Однажды утром после службы он велел отцу ждать его на хорах, а сам, переодевшись в ризнице, присоединился к нему с целым рулоном документов (которые потом оказались в столе), и принялся расстилать их, придавливая молитвенниками, а отец стал ему помогать и увидел, что на листах изображены хоры собора.

«Уорби, — спросил декан (а он был джентльмен говорливый), — что вы об этом думаете?»

«Ну, — ответил отец, — не могу сказать, что я узнаю этот вид. Наверное, это собор в Херефорде?»

«Нет, Уорби, — произнес декан. — Это Саутминстерский собор, каким его видели много лет назад и каким мы надеемся увидеть его теперь».

«Ну и ну, сэр, — пробормотал мой отец и больше не проронил ни слова, чего нельзя сказать о декане, однако потом как-то признался мне, что едва не потерял дар речи, когда осмотрел наши хоры, которые, как мне помнится, были очень удобны и прекрасно обставлены, а затем глянул на отвратительную мазню — как он ее назвал, — присланную лондонским архитектором. Впрочем, я опять отвлекаюсь. Но вы поймете, что я имею в виду, если посмотрите на этот старый рисунок».

И Уорби достал из стенного шкафа копию рисунка. — В общем, через какое-то время декан передал отцу приказ полностью очистить хоры — убрать все подчистую — и приготовить для реконструкции, которую утвердили в городе. Более того, он собирался лично руководить работами, как только соберет специалистов. Поглядите сюда, сэр, вот тут раньше стояла кафедра; я бы хотел, чтобы вы обратили на это особое внимание.

Действительно, нетрудно было заметить, что необычайно крупное деревянное сооружение с покатой верхней доской должно было располагаться в восточном приделе северной части хоров — прямо напротив места епископа. Уорби продолжил рассказ и заметил, что изменения, которые коснулись также нефа и мест хористов, вместо ожидаемого одобрения вызвали недовольство — в частности, органист выказывал опасение, что работы обязательно повредят механизму временно установленного органа, который за немалую плату выписали из Лондона.

Разрушение началось с ограждения хоров и органной галереи, после чего постепенно двинулось в восточном направлении. Попутно открывая, как заметил Уорби, множество интереснейших подробностей работы старых мастеров. Служители церкви, разумеется, живо интересовались работами на хорах, и вскоре старшему Уорби — который постоянно слышал их разговоры — стало ясно, что многие старые каноники отнюдь не в восторге от политики, проводимой новым руководством. Одни были убеждены, что им грозит смерть от холода в обновленном здании, где не было никакой защиты от сквозняков, гуляющих по нефу, другие возражали против того, что теперь ризница — а следовательно, и они сами — оказалась на виду; это мешает сосредоточиться, полагали они, мешает слушать с должным вниманием и может привести к неверным толкованиям. Самое сильное сопротивление декан встретил, однако, у одного из старейших служителей собора, который до последнего момента противился перемещению кафедры. «Нельзя ее трогать, господин декан, — с глубокой убежденностью заявил он однажды утром, когда они вдвоем остановились у кафедры. — Мы не знаем, какое зло можем разбудить». «Зло? Но эта работа не имеет конкретной направленности, каноник». «Не называйте меня каноником, — с необычной резкостью возразил старик, — ибо вот уже тридцать лет я широко известен как доктор Эйлоф и буду вам очень обязан, господин декан, если впредь вы будете именовать меня именно так. А что касается кафедры (с которой я эти тридцать лет проповедовал, хотя вовсе на этом не настаивал), то я просто знаю, что ее нельзя двигать с места, вот и все». «Но какой смысл оставлять ее здесь, мой дорогой доктор, если все хоры будут оформлены совершенно в ином стиле! Назовите хоть одну причину, кроме вашего личного убеждения». «Причина, причина… — проворчал старый доктор Эйлоф. — При всем моем уважении к вам, господин декан, если бы молодые люди вроде вас больше слушали голос разума и меньше спрашивали о причинах, то было бы намного лучше. А я сказал лишь то, что сказал». После этого старик заковылял прочь и, как выяснилось впоследствии, больше никогда не входил в собор. Сезон — а было жаркое лето — выдался на удивление болезнетворным. Доктор Эйлоф заболел одним из первых; у него начались какие-то процессы в дыхательных путях, и по ночам он не мог спать от боли. Число хористов на многих службах далеко не всегда было полным. Тем временем кафедру все-таки убрали. Собственно говоря, деку (часть которой еще существует в качестве стола в летнем домике дворцового сада) убрали через час или два после протеста доктора Эйлофа. Затем, не без некоторых затруднений, к вящей радости группы реставраторов — ту самую гробницу, на которую этим вечером Уорби обратил внимание Лейка. Многочисленные попытки идентифицировать личность покойного оказались бесплодными; он и по сей день не открыл своего имени. Само же сооружение, до этого основательно закрытое кафедрой, оказалось столь аккуратно обшитым досками, что даже тонкий орнамент внутри не пострадал; лишь на северной стороне был некий небольшой изъян: прореха, щель между досками, из которых была сделана стенка. Примерно двух или трех дюймов в длину. Каменщику Палмеру, который как раз явился выполнять мелкие работы в этой части хоров, велели в недельный срок устранить неисправность.