Черная шкатулка - Ашкенази Людвик - Страница 7

это их фонарик.

Бывает, сигарета погаснет у женщины во рту,

и поблизости не оказывается никого, кто бы мог снова

дать ей огня.

очередь за счастьем

В одном городке, да, это было в Испании,

люди терпеливо стояли в очереди за счастьем.

Счастье отпускали в кулечках, взвешенных заранее,

в маленьких фунтиках из целлофана с надписью «Фелицитас».

В каждом фунтике было стеклышко с радугой, пряник,

пучок душистой травки, монетка и по одному молочному зубу.

Словом: сто граммов счастья.

Некоторые стояли в очереди с самого рождения.

Иногда то одна, то другая из женщин, дожидавшихся счастья,

говорили соседям:

— Будьте добры, я стою за вами (или: перед вами),

я сейчас вернусь,

я только сбегаю за хлебом,

или отлучусь на свадьбу, или мне надо на похороны.

Не забудьте, я стою за вами, мучас грациас!

И шла на берег, чтоб прилечь у моря,

где волны днем и ночью омывают гальку,

и пена нежно гладила ее уставшие ступни.

И говорила про себя: «Если бы не в очередь за счастьем,

я была бы совсем счастлива…»

роман

Городок наш небольшой. Местечко.

Но есть в нем все, что положено.

Окна, на подоконниках которых

проветриваются перины.

Окна, распахнутые в жаркую ночь,

ратуша, школа, почта, мясная лавка,

свежевыкрашенный жандармский участок,

гарнизон и городская кутузка,

небольшой, прошу прощения, бордель,

большой собор с башней, на башне —

колокол, что звонит по умершим,

и зеленое кладбище.

Словом, городок наш маленький,

но все чин-чином.

Все улицы — с названиями,

и ведут от ратуши к борделю,

от собора к тюрьме и обратно.

Вот недавно опять приехал один писатель и говорит:

— Тетушка, говорит, расскажите мне о себе.

Ведь ваша жизнь, наверно, увлекательный роман…

А я ему сказала:

— Начни с борделя, милый, пройди к казармам,

а потом на кладбище.

Это и есть мой роман.

прошу прощения

Мой любимый, еще не рожденный,

сейчас я тебе объясню, что такое бомба.

Однажды, перепахивая землю, возможно, вы наткнетесь на такую длинную железную сигару.

Скажем, на ней будет написано: «Бог в помощь!»

Или: «Мерри Крисмас».

Или: «Счастливого пути!»

Или: «Привет и поцелуй из Рура!»

Не думай, любимый, что мы, твои предки, не понимали шуток.

Мы были веселая шатия, разухабистые ребята.

Остряки.

Так будь здоров, потомок, «Мерри Крисмас»!

Ну, а если она все-таки взорвется, ты уж будь любезен, не взыщи. Прошу прощения!

судьба

В одном музее была современная статуя,

занесенная в каталог под названием «Судьба».

Перед ней долго стоял студент, изучавший геодезию,

и говорил про себя:

«Судьба? Этого мы еще не проходили».

Ночью он видел сон об этой редкой по красоте скульптуре.

Статуя была выше, чем небоскреб. Проходила между людьми

по широкому бульвару и то одного, то другого поднимала

над землей. Ставила его на длинную узкую бронзовую ладонь,

пристально вглядывалась холодными бронзовыми глазами и шептала:

— Это он? Нет.

И переворачивала ладонь, и человек снова падал на асфальт.

правда

Иногда от нечего делать

люди начинают спорить,

какова же она —

правда?

Один бойкий юноша,

попросивший слова в подобном споре,

сказал:

— Я знаю, где она живет, она прекрасна.

— Да иди ты… — сказали ему, — иди…

Юноша понял это буквально и пошел.

Между прочим, он и впрямь знал,

где живет правда.

Ему сказал об этом дядя,

отставной полковник, служивший прежде

в разведке и живший ныне на покое

где-то рядом.

Юноша подстерег правду на углу перед домом.

Она как раз выносила золу из печки.

Остановил ее и сказал:

— Простите, я знаю о вас все. Вы — правда,

пожалуйста, не отпирайтесь.

И пристально в нее вгляделся

и к огорчению увидел,

что она ни капли не красива.

Правда была старой, облезлой,

изрядно потрепанной жизнью.

Все ее знали в этом переулке,

названном в честь одного депутата,

и даже перестали с ней раскланиваться.

— Ах, — сказал юноша, — я оказался

в глупом положении, пани.

Если вы и в самом деле правда, то я влип!

Вот уж не думал, что правда так стара

и так обычна. Прошу прощения.

Как опишу я вас своим друзьям?

Я заключил пари, что вы прекрасны!

— А ты соври, дружок, — сказала правда. —

Скажи: «Я встретил правду,

ну и фигурка!

Какие бедра, какие икры,

упругие как сбитень!

И величавая осанка, и выступает ровно пава!

Ох, девка, братцы, пальчики оближешь,

секс-бомба, факт!»

— Ври, сколько влезет, милый, — сказала правда. —

Трави на всю железку! —

и с горечью, о боже, с такою горечью

смотрела ему вслед,

пока он проходил по переулку,

ведущему к центральному проспекту.

Он внял ее совету

и стал специалистом

по части правды.

Теперь он знал о правде все.

ладонь

Людская ладонь — это карта,

военная карта, усеянная таинственными значками.

Вот тут проходит главная дорога, внезапно обрываясь

где-то в поле —

ее называют линией жизни. Допустим…

А там — подземная река, она то исчезает, то выныривает вновь.

А вон — проселок, который, право же, не балуют ремонтом,

ведь по нему еще тряслись кареты, дилижансы, ландо из

наших детских книжек.

Вот здесь межа, там борозда, тропинка, что бежит лугами,

и если приглядеться, то увидишь, как по ней бредет,

босой и маленький, разбивший в кровь коленки,

человек.

И сплошь развилки, сколько их, развилок,

на розовой, омоложающейся вечно коже!

Тут лес с опушкой, высота, а тут церквушка,

тут мост, а там туннель, вот здесь — запасный путь,

в тупик ведущий,

и вновь скрещение дорог…

Чтобы читать эту карту,

не надо быть генералом.

Такое по плечу любому пехотинцу.

Он говорит себе: «Эх, карта, куда ты меня завела?»

Он говорит: «Карта, я был хороший тактик?»

«Я работал, — говорит он, — смотрите, вот мои руки,

вот карта всех моих дорог.

Повсюду я не мог поспеть».

картинки

Китайский крестьянин впервые ехал поездом.

Все ему нравилось.

Но больше всего — картинки в окне.

Природа, эта художница,

не знающая себе равных,

рисовала их китайской тушью:

пухленькие облачка,

округлые холмы,

миниатюрные замки,

одинокие джонки, затерявшиеся

на глади фиолетового озерца.

— Если бы я знал,

кто меняет эти картинки в деревянной раме, —

сказал себе крестьянин, — если бы я знал

того, кто меняет картины в деревянной раме,

я б ему, наверное, сказал:

«Сколько вы возьмете, сударь, за одну картинку?»