Странники Гора - Норман Джон - Страница 17

Пробудившись поутру, я обнаружил укутанную в шкуру красного ларла Элизабет сидящей, прислонясь к одному из шестов, поддерживающих шкуры фургона.

– Я хочу есть. – Она посмотрела на меня, и глаза её были сонными и красными.

Мое сердце радостно подпрыгнуло – девочка оказалась сильнее, чем я предполагал. Я был несказанно рад. На помосте Катайтачака я боялся, что она не сможет выжить, поскольку слишком слаба для сурового мира Гора. Я беспокоился, что шок, вызванный её внезапным перемещением между мирами в дополнение к обращению в рабыню, может смутить её разум, перемешать её чувства и, таким образом, лишить ценности в глазах тачаков, которые в свою очередь могут попросту скормить её каийле или слинам.

Теперь я мог быть спокоен – Элизабет Кардуэл сильна, она не сойдет с ума, она обречена на жизнь.

– Твой господин, – Камчак из племени тачаков, сказал я. – Сначала поест он, а потом, если решит, накормит и тебя.

Она вновь прислонилась к шесту.

– Хорошо, – сказала она.

Когда проснувшийся Камчак выкатился из своих мехов, Элизабет невольно поклонилась ему. Камчак взглянул на меня:

– Как себя чувствует маленькая дикарка сегодня? – спросил он.

– Голодна, – сказал я.

– Замечательно!

Камчак перевел взгляд на прислонившуюся к шесту Элизабет, пытающуюся скованными руками натянуть на себя повыше полость ларла.

Конечно, она отличалась от женщин, которыми он до сих пор владел, и, похоже, Камчак никак не мог определиться – что же с ней теперь делать. Он привык к девушкам, чья культура подготовила их к весьма реальной вероятности рабства, хотя, может, и не рабства среди тачаков. Горианская девушка, даже свободная, привыкла к рабству как к общественному явлению, возможно, она даже сама владела одним или более рабами, она помнит, что она слабее мужчины и какие это может иметь последствия; она знает, что города могут пасть, а караваны могут быть ограблены; она знает, что может быть пленена даже в собственных покоях достаточно сильным воином, связана и унесена из своего родного города на спине тарна, она знакома с обязанностями рабов, и если она и попадает в рабство, в целом она готова к тому, что её ожидает: она знает, что ей разрешено, а что – нет; более того, к счастью или к несчастью, горианская девушка обучена тому, что чрезвычайно важно знать, искусству угождать мужчине; поэтому, даже если девушка останется вольной, она все равно учится готовить и подавать вкусные блюда, красиво ходить, уметь держать себя в обществе и следить за своей внешностью, позаботиться о мужчине, знать любовные танцы и так далее.

Разумеется, Элизабет Кардуэл ничего этого не умела. И пришлось признать, что по всем параметрам она была именно тем, кем считал её Камчак, «маленькой дикаркой». Но, если быть справедливым, очень хорошенькой маленькой дикаркой.

Камчак прищелкнул пальцами и указал на ковер на полу. Элизабет преклонилась перед ним, прижимая к себе меха, и склонила голову к его стопам.

Она была рабыней.

К моему удивлению, Камчак по причинам, которые он мне не объяснил, не стал обряжать Элизабет Кардуэл в кейджер, к большому неудовольствию других рабынь лагеря. Более того, он не стал её клеймить и вдевать ей в нос тонкое золотое кольцо, как у тачакских женщин, и даже, что уж совсем казалось непостижимым, не надел на неё тарианский ошейник. Само собой, он не разрешил ей заплетать или как-либо укладывать волосы – они должны быть распущены, но для того, чтобы обозначить её как рабыню, было вполне достаточно и только этого.

Он разрешил ей разрезать и сшить себе одеяние без рукавов из шкуры красного ларла. Шить она почти не умела, и я с удовольствием слушал её ругательства, когда она, привязанная теперь только за временный ошейник и цепь, приделанную к кольцу, время от времени втыкала костяную иглу себе в палец или делала неправильный стежок нитью из жилы.

Шов оказывался то слишком плотным и морщил и топорщил мех, то слишком свободным и в перспективе открыл бы напоказ то, что должно было скрываться одеждой. Я сделал неоригинальный вывод, что девушки, подобные Элизабет Кардуэл, привыкшие покупать готовую одежду в магазинах Земли, были не так искусны в обращении с иглой, как, возможно, бывали искусны в иных заботах, сопряженных с ведением домашнего хозяйства, – в умениях, которые, как оказалось, могли пригодиться и в другой необычной ситуации.

Наконец Элизабет закончила шить, и Камчак отвязал её, чтобы она смогла подняться и нарядиться в обнову.

К своему удовольствию, я отметил, что её меховое пальто свисает несколько ниже колен.

Камчак критически осмотрел этот наряд и, вытащив из-за пояса кайву, обкромсал подол настолько, что теперь он был даже короче, чем то очаровательное желтое платье, в котором Элизабет попала в плен.

– Но это была длина кожаных платьев тачакских женщин.. – осмелилась протестовать Элизабет.

Я перевел.

– Но ты – рабыня, – ответил Камчак.

Я перевел его замечание.

Элизабет поникла головой.

У неё были красивые, стройные ноги. Камчак, мужчина, получал удовольствие от созерцания их.

Кроме того, что он был мужчиной, Камчак к тому же был её господином – он приобрел девицу, следовательно, мог удовлетворить свое желание. Должен заметить, что я вполне одобрял его действия. Я не был против того, чтобы наблюдать, как очаровательная мисс Кардуэл передвигается по фургону.

Камчак заставил её пройтись несколько раз туда-сюда по фургону, сделал замечание о её походке, а затем, к удивлению нас обоих – моему и мисс Кардуэл, он не сковал её, но разрешил прогуляться по лагерю без охраны, предупредив только, чтобы она вернулась до наступления темноты – то есть до того, как выпустят сторожевых слинов.

Она робко кивнула, улыбнулась и легко соскочила с откинутого борта фургона.

Я был рад, что ей предоставили так много свободы.

– Она понравилась тебе? – спросил я Камчака.

Он ухмыльнулся.

– Она всего-навсего маленькая дикарка, – ответил он, затем посмотрел на меня: – Я хочу Африз из Тарии, – заявил Камчак.

Интересно, что это за женщина? Для кочевника Камчак обходился со своей маленькой варваркой-рабыней, я бы сказал, весьма мягко. Это не означало, что Элизабет не работала или не получала колотушек, но в целом, учитывая обычную долю тачакской рабыни, по-моему, с ней обращались неплохо. Могу поведать про то, как однажды, вернувшись с поисков навоза с мешком, заполненным лишь наполовину, Элизабет заявила, что это все, что ей удалось отыскать за день.

Камчак, особо не церемонясь, тут же запихнул её головой в тот самый мешок и завязал его. Освободил он её на следующее утро, и никогда более Элизабет Кардуэл не приносила полупустого мешка с кизяком в фургон Камчака.

Итак, восседавший на каийле кассар приставил копье под подбородок стоявшей перед ним на коленях девушки. Внезапно он рассмеялся и убрал оружие.

Я вздохнул с облегчением.

Кассар тронул поводья и приблизился к Камчаку.

– Сколько ты хочешь за свою очаровательную маленькую варварку? – спросил он.

– Она не для продажи, – ответил Камчак.

– Тогда, быть может, пари? – настаивал всадник.

Его звали Альбрехт, и коль снова он был кассаром, то в любых соревнованиях он выступал против нас с Камчаком.

Мое сердце бешено застучало.

Глаза Камчака вспыхнули. Он был тачаком.

– На что? – кратко поинтересовался он.

– На результат состязания, – сказал Альбрехт и указал на двух принадлежавших ему девушек, кутающихся в меха слева от нас. – Твоя против этих двоих.

Эти девушки были обе из Тарии, обе были прелестны и обе, без сомнения, искусны в потакании прихотям воинов народов фургонов.

Конрад, услышав предложения Альбрехта, насмешливо фыркнул.

– Нет, – крикнул Альбрехт, – я серьезно!

– По рукам! – ухмыльнулся Камчак.

За нами наблюдали несколько детей, мужчин и рабынь. Как только Камчак согласился на предложение Альбрехта, дети и рабыни моментально исчезли.

Не успели мы и глазом моргнуть, как они уже показались меж фургонов, радостно крича: