Нина Сагайдак - Мищенко Дмитрий Алексеевич - Страница 2

Лариса Ивановна часто ловила себя на мысли, что любит Нину какой-то особенной, тревожной любовью. Правда, девочка частенько болела. Четырехлетним ребенком едва не умерла от скарлатины. Много бессонных ночей провела мать над кроваткой Нины, когда та болела корью. В прошлом году девочка сильно напугалась во время грозы, когда ударом молнии раскололо старую дедовскую грушу в саду. А этой зимой простудилась, готовя к празднику в клубе танец Лауренсии, и стала глохнуть.

Одних болезней, казалось, достаточно, чтобы волноваться за судьбу девочки. И все же Лариса Ивановна не могла объяснить свою тревожную любовь к дочери только болезнями. Были, вероятно, и другие причины. Возможно, и та, что Нина — любимица покойного мужа.

Когда он умер, ей шел девятый год: она уже все понимала и горько оплакивала отца.

Сын Толя, малыш еще, сидел около покойника и спрашивал: «Папа спит?» А Нина рыдала. Ларисе Ивановне казалось тогда да и сейчас кажется, что девочка очень тяжело переживает утрату отца, часто думает о нем, вспоминает, как весело и ласково играл с ней папа, читал ей книжки, катал на салазках, как уютно и хорошо было угнездиться у него на коленях, слушать сказку…

Возвращаясь из больницы домой, размышляя, Лариса Ивановна и не думала, что именно любовь Нины к отцу станет позже той тенью, которая пусть ненадолго, но омрачит ее отношения с дочерью. И эти мысли тревожили ее. Ведь Нина всегда так хорошо понимала свою маму, сосредоточила на маме всю любовь и нежность своего сердца.

Но пришло время, и Лариса Ивановна убедилась, что тревоги ее были не напрасны.

Из черноморского санатория для детей Нина вернулась веселой, возбужденной, на вид более здоровой, чем когда бы то ни было.

— Ну как ты себя чувствуешь, доченька?

Лариса Ивановна стремительно обняла Нину, не сводила с дочери глаз, наполненных искристыми слезинками, радовалась ее загорелому лицу, ясному взгляду, звонкому смеху.

— Прекрасно, мамочка!

— Ну и слава богу.

— С таким загаром с моря приезжают лишь совершенно здоровые люди, — услышала Нина чей-то голос совсем рядом.

Она отвела взгляд от матери и только сейчас увидела, что около них стоит высокий, празднично одетый незнакомый человек.

— Она у нас смуглянка, — ответила ему мать, — а море смуглых любит… — Лариса Ивановна обернулась к дочери и сказала: — Знакомься, Нина. Это Яков Осипович Усик.

— С приездом, Ниночка! — Яков Осипович подал ей, как взрослой, руку. — Со счастливым возвращением домой!

— Спасибо.

Дорогой она не думала, почему ее встречал Яков Осипович. Видимо, потому, что больше сама рассказывала, чем слушала других. А дома, казалось, и совсем забыла, что у них посторонний человек. Пока наговорилась с бабушкой, дедом, пока обегала весь двор, сад, поздоровалась с соседями, наступило время обеда.

Ее нисколько не удивило, что Яков Осипович не ушел, остался у них обедать. Ведь Степаненки — их соседи и друзья — тоже сегодня пришли, сядут со всеми за праздничный стол, будут обедать. Непонятно лишь, почему Яков Осипович держится как-то неуверенно. Может быть, он впервые зашел к ним в дом, не освоился еще… «А все же почему он здесь?» — вдруг мелькнула мысль у Нины. Впрочем, только мелькнула, уступив место веселым расспросам и рассказам о санатории, о море, ребятах…

Несколько позже, за столом и потом, после обеда, Нина заметила, что в доме какие-то нелады. Похоже, что в семье произошла ссора и причина ее — Яков Осипович. Мама хотя и веселая, но в глазах ее нет-нет да проглянет нечто тревожное. И бабушка почему-то более сдержанна, чем обычно. И дед какой-то беспокойный, прячет глаза, будто уличили его в каком-то проступке. Да и беседа за столом не очень вяжется. Если бы не она да Степаненки, обед был бы скучной трапезой, а не праздничным застольем по случаю радостного события — возвращения внучки из санатория.

Когда гости разошлись, Лариса Ивановна пошла с Ниной в соседнюю комнату. Ведь девочка с дороги, ей и отдохнуть пора.

Перед сном она привычно склонилась к дочке и поцеловала ее. Нина закинула руки за шею матери, притянула к себе:

— Мамочка, может быть, ты посидишь около меня?

— Охотно, — отозвалась мать. — И даже не прочь прилечь. Переволновалась, ожидаючи тебя, да и набегалась.

— Ну так ложись!

Какое-то мгновение обе помолчали.

— Ты хочешь что-то сказать мне? — первой заговорила мать.

— Да. Не знаю, с чего начать, — задумчиво отозвалась Нина.

Лариса Ивановна насторожилась.

— Рассказать хочешь или спросить о чем-либо?

— Мне показалось, что ты поссорилась с бабуней и дидусем. Это правда?

Лицо матери залилось краской, но она не ответила.

— Ты слышишь меня, мама?

— Слышу, детка, — крепко обняла ее и прижала к себе Лариса Ивановна. — Слышу, моя умница. Ты еще мала, девочка. Не знаю, как объяснить тебе, но объяснить непременно нужно. Рано или поздно, все равно узнаешь, да и должна знать.

— Что, мама? Что я должна знать?

— Вскоре мы уйдем от дедушки.

Теперь Нина застыла в объятиях матери, боясь поверить услышанному.

— Куда… уйдем? — с трудом выговорила она.

— Мы снимем квартиру.

— Квартиру? Почему вдруг? Ты так поссорилась с бабушкой и дедом, что они не хотят жить вместе с нами?

— Нет, не потому, дитя мое, — ласково говорит Лариса Ивановна и теснее прижимает к себе дочку.

— Тогда почему же?

— Я выхожу замуж, Ниночка, — сказала мать, пряча от дочери совсем раскрасневшееся лицо.

Она так крепко и горячо обнимала Нину, что, когда та сильно вздрогнула в ее объятиях — то ли от неожиданности, то ли испугавшись намерений матери, Ларисе Ивановне показалось, что дочка оттолкнулась от нее. Резко, сильно, словно хотела вырваться из ее объятий.

Но Нина не вырывалась. Она подняла на нее печальные, полные слез глаза и застыла.

— Ты… осуждаешь? — испугалась Лариса Ивановна, вглядываясь в лицо Нины и пытаясь прочесть мысли девочки. — Скажи, ты тоже осуждаешь мой поступок? — снова спросила она прерывающимся от волнения голосом.

Нина молчала.

— Яков Осипович — хороший человек, он будет любить вас, — старалась убедить ее Лариса Ивановна. — Мы не можем так дольше жить. Вам нужен отец. Да и о своем угле мне подумать следует. Дед уже стар. Не сидеть же нам век на его шее. Почему ты молчишь? — сквозь слезы спрашивала мать. — Скажи хоть слово.

— Я не знаю, что сказать.

— Ну как же… Ты боишься? Думаешь, хуже будет? Ведь я с вами, не дам вас в обиду. Да и Яков Осипович не такой человек, что может обидеть. Он добрый. Вот увидишь: все будет хорошо, вы подружитесь с ним.

— А как же мой папа? Я должна забыть его?

Теперь замолчала Лариса Ивановна. Долго смотрит она на Нину глазами, полными слез, и молчит…

— Ну зачем ты так? — отозвалась она наконец. Голос ее дрожит, она вот-вот заплачет.

Но и Нине очень тяжело, и она решается сказать:

— Может быть, я останусь у бабушки? А, мама? Толя маленький, ему все равно. А мне, наверно, лучше остаться у бабушки…

Не ждала этого Лариса Ивановна. Она уткнулась лицом в подушку и расплакалась. Она не жаловалась, не сетовала на свою долю, только тихий, горестный плач сотрясал ее тело.

Если бы она знала, как сложится после второго замужества ее судьба, а тем более судьба ее девочки, она прислушалась бы к глухому сопротивлению детского сердца, посчиталась бы с ним. Обязательно посчиталась бы! Но сейчас Лариса Ивановна не могла этого сделать. Она впервые за столько лет подумала о себе и страшно была огорчена, что дочка так относилась к ее намерению стать счастливой.

Часть первая

ЕСТЬ ТАКАЯ СТАНЦИЯ СНОВСК

I

Приземистые опрятные домики под железными крышами, словно грибы, выглядывают из густой зелени, радуют глаз какой-то особенной весенней праздничностью. Окна распахнуты в сад. Над цветущей зеленью садов торжественная тишина раннего утра и высокого синего неба. Не слышно репродуктор, почти не видно пешеходов. Сегодня воскресенье, отдых, настроение праздничное.