Тени Асгарда - Воронцов Кирилл - Страница 18

У меня захватило дух: я понял, что можно сделать. И вместе с тем это означало перейти невидимый Рубикон, из пленника истории стать ее творцом. Но разве не об этом я мечтал всю жизнь?

34. Шериф Кеннеди

— Нет, — сказал я. — Никаких незаконных вооруженных формирований. Иначе будете иметь дело с полицией. Даже не думайте.

Я стоял лицом к окну, чтобы не смотреть Белкину в глаза. Стыдно сказать, но я дошел до того, что в каждом встречном видел тайного агента и все время ожидал каких-то провокаций. Когда психопаты правят бал, и сам потихоньку становишься с приветом.

— Но почему? Не будьте бюрократом, — в голосе журналиста звучала досада. — Если плохие парни хорошо организованы, всем хорошим парням тоже надо объединиться, — помолчав немного, он добавил: — Это не я сказал, а Лев Толстой.

— Неужели? А я решил, что вы боевиков насмотрелись.

— Послушайте, люди Хэрриша наглеют с каждым днем. Против этих «вооруженных формирований» вы ничего не имеете?

— Они вполне законны.

— Да бросьте! Вы прекрасно знаете, какое давление было оказано на Совет. Это просто насмешка над демократией.

— Закон есть закон.

В этот момент я, должно быть выглядел тупым самодовольным кретином. Собственно, многие меня таким и считают. Иногда это даже бывало полезно, но не сейчас.

— Скажу вам только одно. Пока я шериф, я буду защищать закон — даже от вас.

Журналист неожиданно улыбнулся.

— А если вы не будете шерифом?

— Тогда и поговорим.

— Заметано! — Белкин заговорщицки подмигнул мне.

— Вон! — прорычал я. Терпеть не могу фамильярностей от малознакомых людей.

Хотя кое-какие мысли он во мне посеял. Я не слишком обольщался на свой счет в случае победы оппозиции, но полагал, что до конца исполню свой долг. Теперь я видел, что конец этот может легко перейти в начало. Там, вероятно, соберется кучка романтиков-идеалистов, не знающих, с какого конца держать излучатель. Человек с моим опытом будет просто необходим.

Пожалуй, Лев Толстой был прав.

35. Майкл Петрович

Вот и настал он — последний день, когда ничего уже нельзя изменить. Когда изнурительная гонка должна смениться тоскливым ожиданием. Еще вчера ты вновь и вновь пытался достучаться до чужих умов и сердец, а сегодня у тебя связаны руки. Осталось выполнить свой — возможно, последний — гражданский долг.

Помнится, в прошлый раз я сомневался, этично ли голосовать за самого себя. Но в глубине души, должно быть, лукавил. Теперь вопрос уже не стоял. Потому что решалась не моя личная судьба, а судьба всего этого маленького мирка, что стал нам так дорог.

Под утро мне снились кошмары. когда я вынырнул из их темной круговерти, обратно возвращаться уже не хотелось. Я поднялся с постели, привел себя в порядок, выпил две чашки черного кофе для бодрости и отправился на окружной избирательный участок.

Народу на улице было немного: воскресным утром большинство предпочитало поспать. Редкие прохожие узнавали меня — одни приветливо улыбались и здоровались, другие хмурились исподлобья и бормотали что-то нелицеприятное. На подходе к участку меня словила съемочная бригада — молодые, симпатичные ребята, готовившие репортаж о выборах. Несмотря на их живой интерес, мне показалось, что они не воспринимают ситуацию всерьез. Для них политика была частью индустрии развлечений. Что ж, иногда и мне представлялось, что мы все участвуем в бесконечной пьесе абсурда на потеху неведомым зрителям.

Обстановка вокруг участка была напряженной. Что-то недоброе витало в воздухе. Меня пробрал озноб. Весело болтавшие репортеры притихли. Представшая нашим взорам картина не предвещала ничего хорошего.

Во-первых, здесь были штурмовики. В этот день по приказу Хэрриша они занимались «охраной правопорядка» на всех избирательных участках «в целях защиты свобод граждан и во избежание провокаций». Эти, судя по всему, с удовольствием выполняли возложенную на них миссию, поигрывая бейсбольными битами и железными цепями, посасывая пиво из банок и распугивая слабонервных избирателей.

Во-вторых, здесь были несколько темных личностей, в которых по нелепым балахонам и рогатому знаку Луны легко было узнать адептов секты «Лунная жизнь». Нечасто они одевали в миру свою парадную форму, разве что по большим праздникам своего странного культа. Я знал, что «лунатики» тоже на стороне Хэрриша, что это они подкинули ему идейку о Новом Асгарде. Но формально придраться было, как всегда, не к чему. «Наблюдатели от общественных организаций» пользовались своими неотъемлемыми Должно быть, они торжествовали, но, в отличие от штурмовиков, молча.

Я увидел, как трое парней преградили дорогу маленькому, но гордому японцу и вступили с ним в дискуссию. Как оказалось впоследствии, ему объясняли, что узкоглазым макакам голосовать не положено; японец в ответ цитировал Декларацию прав человека на безупречном английском.

— Что здесь происходит? — начальственным тоном спросил я, полагая, что во главе свиты из репортеров и приставших по дороге сторонников выгляжу достаточно внушительно. В конце концов, я все еще был мэром. Но этим глумливым физиономиям было, похоже, все равно, лишь бы покуражиться.

— Кто это? Никак, господин мэр!

— Какой мэр? Не видишь, что ли, это русский медведь.

— Эй, медведь, катись в свою Москву.

— Пожалуй, не стоит пускать его в участок.

— Он там нагадит. Эти русские везде гадят.

— Смотрите, какая рожа — сейчас зарычит…

— Дорогу! — рявкнул я.

Штурмовики неохотно расступились, пропуская нас.

— Мы еще поохотимся на тебя! — злобно шептали мне вслед.

Я прошел внутрь и направился прямиком к столику за бюллетенем…

У клерка из комиссии было что-то с лицом: оно гнило прямо на глазах. Белесые черви копошились в чернеющем мясе, и обнажались желтые кости черепа. Сама Смерть смотрела на меня.

Мне не было страшно — кто в наши дни не знает, что такое наведенная галлюцинация? — но стало невыносимо противно и жалко себя. Почему именно я должен противостоять силам Тьмы? Я закрыл глаза, чтобы не видеть ничего, но омерзительное видение все еще стояло перед глазами, а в воздухе пахло гниющим мясом и серой.

И тогда вдруг мое сознание провалилось куда-то в иной мир. Я оказался под сумрачными сводами храма. Горели свечи. Невидимый хор пел осанну. Рядом стояла она — моя последняя любовь — светлые волосы убраны под черный платок, а голубые глаза сияют как прежде. Она смотрела на меня, улыбаясь, но видела дальше. Тонкие губы шевелились, и нежный голос звучал в моей душе повторяя слова молитвы. И сила Того, Кому она служила, освободила меня.

Должно быть, это продолжалось всего мгновение. Когда я открыл глаза, злобный морок уже испарился. Кто-то держал меня под руку, сочувственный голос произнес:

— Что с вами, Майкл Петрович? Вам плохо?

— Ничего, все в порядке. Голова закружилась.

— Может, присядете? Принести лекарство?

— Нет, не нужно. Я буду голосовать…

Сделав то, что я должен был сделать, я вышел из участка и, не обращая внимания на происходящее вокруг, добрел до дому. В тот день я больше никуда не ходил и ни с кем не разговаривал, отключив телефон — возможно, зря. Время от времени включал телевизор, чтобы посмотреть новости о ходе выборов. Сообщения эти только больше вгоняли меня в тоску.

Где-то к полуночи стали известны результаты голосования. Кого выбрали, вы сами знаете. С горя я напился, как свинья. А проснулся уже в совсем другом месте.

36. Шериф Кеннеди

Отправившись с утра на работу, я встретил около полицейского управления толпу оборванцев, выкрикивающих мое имя. «Долой копов! Кеннеди в отставку!» — кричали они. Не знаю, по каким притонам их собрал Хэрриш, но дело свое эти подонки знали. Однако инструкции нападать на меня у них не было. Не так это делается.

Внутри меня встретила моя команда. Похоже, увидев меня живым и невредимым, все испытали заметное облегчение. Ребята здорово нервничали, но держались молодцом. Они ждали моих приказаний, искренне веря , что я вытащу их из любой переделки. Хотелось бы мне тогда так верить хоть во что-нибудь! Я сказал не поддаваться на провокации и усилить охрану здания. потом прошел в свой кабинет.