Чиновники - де Бальзак Оноре - Страница 50

Бисиу. Ну, господа, страшные дела творятся в вашей канцелярии. Где дю Брюэль? (Заглядывает в кабинет.) Ушел.

Тюилье. Хлопочет.

Бисиу. А Рабурден?

Флери. Исчез! Растаял! Испарился! Подумать только, лучший из людей!

Пуаре (к Дютоку). Этот сраженный горем юноша обвиняет вас в том, господин Дюток, что вы десять дней тому назад взяли рукопись Рабурдена...

Бисиу (глядя на Дютока). Вам нужно оправдаться в подобном обвинении, милейший!

Дюток. Где этот змееныш, который ее переписывал?

Бисиу. А откуда вы знаете, что он переписывал? Помните, что только алмазом полируют алмаз.

(Дюток уходит.)

Пуаре. Послушайте, господин Бисиу, мне остается пробыть на службе всего пять с половиной дней, и мне хотелось бы хоть один раз, один-единственный раз иметь удовольствие вас понять. Окажите мне честь и объясните, при чем здесь алмаз...

Бисиу. А вот при чем, папаша, — разок я, так и быть, снизойду до вас: подобно тому, как лишь алмаз может резать алмаз, лишь зоркий одолеет зоркого.

Флери. Он говорит «зоркий» вместо «шпион».

Пуаре. Я не понимаю...

Бисиу. Ну, поймете в другой раз.

Господин Рабурден поспешил к министру. Министр был в палате депутатов. Рабурден отправился в палату и послал министру записку. Министр в это время был на трибуне, поглощенный жарким спором. Рабурден остался, но не в зале совещаний, а во дворе, решив, несмотря на холод, ждать его превосходительство возле кареты, чтобы поговорить, когда тот будет садиться в нее. Служитель сообщил ему, что министр участвует в схватке, вызванной выступлением девятнадцати представителей крайней левой, и что заседание очень бурное. Рабурден, охваченный мучительным волнением, ходил по двору; он прождал пять бесконечных часов. В половине седьмого потянулись вереницей члены палаты; вышел егерь министра и сказал кучеру:

— Эй, Жан, его превосходительство уехали с военным министром; они будут у короля, а потом вместе обедают Мы поедем за барином к десяти часам, у него вечером совещание.

Рабурден вернулся домой, еле волоча ноги; легко представить себе, как он был подавлен. Было уже семь часов. Он едва успел переодеться.

— Ну, ты назначен! — радостно воскликнула его жена, когда он появился в гостиной.

Рабурден откинул голову — в этом движении была жестокая печаль — и ответил:

— Боюсь, что моей ноги уже не будет в министерстве.

— Что случилось? — спросила жена с отчаянной тревогой.

— Моя докладная записка о чиновниках ходит по рукам, а мне так и не удалось поговорить с министром!

Перед Селестиной вдруг пронеслась картина ее последней встречи с де Люпо, и словно некий демон открыл ей при вспышке адской молнии все значение их разговора. «Если бы я повела себя как пошлая мещанка, место было бы за нами», — подумала Селестина.

Она смотрела на Рабурдена почти с болью. Наступило горестное молчание; за обедом оба сидели безмолвно, погруженные в свои мысли.

— А тут еще сегодня наша среда, — заметила она.

— Не все пропало, дорогая, — сказал Рабурден, целуя жену в лоб, — быть может, завтра мне удастся поговорить с министром, и все разъяснится. Себастьен вчера просидел всю ночь, копии закончены и сверены, я положу свою работу на стол министру и попрошу прочесть ее. Ла Бриер посодействует мне. Человеку не выносят приговор, не выслушав его.

— Хотела бы я знать, будет ли у нас сегодня господин де Люпо?

— Этот? Можешь быть уверена, что явится, — отвечал Рабурден. — Он хищник, он, как тигр, любит слизывать кровь с той раны, которую нанес!

— Бедный друг мой, — продолжала Селестина, беря его за руку, — я не понимаю, как создатель столь мудрого плана реформ мог упустить из виду, что посвящать в свой замысел никого нельзя. Такие замыслы человек таит про себя, ибо только он один знает, как применить их в жизни. Тебе следовало в своей сфере поступить так же, как Наполеон поступал в своей: он гнулся, извивался, ползал! Да, Бонапарт ползал! Чтобы стать главнокомандующим, он женился на любовнице Барраса. Тебе надо было выждать, добиться депутатства, следовать всем поворотам политики, то погружаться на морское дно, то подниматься на хребте волны и, подобно господину Виллелю, взять себе девизом итальянскую поговорку: «col tempo![82]», что означает: «Все приходит в свое время для того, кто умеет ждать». Этот оратор, стремясь к власти, семь лет держал ее на прицеле и начал в 1814 году с протеста против хартии, — он был тогда в твоем возрасте. Вот где твоя ошибка! Ты подчинялся, хотя создан, чтобы повелевать.

Приход художника Шиннера заставил умолкнуть и жену и мужа; слова Селестины побудили Рабурдена призадуматься.

— Дорогой друг, — сказал Шиннер, пожимая руку чиновнику, — преданность художника довольно бесполезна, но в подобных случаях мы, люди искусства, остаемся верны своим друзьям. Я видел вечернюю газету. Бодуайе назначен директором и награжден орденом Почетного легиона...

— Меж тем, как я прослужил дольше всех, целых двадцать четыре года, — отвечал, улыбаясь, Рабурден.

— Я довольно хорошо знаком с графом де Серизи, министром; если вы хотите прибегнуть к его покровительству, я могу съездить к графу, — предложил Шиннер.

Гостиная постепенно наполнялась гостями, которые были не в курсе всех этих административных перемен. Дю Брюэль не пришел. Г-жа Рабурден была вдвое веселей и любезней, чем обычно, — так конь, раненный в сражении, находит в себе силы нести своего всадника.

— Она все же держится очень мужественно, — заметили некоторые из дам и, видя ее в несчастье, были с ней особенно ласковы.

— Однако же де Люпо пользовался ее особой благосклонностью, — сказала баронесса дю Шатле виконтессе де Фонтэн.

— Вы полагаете, что...

— Но тогда господин Рабурден получил бы хоть орден! — сказала г-жа де Кан, желавшая защитить свою приятельницу.

Около одиннадцати появился де Люпо, и состояние его можно описать в двух словах: очки его были грустны, а глаза веселы. Однако стекла так хорошо скрывали взор, что только физиономист мог бы заметить их дьявольский блеск. Де Люпо подошел к Рабурдену и пожал ему руку, которую тот вынужден был протянуть.

— Нам нужно будет с вами поговорить, — сказал де Люпо и, сделав несколько шагов, уселся возле прекрасной г-жи Рабурден, которая приняла его как нельзя лучше.

— Прекрасно, — пробормотал он, искоса взглянув на нее, — вы несравненны, вы такая, какой я себе рисовал вас, — великая даже в несчастье! Знаете ли вы, как редко отвечает выдающаяся личность тому представлению, которое о ней создано? И вы правы, мы восторжествуем, — шепнул он ей на ухо. — Ваша судьба в ваших руках до тех пор, пока вашим союзником будет человек, который вас обожает. Мы все обсудим.

— Но Бодуайе действительно назначен? — спросила она.

— Да, — отвечал секретарь министра.

— Он получил орден?

— Еще нет, но получит.

— Так о чем же говорить?

— Вы не знаете, что такое политика.

Пока тянулся этот вечер, казавшийся г-же Рабурден бесконечным, в доме на Королевской площади разыгрывалась одна из тех комедий, какие можно наблюдать в большинстве парижских гостиных при каждой смене чиновников министерства. Гостиная Сайяров была переполнена. Супруги Трансоны прибыли в восемь часов. Г-жа Трансон обняла г-жу Бодуайе, урожденную Сайяр. Г-н Батай, капитан национальной гвардии, явился с супругой и в сопровождении кюре от св. Павла.

— Позвольте мне первой поздравить вас, господин Бодуайе, — возгласила г-жа Трансон, — ваши таланты оценены. Скажем прямо, вы честно заслужили повышение.

— Ну, вот вы и директор, — сказал Трансон, потирая руки, — для нашего квартала это большая честь.