Капитан звездолета (сборник) - Журавлева Валентина Николаевна - Страница 26

Мне нравился этот веселый, легкий человек, с видимым сочувствием относившийся к нам, русским, к тяжелой нашей борьбе. Правда, он не раз говорил мне, что не верит в коммунизм, но тот, кто вместе с нами, плечом к плечу борется против общего врага, естественно, становится если не другом, то союзником.

За время, что мы воевали на Севере, я раз восемь встречался с Брандтом, и последняя наша встреча была особенно теплой. Не думал я, что встретимся с ним когда-нибудь снова…

В конце 1944 года меня с двумя товарищами неожиданно откомандировали в Москву. Мы должны были явиться в часть, которая располагалась в чудесном подмосковном санатории на берегу Синежского озера. Перед отъездом меня вызвал командир нашей дивизии и передал небольшой сверток с просьбой отвезти его своему старому московскому другу.

В Москву мы приехали морозным декабрьским утром. Я решил прежде всего выполнить просьбу комдива. В тот же день разыскал небольшой дом на Молчановке, и старая женщина, отворившая дверь, подтвердила, что это действительно квартира Петровского. Я посчитал неудобным спрашивать комдива, кто такой его друг, и с любопытством ждал встречи с хозяином.

Старуха провела меня по темному коридору в небольшую гостиную, вышла в соседнюю комнату, и я услышал, что она набирает номер телефона. Я огляделся.

Ничего особенного не было в этой квартире в старом московском доме. Все очень просто, без претензий на показной шик. Гостиная обставлена по-спартански: кушетка, два кресла да маленький столик в углу — вот и все. Правда, кушетку покрывал великолепный бухарский ковер, занимавший всю стену и спускавшийся на пол, как это принято на Востоке.

И вот на ковре я увидел два портрета. Не знаю, что подумал бы ты, но я в тот момент понял, что можно влюбиться в женщину вот так, только взглянув на фотографии.

Тут же на ковре висела кривая шашка в черных ножнах, богато инкрустированных серебром. Я не вытерпел, подошел ближе и прочел выгравированную на рукоятке надпись: “Незабвенному другу на память о бое при Алык-Ахире. 1920 г.”.

Шорох за спиной вывел меня из задумчивости. Старуха смотрела с явным неодобрением.

— Николай Александрович сказали, чтобы посылочку мне передать.

Мне ничего не осталось, как распрощаться с не особенно гостеприимной хозяйкой.

Можешь мне верить или не верить, но я уходил из этой квартиры в таком состоянии, словно оставил здесь что-то неизмеримо дорогое. Я знал, что никогда не буду больше в старом доме на Молчановке, что не узнаю, кому принадлежат фотографии этой удивительной женщины, не узнаю, кто она.

Но обстоятельства сложились по-иному. Мне пришлось встретиться с человеком, которому наш комдив передал свой подарок. И не только встретиться!..

Со смутным настроением я приехал в “санаторий”. Кстати, его так и называли — санаторий, хотя уже более трех лет в этом доме жили только военные люди, которые вместо лечебных процедур занимались совсем другими делами.

Да, это были необычные дела… Мы бегали на лыжах, прыгали с парашютами, упорно тренировались… Попав в необычную обстановку, мы — я и два моих друга по дивизии — удивительно быстро освоились со своими обязанностями и скоро уже ничему не удивлялись. Наверно, мы приняли бы, как должное, если бы получили приказ изучать хеттскую клинопись, родословную египетских фараонов или способы приготовления сложнейших эмульсий против веснушек и летнего загара.

Саша остановился посередине комнаты и, улыбаясь такой знакомой улыбкой, спросил:

— Может быть, закурить разрешишь?

Я молча протянул ему пачку папирос, боясь заговорить. Саша присел на ручку моего кресла, закурил и продолжал:

— Свой день рождения мне удалось встретить дома. Старики вернулись из эвакуации. Мама выскоблила до блеска нашу старую московскую квартиру, отец где-то между книг нашел бутылку вишен, настоенных на спирту, и мы сели за праздничный стол.

Нашему пайковому шпигу мама сумела придать очень аппетитный вид, а разведенный спирт, перелитый из фляжек в хрустальный графинчик, выглядел тоже весьма привлекательно.

Мои друзья — старший лейтенант Виктор Воронов и младший лейтенант Володя Леонтьев — замерли от восторга при виде всей этой “роскоши”. А тут еще прибежала сестренка Женя с подружками, принесла патефон…

Представь себе этот вечер: небольшую компанию родных и друзей в комнате с затемненными окнами, друзей, которым выпало почти сказочное счастье собраться вместе в Москве, в теплой и уютной квартире в то время, когда шли жесточайшие бои. Даже папа, наш строгий папа, не возмутился, когда сестренка стала проигрывать одну веселую пластинку за другой. Звучали веселые волжские частушки в исполнении Руслановой, уже дважды мы прослушали Прокошину. Потом Женя объявила:

— Песня Еремки…

И в этот самый момент раздался звонок в передней. Отворять побежала Женя.

Я хорошо помню, как мельком взглянул на часы — было без четверти десять, как вошел боец и, обращаясь только ко мне, отчеканил:

— Приказано быть немедленно в “санатории”.

Одеваясь, я видел сочувственные взгляды друзей, видел, как отец сосредоточенно счищает с рукава костюма несуществующую соринку. Мама и Женя суетились рядом, помогая мне надеть шинель и ремни.

— Развлекай гостей, — сказал я, улыбаясь, Жене. — Смотри, Виктор с тебя глаз не сводит.

Женя, моя милая чудесная сестренка, в ответ на шутку только весело и лукаво улыбнулась. А сорок минут спустя, минуя просторную приемную, я подходил к кабинету, на двери которого висела табличка: “Начальник санатория”. Здесь, в этом уютном кабинете, и были приняты решения, которые оставили путаный, но большой след в моей жизни.

Генерал, едва я доложил ему о себе, представил меня человеку в сером костюме, сидевшему на диване. Незнакомец изучающе посмотрел мне в глаза и по-немецки спросил:

— Вы москвич, капитан Асанов?

— Да, москвич, — ответил я на том же языке и добавил: — Разрешите узнать, с кем я говорю?

— Вы и два ваших товарища, которые занимались по специальной программе, поступаете с сегодняшнего дня в мое распоряжение, — проговорил человек в сером костюме, не отвечая на мой вопрос.

Я повернулся к генералу, тот кивнул головой и, попросив разрешения у незнакомца, вышел из кабинета.

— Вы хотите знать, кто я? — заговорил сидевший, когда мы остались вдвоем. — Я генерал Петровский…

Теперь я не сомневался, что это именно тот самый человек, друг моего комдива, на квартире которого я побывал в первый день своего приезда в Москву.

— Слушаю вас, товарищ генерал, — произнес я как можно спокойнее. Кажется, мне удалось скрыть свое волнение.

— Где ваши товарищи?

— В краткосрочном отпуске в Москве, у меня на квартире.

— Они так же хорошо говорят по-немецки, как и вы?

— Один из них лучше меня, второй так же, как я.

— Доложите мне, что они за люди.

Не скрывая удивления, я взглянул на генерала.

— Я знаю о них, — пояснил он, — но хочу выслушать ваше мнение. Ведь вы будете во главе группы, на которую возложено особое задание.

— Они — мои близкие друзья, — ответил я генералу Петровскому. — Воронова я знаю по службе в дивизии. Это очень опытный и смелый разведчик. Он потомственный волжский грузчик. Человек огромной физической силы. Веселый, очень добродушный человек. Во время службы в парашютно-десантных войсках проявил себя, как прирожденный следопыт. Леонтьев — мой старый школьный товарищ. Великолепный лингвист, в совершенстве владеет тремя языками. Он ни при каких обстоятельствах не теряет спокойствия и ясности мысли. Выглядит немощным, но на самом деле очень вынослив. Он пришел в армию два года назад добровольцем, сам просился в парашютно-десантные войска, участвовал в ряде трудных рейдов. В короткий срок завоевал большой авторитет в части, а в прошлом году ему присвоили офицерское звание.

— Значит, вы считаете их пригодными для выполнения сложного и опасного задания?

— Да, безусловно.

Генерал неожиданно легко встал, прошелся по кабинету и, остановившись передо мной, сказал: