Воин кровавых времен - Бэккер Р. Скотт - Страница 55

— Ну так и что же ты думаешь? — спросил он.

— Я думаю, что Келлхус просто видит в Акке то же самое, что вижу я и что когда-то видел ты… Что душа человека может быть добра, вне зависимости от того, кем…

— Бивень говорит, — отрезал Пройас: — «Сожгите их, ибо они — Нечистые!» Сожгите! Можно ли выразиться яснее? Келлхус якшается с мерзостью. Равно как и ты.

Маршал покачал головой.

— Не могу поверить.

Пройас устремил взгляд на Ксинема. Отчего ему вдруг сделалось так холодно?

— Значит, ты не можешь поверить Бивню.

Маршал побледнел, и конрийский принц впервые увидел на лице старого наставника страх. Ему захотелось извиниться, забрать свои слова обратно, но холод был таким сильным…

Таким истинным.

«Я просто следую Слову!»

Если человек не может поверить голосу Бога, если он отказывается слушать — пусть даже из лучших побуждений! — все откровения становятся пищей для ученых дебатов. Ксинем слушает только сердце, и в этом одновременно и его сила, и его слабость. Сердце не знает наизусть Священное Писание.

— Ну что ж, — неубедительно произнес маршал. — Вам можно не беспокоиться о Келлхусе — во всяком случае, не больше, чем обо мне…

Пройас прищурился и кивнул.

Было принуждение, было направление, было — самое яркое из всех — собирание воедино.

Настала ночь, и Келлхус сидел в одиночестве на скалистом уступе, прислонившись к стволу одинокого кедра. Много лет обдуваемые ветрами, ветви кедра тянулись к звездному небу и, разветвляясь, клонились к земле. Они словно были привязаны к раскинувшейся внизу панораме: лагерю Священного воинства, Хиннерету, спящему за огромным каменным поясом, и Менеанору, чьи далекие волны серебрились в лунном свете.

Но Келлхус не видел ничего из этого, во всяком случае — глазами…

Там слышались обещания того, что грядет, там обсуждалось будущее.

Там был мир, Эарва, порабощенный своей историей, традициями и животным голодом, мир, влекомый под молот того, что было прежде.

Там был Ахкеймион и все, о чем он говорил: Армагеддон, родословные королей и императоров, Дома и школы Великих фракций. И было колдовство, Гнозис, и перспективы почти безграничной власти.

Там была Эсменет, и стройные бедра, и острый, проницательный ум.

Там был Сарцелл и Консульт, и шаткое перемирие, порожденное загадкой.

Там был Саубон и мучительная борьба с жаждой власти.

Там был Найюр, и безумие, и военный гений, и возрастающая угроза того, что он поймет.

Там было Священное воинство, и вера, и стремление.

И там был отец.

«Что ты хочешь, чтобы я сделал?»

Вероятностные миры проносились сквозь него, обдавали его порывом ветра и разлетались подобно снопу искр…

Безымянный колдун, взбирающийся по крутому, каменистому морскому берегу. Пальцы, сжимающие сосок. Конвульсии оргазма. Отрубленная голова на фоне палящего солнца. Призраки, выходящие из утреннего тумана.

Мертвая жена. Келлхус глубоко выдохнул, а потом втянул в себя горьковато-сладкий запах кедра, земли и войны. Там было откровение.

ГЛАВА 10

НАГОРЬЕ АЦУШАН

4111 год Бивня, конец лета, внутренние районы Гедеи

Мир настал.

Ахкеймион видел во сне войну куда чаще, чем кто бы то ни было, за исключением прочих адептов Завета. Он даже видел войну между народами — Три Моря ссорились так же охотно, как напивались. Но сам он никогда не имел отношения к войнам. Он никогда не шел вместе с армией, как сейчас, не потел под солнцем Гедеи, окруженный тысячами Людей Бивня в железных доспехах, мычанием тысяч волов и топотом тысяч ног. Война, в дыме, застящем горизонт, в пронзительном пении труб, в карнавалах лагерей, в темнеющих камнях и белеющих мертвецах. Война, в кошмарах о прошлом и дурных предчувствиях о будущем. Повсюду — война.

И вот непонятным образом настал мир.

Конечно же, это все Келлхус.

С тех пор как Ахкеймион решил не извещать Завет о его существовании, мучения пошли на убыль, а там и вовсе прекратились. Как так получилось, оставалось для колдуна загадкой. Опасность сохранялась. Келлхус, как Ахкеймион напоминал себе время от времени, был Предвестником. Вскоре солнце встанет за спиной Не-бога, и его чудовищная тень накроет Три Моря. Вскоре мир будет разрушен Вторым Армагеддоном. Но когда Ахкеймион думал об этом, вместо привычного ужаса его охватывал странный душевный подъем, похожий на возбуждение пьяного. Ахкеймион всегда с недоверием относился к историям о людях, которые в битве выскакивали из строя, чтобы кинуться на врага. Но теперь он понимал, что может стоять за такой безрассудной атакой. Когда впадаешь в неистовство, последствия уже неважны. А безрассудство, заглушившее страдания, превращается в наркотик.

Он был сейчас тем самым придурком, в одиночку кидающимся на копья многотысячного воинства. За Келлхуса.

Ахкеймион продолжал учить его во время дневных переходов, хотя теперь их сопровождали Эсменет и Серве; иногда женщины болтали друг с дружкой, но чаще просто слушали. Вокруг тысячами шли Люди Бивня, сгибаясь под тяжестью тюков и потея под жарким солнцем Гедеи. Невероятно, но Келлхус сумел вычерпать до конца все познания Ахкеймиона о Трех Морях, и поэтому теперь они говорили о Древнем Севере, о Сесватхе и его бронзовом веке, о шранках и нелюдях. Иногда Ахкеймиону думалось, что вскоре ему уже нечего будет дать Келлхусу — кроме Гнозиса.

Которого он, конечно, дать не мог. Но Ахкеймион невольно размышлял: интересно, а что смог бы сделать с Гнозисом Келлхус? К счастью, Гнозис был тем языком, для которого у князя не было слов.

Дневной переход завершался незадолго до наступления сумерек — обычно это зависело от характера местности и, самое главное, от наличия воды. Гедея была засушливой страной, а Ацушанское нагорье — в особенности. Привычно и сноровисто разбив лагерь, они собирались у костра Ксинема, хотя нередко оказывалось так, что Ахкеймион ел в обществе Эсменет, Серве и рабов маршала. Ксинем, Найюр и Келлхус все чаще ужинали с Пройасом, который благодаря грубым урокам скюльвенда превратился в человека, одержимого стратегией. Но обычно они все часок-другой сидели у костра, прежде чем отправиться по палаткам.

И здесь, как и повсюду, Келлхус блистал.

Однажды ночью, вскоре после ухода Священного воинства из-под Хиннерета, они сидели и задумчиво ужинали рисом и ягнятиной, добытой предприимчивым Найюром. Эсменет сперва заметила, как это здорово, поесть горячего мяса, а потом поинтересовалась, где же их кормилец.

— У Пройаса, — сказал Ксинем, — обсуждает с ним войну. — И о чем можно говорить столько времени?

Келлхус, который как раз пытался проглотить прожеванный кусок, поднял руку.

— Я слушал их, — сказал он.

Глаза его были яркими и насмешливыми.

— Разговор звучал примерно так…

Эсменет сразу же рассмеялась. Все прочие нетерпеливо подались вперед. Кроме озорного остроумия Келлхус обладал еще и необыкновенным талантом подражать чужим голосам. Серве сдавленно фыркнула от возбуждения.

Келлхус напустил на себя надменный и воинственный вид. Он картинно сплюнул, а потом голосом, поразительно похожим на голос самого Найюра, произнес:

— Народ ездит не так, как слабаки айнрити. Они кладут одно яйцо на левую сторону седла, другое — на правую, и те не подпрыгивают, такие они твердые.