Миколка-паровоз (сборник) - Лыньков Михась - Страница 31

Вот и начальник перед ним, молодой командир Красной Армии. Слушает внимательно, не перебивает.

— Срочно нужна подмога нам! Немедленно! Вот сию минуту!..

— Хорошо, товарищ! — произнес начальник и приказал готовить бронепоезд к боевому рейсу, да еще и запасной эшелон держать наготове. А потом стал расспрашивать Миколку подробнее: — Расскажи ты мне, товарищ, обо всем. И сколько немцев против вас. И есть ли у них артиллерия и гранатометы. Исправны ли пути на станции…

Успокоился немного Миколка и принялся рассказывать. И о немецких карателях, и о рабочей делегации к генералу, и о своем партизанстве…

— Выходит, не простой ты мальчуган, а славный красный партизан!

Не любил похваляться своими боевыми делами Миколка, да и не время было. Давай он снова торопить командира.

— Да все готово уже! Садись к нам в вагон, поехали!..

— Нет, — сказал Миколка, — разрешите мне на ваш паровоз. Я с машинистом поеду!

— Коли такая охота есть, что ж, беги на паровоз! — весело сказал красный командир.

И побежал Миколка на паровоз, да не так-то легко ему взобраться на закованную в броню машину. Постучал Миколка, кричит:

— Эй, откройте! Командир приказал мне на паровозе ехать!

Тяжело отодвинулась стальная дверь. Заглянул Миколка в будку машиниста — и слезы застлали ему глаза. Не от страха, не от испуга, а от огромной нежданной радости: перед Миколкой стоял его батя. Это он, оказывается, был машинистом на бронепоезде.

Как очутился Миколка на шее у отца, не помнит. Приник к колючей щетине, целует родное лицо, слезы от бати прячет. А Миколкин отец одну руку положил на паровозный рычаг, другой гладит сына, целует непокорные вихры мальчишечьи, обветренные щеки.

— Откуда ты взялся, мой маленький партизан? Как же так случилось, что немцы вдруг партизан теснят? Рассказывай!

Говорил так Миколкин отец, а сам пристально вглядывался вперед, туда, куда мчался на всех парах красный бронепоезд. Глухо гудели, позванивали металлом орудийные башни, а борта ощетинились пулеметными стволами. Стучали рельсы под бронепоездом. Паровоз мчал и мчал вперед, словно с каждой верстой прибавлялось у него сил.

Когда рассказал Миколка отцу, как беспощадно били немцы из пулеметов и орудий по станции, по городу, как измывались они над Павлом, как загнали в тюрьму рабочую делегацию, — помрачнел Миколкин батя, машинист бронепоезда. Сурово сдвинул брови, до боли в руке сжал рычаг паровозный. И еще быстрее помчал бронепоезд. Гудели орудийные башни, разворачивались на ходу, готовясь к встрече с врагами.

— Не падай духом, Миколка! Как ни лютуют враги, победа будет за нами! — уверенно произнес Миколкин отец. — Уж такой закон, сынок, у нас: если мы не победим, сотрут нас с лица земли, смешают с грязью, с кровью нашей рабочей… Потому и должны мы во что бы то ни стало одолеть наших врагов.

Без устали мчался вперед бронепоезд.

А рабочие оборонялись из последних сил. Велики были потери партизанского отряда. Уже заняли немцы станцию, отогнав боевую дружину рабочих за штабеля шпал. На окраине города умолкали партизанские пулеметы, сберегая последние патроны.

Город горел. Это немецкие солдаты по приказу своего генерала поджигали дома, в которых засели рабочие. Огонь полыхал в небе и на земле.

Спешно возводились на окраинах города баррикады. Рабочие взбирались на крыши домов и оттуда обстреливали атакующих немцев.

Но по всему было видно, что еще час, самое большое два продержатся рабочие и партизаны. А там — либо сдаваться на милость врага, либо погибать всем под смертоносным огнем пулеметов и орудий.

Отстреливаясь от наседавших карателей, задумался дед Астап, как вывести ему людей из боя, сохранить бойцов. В минуту затишья вдруг встрепенулся дед: громкоголосое и дружное «ура» потрясло опаленный пожарами и стрельбой город. И застрекотали снова партизанские пулеметы, и суматоха поднялась в рядах атакующих немцев.

Повернул дед свое грязное от пороховой гари бородатое лицо к станции и даже подпрыгнул от радости: верстах в пяти от семафора билось на ветру, как огненное крыло птицы, красное полотнище флага — это мчал на всех парах бронепоезд. Сквозь набежавшие слезы смотрел дед на флаг, а тот вспыхивал, тонул в облаках черного дыма и вновь трепетал над паровозом.

— Держись, хлопцы, наши подходят!

Бросились в уличные схватки с врагом рабочие и партизаны.

Спохватились и немцы, стали разворачивать против эшелона бронированных вагонов и платформ свою артиллерию. Взвыл воздух под горячим свистом тяжелых снарядов. Замедлил чуть-чуть ход бронепоезд да как ахнет из орудий, как ахнет, — сразу замолкли все немецкие пушки, зазвенели на мостовой разбитые орудийные лафеты. Эхо залпов закружило над городом, над станцией, над Днепром. Бил бронепоезд из орудий крупного калибра.

Немцы предприняли отчаянную атаку на засевших возле водокачки рабочих. Торопились взорвать все пути да поскорее окопаться вдоль железнодорожного полотна.

Не подпустили рабочие к рельсам ни одного немца. Прицельными выстрелами снимали каждого, кто показывался на насыпи.

А бронепоезд уже подходил к станции.

Приоткрыл Миколкин отец стальное окошко, чтобы проверить, целы ли впереди рельсы. Выглянул и сразу как-то потяжелел, навалился на рычаг всем телом.

Повернулся рычаг — и прекратил свой бег паровоз, все тише и тише пошел, а вот уж и совсем остановился.

Удивленные, недоумевающие лица красноармейцев показались в узких бойницах бронированных вагонов.

А немцы словно того и ждали и, торжествующе крича, бросились к бронепоезду. Бегут, ручными гранатами размахивают.

И рабочие с партизанами тоже удивлены, молчат, стрельбу прекратили. Что с бронепоездом?

И не помнит Миколка, что было потом, — как снял он отцовскую руку с рычага, как нажал на него, — и рванул паровоз с места, зашипел весело паром, опять полетел по рельсам. Вовсю заговорили с бронепоезда пулеметы, орудия. И залегли немцы, и торопливо попятились.

А Миколка, стараясь перекричать стрельбу, двум красноармейцам приказывает:

— Машиниста — на пол! Да перевязку ему срочно!

Черный от мазута пиджак на отце набухал от крови. Проступило, расплылось темно-красное пятно. Красноармейцы быстро разрезали одежду, чтобы остановить кровь, забинтовать грудь Миколкиному отцу.

И хоть жаром пышет от топки, почувствовал Миколка, что холодеет его маленькое сердце, стынут пальцы на раскаленном рычаге. Неизмеримой жалостью к отцу полнилась его мальчишечья грудь. В комок сжимался Миколка и, напрягая все силы, удерживал в руках своих рычаг, который только что сжимала отцова рука. И видел он, как бежали от путей немцы, как бросились им вдогонку рабочие.

А потом окружили рабочие бронепоезд, подняли кверху карабины, шапки в воздух бросают и кричат:

— Да здравствует наша славная Красная Армия!

Остановил Миколка паровоз. Спрыгнул на землю, из паровозного крана полную шапку холодной воды набрал, плеснул на грудь отцу. И не смог больше сдержаться, обнял отца, и горячими слезами заволокло ему глаза.

— Ты жив, папа? Поднимись, хоть слово скажи мне!

Молчал Миколкин батя. Глухие рыдания разрывали Миколкину грудь.

Поднялся на паровоз дед Астап, шапку сдернул с головы, посуровел. Велел доктора побыстрее найти и привести сюда.

И молчала толпа рабочих и партизан вокруг бронепоезда. Шевельнулась она, расступилась, давая дорогу доктору.

Промыл доктор рану, перевязку сделал и похлопал Миколку по плечу:

— Ну, Миколка, твое счастье! Будет батька твой еще лет сто жить! Хоть и не легкая рана, да мы его за месяц выходим, на ноги поставим! Кровь у него рабочая, здоровая…

Смахнул слезы Миколка, улыбнулся доктору.

— Смотри ж, доктор, не обмани!

Подхватили тут Миколку рабочие на руки и давай его качать. Все выше подбрасывают, вот уж он над паровозом взлетел, выше дыма паровозного, и падает, ликующий и встревоженный, на протянутые навстречу руки — мозолистые, крепкие, надежные.