Два товарища - Эгарт Марк Моисеевич - Страница 7

Тогда Костя взобрался на ближний забор и сразу увидел всю площадь с темными пятнами здесь и там («Кровь!» — догадался он), женщину, которую несли на носилках к машине, а посреди площади шел человек в форме моряка и держал на руках девочку. Ее маленькие руки и ноги свешивались неподвижно и страшно, как у Федосьи. Моряк подошел ближе — Костя узнал Семенцова. Его обнаженная голова была кое-как перевязана, сквозь повязку проступала кровь.

Оглушительно скрипели немазаными колесами можары, возвращавшиеся с базара, мычали волы, немилосердно подгоняемые владельцами, во весь опор проскакал пограничник в зеленой фуражке со спущенным под подбородок ремешком… Вдруг со стороны горсовета (там на балконе находился громкоговоритель) донеслось: «Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза… Внимание!»

Костя побежал к горсовету. Милиция пропускала свободно, и там уже собралась толпа. Все смотрели на радиорупор. И вот раздался голос, звучавший напряженно, но резко и ровно. Он сообщил о вероломном нападении Гитлера на Советскую страну. Голос умолк, а люди словно еще чего-то ждали и не верили, что началась война.

В эту минуту на балконе горсовета появился полный пожилой человек с коротко стриженной седой головой. Это был секретарь горкома партии Аносов. В городе все его знали, потому что Аносов жил здесь давно: прежде был учителем, потом директором школы, потом его выдвинули на партийную работу. А старики еще помнили Аносова красным бойцом, дравшимся под командой Котовского с врагами молодой республики.

Аносов говорил просто, но умел находить нужные слова. И сейчас, обращаясь к жителям родного города, он нашел именно такие слова.

Костя слушал его, взволнованный и пристыженный. Этой весной Аносов присутствовал в школе на пионерском сборе, беседовал с ребятами, интересуясь, кто как учится. Спросил он и Костю, и Косте пришлось признаться, что по русскому письменному у него «пос». Он хотел объяснить, что преподавательница русского языка Зоя Павловна слишком строга к нему, но что он исправится… Аносов мягко улыбнулся и покачал головой. Потому и было теперь Косте стыдно.

Но опять мысль о войне вытеснила из его головы все другие мысли: «Разве это война? Прилетает самолет, перекрашенный под советский, стреляет в старую Федосью, в Борьку Познахирко, в девочку… Разбойники, вот они кто! Ладно, мы им покажем!» Костя выбрался из толпы и побежал домой.

Дома он увидел тетю Дашу и Епифана Кондратьевича Познахирко, которые несли на руках Федосью. Ее лицо было покрыто коричневым платком. Тетя Даша прошла мимо Кости, будто не заметила его, а может, и в самом деле не заметила. Она шла, как слепая, на ее лице горели красные пятна.

Федосью положили в кухне на ее деревянную кровать за печкой. Епифан Кондратьевич хотел что-то сказать, но не сказал, махнул рукой и вышел. Костя и тетя Даша остались одни.

События следовали одно за другим. По радио объявлена мобилизация и введено военное положение. Горсовет издал приказ о затемнении жилых домов и учреждений. Местный штаб противовоздушной обороны предложил рыть щели, укрытия, заготовлять песок и воду.

Весь маленький городишко был на ногах. Мальчики таскали в мешках и лукошках песок с берега, девушки наполняли бочки, кадки, ведра и прочую домашнюю посуду водой, мужчины рыли щели во дворах и закладывали отдушины в подвалах кирпичом и камнем, домохозяйки заклеивали стекла окон крест-накрест полосками бумаги.

Работы обнаружилось сразу столько, что Костя едва справлялся с ней. А ведь надо еще быть в курсе событий, знать, что случилось и что ожидается, наведаться к Борьке, у которого ногу раздуло бревном, повидать Славу, который весь день ходит как пришибленный. Костя даже накричал на него и обозвал «мокрой курицей». Знает ли он, что сказал Аносов? Все должны быть в строю. А он что делает? Уж не думает ли он держаться за маменькин подол или, чего доброго, прятаться вместе с девчонками в подвале? Костя, во всяком случае, не намерен прятаться.

Пока он помогал тете Даше заклеивать окна и делать светомаскировку, пока таскал песок и воду, в его беспокойной голове возник план, который он хотел предложить Славе и еще одному товарищу — Семе Шевелевичу. Но тут подъехали дроги гробовщика.

Дюжий толстый Данила Галаган, молдаванин, прежде арендовавший огороды за Казанкой, недавно сделался гробовщиком. Он слез с дрог, высморкался и спросил грубым голосом:

— Кого еще? Давай! — Будто за дровами приехал.

Тетя Даша успела вместе с соседками обмыть и переодеть Федосью. Ее положили в новенький гроб; Галаган наколотил гроб и отвез на кладбище. Костя и тетя Даша шли за гробом пешком. Люди останавливались, смотрели на них, старухи крестились и утирали глаза.

На кладбище могильщики еще только рыли могилу, пришлось ждать. Это были уже четвертые похороны сегодня. Потом тетя Даша и Костя простились с Федосьей, и гроб опустили в могилу. Никто ничего не говорил.

У Кости было нехорошо на душе. Все-таки он зря бранился с Федосьей. Еще нынче она звала его завтракать, а он не пошел. Если бы он послушался, может быть, ее и не убили бы.

С кладбища тетя Даша ушла в детский сад, которым заведовала, а Косте велела возвратиться домой. Но Костю мучила мысль о Федосье и не хотелось оставаться одному дома. Он отправился к Семе Шевелевичу.

Сема рыл щель во дворе. Выслушав предложение товарища пойти к Славе Шумилину, он снова взялся за лопату:

— Ладно, приду.

Славу Костя нашел осматривающим отцовскую лодку. Оказывается, он задумал смастерить мачту из запасного весла и парус из старой холстинковой шторы, которую разыскал в кладовой. Пользуясь общей сумятицей, отсутствием отца, он растянул ее на земле, прикидывая, выйдет из нее парус или нет.

Костя не стал критиковать затею товарища, как, вероятно, сделал бы в другое время, а тотчас потребовал ножницы, суровые нитки и толстую иглу и, вооружась ножницами, безжалостно принялся резать и кроить бедную холстинку.

Пока мальчики возились с парусом, явился Сема Шевелевич. Теперь Костя мог изложить свой план. Он заключался в том, чтобы установить наблюдательный пост на голубятне во дворе Познахирко или на крыше Славиного дома, откуда далеко видно море. Раз фашисты позволяют себе такие подлости, нужно быть начеку. В случае, если замечено будет что-нибудь подозрительное, немедля семафорить фонарем с цветными стеклами, которого у Кости еще нет, но который необходимо раздобыть.

План обсудили и приняли. Слава вызвался достать морской бинокль отца.

— А фонарь где взять? — спросил Сема.

Долго думали над этим и, ничего не придумав, решили подавать сигнал тревоги свистком футбольного судьи, который имелся у Семы. Один продолжительный свисток — замечено неизвестное судно, два коротких — самолет, три коротких — пожар. При трех коротких будить всех в доме.

Бросили жребий на спичках: кому какую стоять вахту. Косте выпало с полуночи до трех, Славе — с трех до шести, а первым — Семе Шевелевичу. Сема ушел домой, с тем чтобы вернуться, когда стемнеет. Костя и Слава остались вдвоем.

У них было еще много работы: смастерить шкоты из бельевой веревки, приладить парус к мачте, проверить подъем и спуск паруса. Но они продолжали сидеть возле лодки и молча смотрели на море, которое казалось теперь другим, неведомым и опасным. Все вокруг, казалось, таило опасность. Война упала на них, как ястреб с неба. Разве могли они в это поверить еще вчера, даже утром сегодня, когда весело прыгали в пене прибоя!

— Что же сидеть? — сказал, наконец, будто просыпаясь, Слава. Он поднялся, стряхнул с себя песок.

Костя продолжал сидеть. Ему очень не хотелось идти домой.

— Федосью мы схоронили. Галаган гроб привез… — проговорил он медленно.

Слава кивнул головой. Он видел, как привезли гроб и как шли за гробом Костя и его тетка, но не решился подойти к ним. Теперь ему было совестно. Но Костя не замечал этого: он занят был своими мыслями.

— Знаешь, Слава… вот ты разбери, тебе виднее, — сказал он быстро и даже побледнел. — Помнишь, Федосья звала меня завтракать? Как ты думаешь, если бы я сразу пошел, осталась бы она в живых? Только ты прямо, начистоту.