Защита - Колупаев Виктор Дмитриевич - Страница 16

- Послушай, Сашка,- забеспокоился Данилов.- У тебя, значит, и сегодня вечер занят?

- Выходит - да.

- Подождите немного, - сказал им Бакланский, когда комиссия разошлась. - Свои дела, я вижу, вы уже уладили. Хорошо бы и общие устроить.

Все трое молчали. Данилов торопился позвонить Гале. Григорьев не знал, что говорить шефу, да и не хотелось ему говорить. Бакланский выжидал, что скажут его помощники, но не дождался.

- Отлично, - сказал Бакланский. - Нас сейчас трое. Поговорим... Послушай, Александр, за что ты на меня взъелся? .

- Ничего подобного нет, Виктор Иванович.

- Нет? В Усть-Манске было хорошо, а в Марграде - кувырком. Из-за чего? Из-за какой-то женщины?

- Не трогайте ее. Слышите? Никогда даже не упоминайте.

- Ладно. Можно и так. А ты, Анатолий, не надумал еще речь против нас самих?

- Мне что... Я свою работу выполнил.

- Ну и молодец. А Григорьев хочет твою честную работу псу под хвост.

- Но это я напутал с подключением.

- Боже мой, об этом ли речь, - вздохнул Бакланский. - Ты, кажется, куда-то спешишь, Анатолий? Иди, иди...

- До свиданья.

Данилов выбежал на улицу и глубоко вздохнул.

19

Григорьев с Бакланским остались одни.

- Я тут слышал, о чем ты говорил с Кариным, - начал Виктор Иванович.Извини, но ты говорил громко. Кое в чем ты, конечно, прав. А в остальном... Откуда ты взял, что я толкаю тему только из-за своей диссертации? Да начхать мне на нее! Нужно будет, я еще три напишу. Но какими глазами смотреть людям в лицо, если мы провалимся? Столько работы! И учти, что только ты здесь воду мутишь, Громов не в счет. Одному ему придется писать особое мнение, которое для нас ничего не значит. Так что он еще подумает. Остальных можно повернуть в любую сторону. Тут Карин главный авторитет, хотя он и не крупный начальник. Он-то понимает что к чему... Ведь он против нас ни слова не сказал. Так что все сейчас, ну, скажем, многое, зависит от тебя. Хотя ты не обольщайся. Перемелет тебя между колес, не встанешь. А тему мы все равно защитим... Понимаю, очень хорошо понимаю твое настроение. Женщина и все такое. Но у меня, поверь, настроение не лучше. У меня отец лежит с сердечным приступом. Волновать его нельзя. Потому и тебя не пригласил к себе. А жена у меня свистнула в сторону. Понимаешь, жена! Не посторонняя женщина, а жена. И уехала. А дочь сейчас в Усть-Манске. Одна. Понимаешь ты теперь?

- Понимаю. Извините, про отца и жену вашу не знал.

- Не знал, - утвердительно сказал Бакланский.- И я про твою беду не знал. Но чувствовал, что тебя что-то гнетет, что рвешься ты в этот Марград. И взял тебя. Пришлось телеграмму в министерство давать, чтобы тебя включили в комиссию вместо Соснихина. За это чуть выговор от начальника не заработал, но убедил. И вот ты в Марграде, в который так рвался. Завтра еще один трудный день. А там начнут писать проект акта, времени свободного будет хоть отбавляй. Гуляй себе сколько влезет. И после защиты можно будет дня на три задержаться, если тебе нужно. Отдохнуть после двух лет этой каторжной работы надо, я знаю. Развеяться надо, ну, словом, стряхнуть с себя нервное напряжение. Ты вот холост и молод.

- Да и вы, Виктор Иванович, не старик. Ведь почти с одного года мы.

- Я не о том. Я устал изнутри, в душе. Все время эта бешеная гонка с работой и планом. Тебе что? Ты пришел с работы, и у тебя по ней душа не болит. Наплевать тебе на нее. Ты в кино, ты к девочкам. Захотел, выпил с друзьями. Волен, как сокол... Да. Вот еще что. Не бери умную женщину в жены.. Не в том смысле умную, что она кандидат или доктор наук. Нет, не в этом дело. Она может и воспитательницей в детских яслях работать. Но она, такая женщина, думает. Ей все интересно знать. И почему ты в начальники вышел, и зачем тебе докторская диссертация, и что на душе у тебя, и как ты к людям относишься. И не займешь ее ничем. Ни Черным морем, ни озером Балатон. Она и там будет думать, и все у нее вопросы, все философия, все мораль, все душевные искания.

- Виктор Иванович.

- Ты слушай, слушай.

- Виктор Иванович, вы ведь о своей жене говорите. А вдруг это потом будет вам неприятно? Я ведь вас не просил.

- Нет, не просил, а попросил бы - не сказал. Трудно мне сейчас, а вокруг пустота. Жена где-то, отец, болен, матери не до меня, друзей нет. Понимаешь эту пустоту? Ты же умный парень, Александр, тебе еще свою жизнь делать надо. У тебя душа широкая. И размашистый ты... Да. Вот только размахнулся ты не вовремя и не на того человека... Эх, выпить бы сейчас, что ли? По рюмочке коньяку? А?

- Спасибо, не хочу.

- Ну-ну...

- Вы извините меня за все, что вы тут мне сказали. Это может быть вам очень неприятно.

- Не думаю, чтобы ты был способен на предательство, Александр.

- Мы, наверное, по-разному понимаем это слово.

- Значит, я ни в чем тебя не убедил?

- Убедили, но только это не имеет отношения к нашей теме. Зачем просыпаться, если снова тут же начинаешь спать?

- Ерундишь, Григорьев. Значит, на тебя нельзя рассчитывать?

- Можно, но только вы опять поймете не так.

- Не получился разговор. Жаль.

- Я предупреждал.

- Ну смотри. Сегодня в Марград прилетает наш начальник СКВ. Боюсь, что вечером он пожелает заглянуть к тебе.

20

Григорьеву впервые в этой командировке никуда не надо было спешить, ни на главпочтамт, ни в корпус строительного, ни на защиту, ни в гостиницу, где его будут ждать лишь вечером.

Может, лучше всего, думал он, взять билет на самолет, и улететь в Усть-Манск, к его золотым сейчас лесам, где по земле, гонимые ветром, летят, смешно переваливаясь с боку на бок, тысячи маленьких, золотых, смешных человечков - сухих березовых листьев. Он любил смотреть на них, когда на каком-нибудь бугре или склоне холма они накатывали вал за валом, словно шли на приступ вражеской крепости, выставив вбок остроконечные копья. А когда ветер вздыхал стремительными вихрями, они пускались в пляс, словно торжествуя победу...

"Хочу в Усть-Манск,- сказал он сам себе. - Хочу на неделю уйти в лес. Хочу спать у костра и говорить своему псу правду, всю правду, ничего, кроме правды".

У очередного встретившегося ему гастронома он задержался, а потом зашел, чтобы выпить чашечку кофе. Пришлось выстоять минут десять. Он поставил чашечку на столик из самого серого в мире мрамора.

Не хотелось даже поднимать руку, чтобы взять чашку. Ничего не хотелось. Совершенно ничего..

А за огромным окном шли прохожие и среди них шла... она, все с теми же подружками. Григорьеву была видна часть улицы и троллейбусная остановка. Григорьев схватил плащ и выскочил из магазина. К остановке подкатил троллейбус, в него уже входили люди. И она сейчас войдет.

Но она не вошла: не ее, наверное, это был троллейбус. Григорьев остановился метрах в пяти, под деревом. Вот странно! Как хотел он раньше ее увидеть, как нужно была ему эта встреча, но нигде не мог он ее встретить. А теперь и встреча не нужна, а она вот, рядом...

Подошел следующий троллейбус, и она вошла в него, самая последняя. Григорьев размял сигарету и зажег спичку.

- Санчо! Санчо! - донеслось до него. Троллейбус ушел, а в его ушах все еще звенело: "Санчо! Санчо!" Это она его звала, а может, и не звала, а просто невольно выкрикнула, заметив его. Наверное, так и было. И он не побежал за троллейбусом, а поплелся по проспекту, разглядывая вывески и рекламы.

Через полтора часа он дошел до своей гостиницы, поднялся на седьмой этаж. И хотя Григорьев не опоздал, его уже ждали. Комиссия вошла в комнату.

- Магнитофонные записи, - сразу же начал один из вошедших, - которые вчера были сделаны нами, мы прокрутили через математическую машину. Для начала делали сравнительный анализ частотных спектров голосов в каждом разговоре. Результат: фонемы речи человека, который вчера говорил здесь, и фонемы речи того существа, так пока условно назовем его, совпадают. Причем совпадение настолько совершенное, что можно сказать - это фонемы одного и того же человека.