Луи Ламбер - де Бальзак Оноре - Страница 11

Установив эти принципы, он хотел разделить явления человеческой жизни на две серии различных моментов и настойчиво, с пламенной убежденностью требовал для каждой из них специального анализа. Действительно, проследив почти у всех существ два отличных друг от друга ряда изменений, он изображал их, даже просто принимал их как природную сущность и называл этот жизненный антагонизм: действие и противодействие.

— Желание, — говорил он, — это факт, целиком осуществляемый нашей волей, прежде чем он будет осуществлен во внешнем мире.

Таким образом, все наши воления и все наши идеи составляют действие, а вся сумма наших внешних проявлений — противодействие.

Позже, когда я прочел о сделанных Биша[33] наблюдениях над дуализмом наших внешних чувств, я был точно оглушен воспоминаниями, увидев поразительное совпадение между идеями этого знаменитого физиолога и идеями Ламбера. Оба они умерли преждевременно, но оба одинаково шли к каким-то истинам. Склонность природы давать двойное назначение различным созидающим органам своих творений и двойное действие нашего организма, что в настоящее время является бесспорным фактом, обоснованным рядом ежедневно повторяющихся доказательств, подтверждает выводы Ламбера относительно действия и противодействия. Он обозначал понятие неведомого существа, действенного или внутреннего термином Species[34], под которым подразумевалось таинственное единство волокон, определяющее зависимость различных возможностей мысли и воли, еще недостаточно исследованных; наконец, это неназванное существо, способное видеть, действовать, доводить все до конца, осуществлять все, прежде чем возникнут какие-нибудь материальные признаки, оно, чтобы соответствовать своей природе, не должно подчиняться ни одному из тех физических условий, с помощью которых существо противодействующее или внешнее — видимый человек — ограничено в своих проявлениях. Отсюда вытекало множество логических объяснений относительно самых странных по виду проявлений двойственности нашей природы и ряд поправок ко многим системам, одновременно правильным и ложным. Некоторые люди, заметив кое-какие явления естественной игры «двойственного существа», были, как Сведенборг, увлечены за пределы действительного мира своей пылкой душой, влюбленной в поэзию, опьяненной божественным началом. И всем, не понимающим причин, восхищенным следствиями, хотелось обожествить этот внутренний орган, построить мистический мир. Отсюда и ангелы! Пленительная иллюзия, от которой не хотел отказаться Ламбер; он любовался этими ангелами даже в тот момент, когда меч его анализа обрезал их ослепительные крылья.

— Рай, — говорил он мне, — в конце концов только потустороннее существование наших усовершенствованных способностей, а ад — небытие, в котором исчезают качества несовершенные.

В те века, когда познание подчинялось религиозным и спиритуалистическим впечатлениям, господствовавшим в промежутке между Христом и Декартом[35], между верой и сомнением, можно ли было удержаться от объяснения нашей внутренней природы иначе, как божественным вмешательством? У кого же, как не у самого бога, ученые могли искать объяснения невидимому существу, столь действенно и противоречиво чувствительному, наделенному такими многогранными свойствами, способными совершенствоваться под влиянием обычаев, и столь могущественному под властью определенных оккультных условий, что временами оно с помощью видений и передвижений уничтожало расстояние в обоих аспектах пространства и времени, из которых одно — это расстояние умственное, а другое — расстояние физическое? Это существо обладало способностью реконструировать прошлое, проникая в него взглядом или таинственно воскрешая его, что похоже на способность человека узнавать по очертаниям, оболочке, зародышу зерна прежнее цветение растения с бесчисленным разнообразием оттенков, ароматов и форм; оно же, хотя и не совсем точно, могло догадываться о будущем то с помощью изучения первопричин, то благодаря физическому предчувствию.

Другие люди, менее поэтически религиозные, холодные и рассудочные, даже, может быть, шарлатаны, энтузиасты не столько сердцем, сколько разумом, признавая некоторые отдельные явления, считали их бесспорными, но не рассматривали как излучения из одного общего центра. Каждый из них хотел создать из простого отдельного факта науку. Отсюда и произошли демонология, астрология, колдовство, гадание, основанные на случаях, по существу, неопределенных, потому что они изменяются в зависимости от темпераментов, смотря по обстоятельствам, еще совершенно не изученным. Но так же из этих научных ошибок и из церковных процессов, в которых благодаря своим собственным способностям погибло столько мучеников, возникли блестящие доказательства чудесного могущества, которым располагает действенное существо и которое, по мысли Ламбера, может полностью изолироваться от существа противодействующего, разбить его оболочку, разрушить стены, ограничивающие его всемогущее зрение. Это явление, по словам миссионеров, индусы называют tokeiade; потом действенное существо с помощью других способностей может различить в мозгу, несмотря на его самые плотные извилины, идеи, которые там формируются или сформировались, и весь пройденный сознанием путь.

— Если видения возможны, — говорил Ламбер, — они должны происходить благодаря способности постигать идеи, изображающие человека в его чистой субстанции, жизнь которого, быть может, неразрушимая, непостижима для наших внешних чувств, но может сделаться ощутимой для внутреннего существа, когда оно доходит до высокой ступени экстаза или до полного совершенства видения.

Я знаю, но теперь уже смутно, что, следуя шаг за шагом за результатами мысли и воли во всех их разновидностях, установив их законы, Ламбер отдал себе отчет во множестве явлений, которые до сих пор справедливо считались непонятными. Таким образом, колдуны, одержимые, люди двойного зрения и всякого рода демонические натуры, жертвы эпохи средневековья оказывались предметом такого естественного объяснения, что зачастую сама простота его представлялась мне залогом истины. Удивительные способности, за которые ревнивая к чудесам римско-католическая церковь карала костром, были, по мнению Луи, результатом некоторого родства между основополагающими началами материи и мысли, происходящими из одного источника. Человек с ореховой палочкой в руке, найдя родниковую воду, подчинялся какому-то непонятному ему самому притяжению или отталкиванию; и именно необычность таких явлений обеспечила некоторым из них историческую достоверность. Таинственные притяжения наблюдались очень редко. Они выражаются в удовольствии, о которых редко говорят люди, счастливые, что одарены ими, упоминая о них разве только вследствие какой-нибудь необычайной странности данного случая, всегда тайно, в совершенно интимной обстановке, где все забывается. Но отталкивание возникает, если имеется нарушенное сродство, и его всегда удачно подмечали, когда дело шло о знаменитых людях. Так, у Бейля начинались конвульсии, когда он слышал, что вода бьет ключом. Скалигер бледнел при виде кресса. У Эразма от запаха рыбы поднималась температура. Эти три случая отталкивания вызывались водяными субстанциями. Герцог д'Эпернон падал в обморок при виде зайчонка, Тихо де Браге — лисицы, Генрих III — кошки, маршал д'Альбер — поросенка; все эти отталкивания были порождены животными испарениями, ощущаемыми часто на огромных расстояниях. Кавалер де Гиз, Мария Медичи и многие другие чувствовали себя плохо при виде всякой розы, даже нарисованной. Канцлеру Бэкону становилось дурно во время затмения луны, независимо от того, знал он или не знал, что оно происходит; и все время, пока оно продолжалось, его жизнь была в опасности, но он выздоравливал сразу, как только оно кончалось, и затем уже не чувствовал ни малейшего недомогания. Этих достоверных явлений отталкивания, выбранных из числа тех, которые случайно отмечены историей, достаточно, чтобы понять явления неведомых симпатий. Отрывок трактата, который я вспомнил из многочисленных заметок Ламбера, может дать представление о методе, каким он пользовался в своих произведениях. Я не считаю необходимым настаивать на связи с этой теорией сходных наук, изобретенных Галлем и Лафатером; они были ее естественным следствием, и всякий человек, слегка знакомый с наукой, заметит ответвления, которыми соединялись с нею френологические наблюдения одного и физиогномические документы другого. Открытие Месмера, столь важное и до сих пор еще недостаточно оцененное, могло уложиться целиком в развитии положений трактата Луи, хотя он и не был знаком с произведениями, кстати сказать, весьма сжато изложенными, знаменитого швейцарского врача. Простые логические выводы этих принципов заставили Ламбера признать, что с помощью сжатия внутреннего существа воля может сконцентрироваться, потом обратным движением быть выброшенной наружу и даже передаться материальным предметам. Таким образом, вся сила одного человека имеет возможность действовать на других, пронизывать их сущностью, чуждой их собственной, если они не защищаются от этого нападения. Свидетельства этой теоремы человеческого знания с необходимостью становятся все многочисленнее, но ничто не может доказать их подлинность. Нужны были или громкая катастрофа Мария и его обращение к Кимвру, который должен был его убить, или торжественный приказ некой матери флорентийскому льву, чтобы некоторые молниеносные удары мысли стали известны как исторические факты. Для Ламбера воля, мысль были живыми силами; и говорил он о них так, что вы начинали разделять его верования. Для него эти силы были в каком-то плане и видимы и ощутимы, мысль была медленной или быстрой, тяжелой или подвижной, ясной или темной; он приписывал ей все качества действующих существ, заставляя ее подниматься, отдыхать, пробуждаться, увеличиваться, стареть, сжиматься, отмирать, оживать; он постигал ее жизнь, определяя все ее действия необычными словами нашего языка, он констатировал внезапность, силу и другие качества с помощью особой интуиции, которая давала ему возможность распознать все явления этой субстанции.