Звонок покойнику (Звонок мертвеца) - ле Карре Джон - Страница 19

Прошло полгода. Я отправился к своим друзьям в Дрезден, родной город Дитера, и приехал на вокзал на полчаса раньше. Чем слоняться по перрону, я решил немного прогуляться. В двухстах метрах от вокзала стоял высокий мрачного вида дом, построенный в семнадцатом веке. Перед домом был дворик, огражденный частой решеткой с воротами из кованого железа. По-видимому, он был переделан во временную тюрьму. Группы заключенных, мужчин и женщин с бритыми головами, прогуливались по кругу вдоль стен. В середине двора стояли два охранника с автоматами. Вдруг я увидел знакомый силуэт, выделяющийся на фоне других. В нем я узнал Дитера. Прихрамывая, он старался не отставать. Трость у него отобрали.

Впоследствии мне пришло в голову, что гестапо не арестовало бы, конечно же, самого популярного студента посреди учебного года. Пропустив свой поезд, я вернулся в город и принялся искать в справочнике адрес родителей Дитера. Я знал, что его отец врач, и мне было нетрудно найти их адрес. Я отправился туда. Дома осталась одна мать. Отец умер в концентрационном лагере. У нее почти не было желания говорить о Дитере, тем не менее я узнал, что он заключен не в тюрьме для евреев, а в обычной, просто для так называемого «исправления». Мать надеялась его увидеть где-то через три месяца. Я оставил ему записку, написав, что у меня есть некоторые его книги и что я их с удовольствием ему верну, если он объявится.

События 1939 года поглотили меня настолько, что в этом году я ни разу не вспомнил о Дитере. После моего отъезда из Дрездена департамент приказал мне вернуться в Англию. В двадцать четыре часа я собрался и выехал. Я застал Лондон в лихорадке. Мне доверили новый пост, требующий подготовки навыка и постоянных встреч с людьми. Я должен был немедленно возвратиться в Европу и поддерживать деятельность неопытных агентов, завербованных в Германии, учитывая приближение войны. Я выучил на память дюжину имен и адресов. Вы можете представить мою реакцию: среди них было имя Дитера Фрея.

Из его досье я узнал, что, в сущности, он завербовался сам, ворвавшись в консульство в Дрездене и требуя, чтобы ему сказали, почему никто палец о палец не ударит, чтобы прекратить преследование евреев. (Смайли рассмеялся.) Дитер был щедро одарен способностью побуждать людей к действию. (Он посмотрел на Менделя, потом на Гиллэма. Оба внимательно его слушали.) Первой моей реакцией было раздражение. Я всегда считал его школьником и никогда не думал, что он способен стать настоящим агентом. Что этот сумасшедший в Лондоне замышлял? Меня встревожила мысль, что у меня в руках эта бочка с порохом, импульсивный характер которой мог подвергнуть мою жизнь, да и не только мою, опасности. Несмотря на кое-какие изменения в моей внешности и новое прикрытие, под которым я действовал, из-за Дитера у меня могли случиться наихудшие неприятности, поскольку рано или поздно он обнаружил бы, что я и есть Джордж Смайли, бывший преподаватель университета. Все началось плохо, и я уже было решил организовать сеть агентов без него. С моей стороны это оказалось заблуждением. Дитер был первоклассным агентом.

Он не пытался сделаться незаметным. Он использовал свою экстравагантность как нечто вроде двойного обмана. Из-за недуга его не взяли в армию, но он нашел себе место служащего в управлении железной дороги. Он очень быстро достиг значительной должности, и количество информации, которую он добывал, было фантастическим. Точное расписание эшелонов с войсками, с боеприпасами, их назначение, даты… У него была гениальная способность к организации, и думаю, это его и спасло. Он отлично делал свою работу на железной дороге, доказав свою необходимость, работая днем и ночью, и стал почти неприкосновенным. Его даже представили к награде, и гестапо вынуждено было добровольно отложить его досье. У Дитера была чисто фаустовская теория: отдельные мысли не имеют никакой ценности. Надо действовать, чтобы они стали эффективными. По его мнению, наибольшим человеческим заблуждением было отделение рассудка от тела: приказа нет, если ему не подчиняться. Дитер часто цитировал Клейста: «Если бы мои глаза были из голубого стекла и все белое казалось бы мне голубым, то никто бы этого не заметил» или что-то в этом роде.

Это был замечательный агент. Он даже доходил до того, что умудрялся отправлять поезда в ночь, удачную для бомбардировок. Он выдумал многочисленные собственные хитрости – он был шпион от Бога. Мы не надеялись, что это будет длиться бесконечно, но наши бомбардировки имели такой радиус действия, что фашисты вряд ли стали бы приписывать наши успехи измене одного-единственного работника, а тем более такого заметного, как Дитер.

Что касается его, моя задача была проста. Дитер много ездил, у него был специальный пропуск. С ним, в отличие от других агентов, было проще связаться. Время от времени мы встречались с ним в кафе или же он приезжал за мной на машине министерства, и мы проезжали сотню километров по автостраде. Но чаще всего мы ездили в одном поезде и в коридоре обменивались портфелями; или же ходили в театр. Каждый приносил с собой пакет, а потом мы обменивались номерками от раздевалки. Он никогда не приносил мне готовых донесений; чаще всего это были машинописные копии распоряжений об отправке поездов.

В сорок третьем году меня отозвали. Мое прикрытие стало ненадежным, и меня могли засветить.

Он умолк и взял протянутую Гиллэмом сигарету.

– Да, Дитер был моим лучшим агентом, но единственным. Работать с Дитером было сплошным удовольствием по сравнению с хлопотами, которые мне причиняли другие агенты. Война закончилась, и я попытался узнать, что же случилось с Дитером и остальными. Многие обосновались в Канаде и Австралии, другие вернулись на развалины родных городов. А Дитер, думаю, колебался. Русские заняли Дрезден, и он, наверное, взвешивал возможность вернуться туда. В конце концов он туда уехал. Он не мог не поехать из-за своей матери. К тому же он ненавидел американцев и, конечно же, был социалистом. Потом я узнал, что там он сделал карьеру. Навыки руководителя, которые он приобрел во время войны, помогли ему занять официальный пост в ГДР. Я думаю, что репутация бунтаря и перенесенные его семьей страдания открыли ему дорогу. Должно быть, он нашел себе место под солнцем.

– Почему? – спросил Мендель.

– Месяц назад он был еще здесь, в Англии, в качестве директора представительства Восточногерманской сталелитейной компании.

– И это еще не все, – живо вмешался Гиллэм. – В случае, если вы думаете, Мендель, что ваша чаша переполнена, позвольте мне сказать, что я избавил вас от еще одного визита в Вэйбридж и что я ходил к Элизабет Пиджен по совету Джорджа. (Он повернулся к Смайли.) Эта девчонка что-то вроде Моби Дика, не так ли? Белый кит-людоед.

– Ну и что? – спросил Мендель.

– Я показал ей фото этого молодого дипломата, Мундта, которое они оставили после себя разорванным в клочья. Элизабет сразу же узнала очаровательного молодого человека, который приходил за нотной папкой Эльзы Феннан. Хороший ход, правда?

– Но…

– Я знаю, что вы хотите спросить, маленький хитрец: вы хотите узнать, узнал ли его Джордж. Да. Это мерзкий господин, который пытался затянуть Джорджа в его собственный дом на Байсуотер-стрит. Он везде поспевает, а?

Мендель и Смайли поехали в Митчем. Смайли умирал от усталости. Было холодно. Снова шел дождь. Смайли, закутавшись в свое длинное пальто, несмотря на усталость, с удовольствием спокойно наблюдал за проходящими в ночи жителями Лондона. Он всегда любил путешествовать. Даже сейчас, если бы у него был выбор, он отдал бы предпочтение поезду или кораблю, но не самолету, чтобы отправиться во Францию. Он до сих пор вспоминал магические звуки ночного путешествия по Европе, непривычный шум чужого города, французские голоса, вырывавшие его из английских снов.

Энн все это тоже нравилось, и они два раза разделяли сомнительную радость этой утомительной прогулки.

Как только они приехали, Смайли сразу же улегся в постель, а Мендель начал заваривать чай. Чай они пили в комнате Смайли.