Портной из Панамы - ле Карре Джон - Страница 18

— А как тебе удалось вытащить меня из сиротского дома? — от возбуждения Пендель уже почти кричал.

Среди смутных воспоминаний детства, еще до освобождения из приюта, в голове застряла одна картина: темноволосая женщина, немного похожая на Луизу, стоит на четвереньках и драит каменный пол. Пол огромен, как спортивная площадка, а за всеми ее действиями наблюдает статуэтка — добрый пастух в голубом плаще и его овечка.

Пендель приближался к дому. Свет в знакомых домах уже давно не горел, все спали. Звезды так и сверкали, чистенькие, промытые дождем. Полная луна — она всегда сияла за его тюремным окошком. «Лучше бы меня снова посадили, — думает он. — Тюрьма самое подходящее место для тех, кто не хочет принимать решений».

— Я был просто великолепен, Гарри. Даже монахини, эти французские снобы в юбках, приняли меня за джентльмена. На мне был костюм-тройка жемчужно-серого цвета, галстук, который собственноручно выбрала твоя тетя Рут, носки им в тон и еще туфли ручной работы «Лобб и Сент-Джеймс» — фирма, которой я всегда отдавал предпочтение. И никакой развязности, руки по бокам, ни малейшего намека на то, что я разделяю взгляды социалистов. — Следовало заметить, что Бенни, наряду с миллионом прочих достоинств, отличался ярой приверженностью к делу рабочего класса и верой в святость прав человека. — «Матерушки, — сказал я им, — могу клятвенно обещать вам следующее. Маленький Гарри будет жить хорошо и счастливо, даже если сам я буду помирать с голоду. И по первому же требованию буду рад доставить его вашему священнику в беленькой рубашке, хоть на исповедь, хоть на причастие, к вашим услугам и точно в срок. Гарантирую также, что он получит достойное образование в любой школе, какую только пожелаете. Гарантирую самую прекрасную музыку в граммофоне и уютную семейную жизнь, за которую любой сирота позволил бы выколоть себе глаза. Семга на столе, изысканные беседы, отдельная спальня, пышный пружинистый матрас». Надо сказать, в те дни я был на пике. Никаких шмоток, а гольф-клубы, дорогая обувь и вилла в Умбрии — до них, казалось, было рукой подать. Мы все тогда думали: еще неделя — и станем миллионерами.

— А где тогда была Черри?

— Исчезла, Гарри, мальчик мой, скрылась с глаз долой, — ответил Бенни, трагически понизив голос. — Ушла в монастырь, и разве можно было винить ее за это? Правда, потом мы получили из Майо письмо, от какой-то тетушки, где говорилось, что бедная Черри, пропащая душа, исчерпала все возможности, предоставленные ей сестрами, чтоб замолить грехи.

— Ну а что отец?

Бенни лишь махнул рукой — в жесте читалось отчаяние.

— В сырой земле, сынок, — сказал он и вытер выступившие на глазах слезы. — Твой отец, мой брат. На его месте должен был лежать я, за то, что с тобой сотворил. Сдается мне, бедняга умер просто от стыда. И я практически всякий раз делаю почти то же самое, когда гляжу на тебя здесь. Но вместо меня погибли те гребаные летние платья. Знаешь, нет для портного и торговца более удручающего зрелища на свете, чем пять сотен летних платьев, не распроданных к осени. Проходил день за днем, и искушение получить страховку овладевало мною все с большей, просто дьявольской силой. Я был рабом обстоятельств, поверь мне, Гарри, и, что еще хуже, вложил факел в твои руки.

— Зато здесь я учусь на курсах, — сказал Пендель, чтоб хоть немного приободрить дядюшку. — Собираюсь стать лучшим закройщиком в мире. Вот, погляди, — и продемонстрировал ему цветную вставку, которую собственноручно вырезал из выпрошенной у тюремного кладовщика тряпки, выкроил по мерке и вшил в робу.

В следующий раз, навещая Пенделя, Бенни в припадке вины презентовал ему иконку Девы Марии в тонкой оловянной рамочке со словами, что она напоминает ему о детстве во Львове и о том памятном дне, когда он, удрав из гетто, пошел посмотреть, как молятся гои. С тех пор иконка всегда была рядом с Пенделем, стояла рядом с будильником на шаткой тумбочке возле кровати в Бетанье и с блеклой ирландской улыбкой наблюдала за тем, как он стягивает с себя вонючую пропотевшую тюремную робу и заползает в постель — разделить с Луизой ее невинные сны.

«Завтра, — подумал он. — Я все расскажу ей завтра».

— Гарри, ты, что ли?

Мики Абраксас, великий революционер-подпольщик, тайный герой студенчества, в стельку пьяный в половине третьего ночи, божится и клянется, что наложит на себя руки, так как жена выгнала его из дома.

— Ты где? — спросил его Пендель, улыбаясь в темноте, поскольку Мики, несмотря на все свои закидоны и выходки, тоже в свое время сидел в тюрьме. А потому был ему товарищем и братом навеки.

— Нигде. Задница я, вот кто.

— Мики…

— Что?

— А где Ана?

Ана была постоянной девушкой Мики, крепким и весьма практичным созданием. С Мартой они были подругами детства — обе выросли в Ла Кордиллера. Марта и познакомила их с Мики.

— Привет, Гарри! — весело бросила в трубку Ана. И Пенделю ничего не оставалось, как столь же весело ответить: «Привет!»

— Он что, маленько перебрал, да, Ана?

— Не знаю. Говорит, что был в казино с Рафи Доминго. Пил водку, потом потерял деньги. Может, и кокой баловался, но только забыл. Весь в поту. Мне что, вызвать врача?

Но не успел Пендель ответить, как Мики вырвал у нее трубку.

— Я люблю тебя, Гарри.

— Знаю, Мики. И очень тебе благодарен за это. И я тоже люблю тебя.

— Так ты ставил на ту лошадку?

— Да, Мики, ставил. Как раз собирался тебе сказать.

— Ты уж прости меня, Гарри, ладно? Не обижайся. Прости!

— Без проблем, Мики. Никаких обид. Все кости, слава богу, целы. И потом, не каждая хорошая лошадка обязательно выигрывает.

— Я люблю тебя, Гарри. Ты мой добрый единственный друг. Слышишь?

— Раз так, тебе совсем не обязательно кончать жизнь самоубийством, верно, Мики? — мягко заметил Гарри. — Тем более что у тебя есть еще и Ана, тоже добрый и верный друг.

— Знаешь, что мы сделаем с тобой, Гарри? Проведем вместе уик-энд. Ты, я, Ана, Марта. Будем удить рыбу. Трахаться.

— Знаешь, тебе надо хорошенько выспаться, Мики, — нравоучительным тоном заметил Пендель. — А завтра, прямо с утра, придешь ко мне за сандвичами и всякими там приспособлениями для рыбной ловли, и мы чудненько проведем время. Договорились? Ну и прекрасно. Тогда пока.

— Кто звонил? — спросила Луиза, не успел он повесить трубку.

— Мики. Жена в очередной раз выгнала его из дома. Заперла дверь и не пускает.

— За что?

— У нее роман с Рафи Доминго, — объяснил Пендель.

— Тогда почему бы не набить морду?

— Кому? — глуповато ухмыляясь, спросил Пендель.

— Его жене, кому ж еще, Гарри. А ты кому думал?

— Он слишком устал, — сказал Пендель. — Норьега выбил из него воинственный дух.

Тут к ним в постель залезла Ханна, а следом за ней — Марк. И не один, а с огромным плюшевым медведем, про которого не вспоминал вот уже несколько лет.

Настало то самое завтра, и он ей рассказал…

Я сделал это, чтобы мне верили, проговорил он, когда жена снова крепко заснула.

Чтобы поддержать тебя, когда ты впадаешь в растерянность.

Подставить тебе настоящее сильное мужское плечо, на которое всегда можно опереться.

Чтобы стать лучшим мужем для дочери хулигана из Зоны канала, которая при любой угрозе заводилась и становилась болтливой; которая забывала ходить мелкими шажками, несмотря на то, что мать на протяжении двадцати лет не уставала твердить, что она, в отличие от Эмили, никогда не выйдет замуж, если не научится ходить, как подобает настоящей леди.

К тому же считает себя уродиной и дылдой, в то время когда все вокруг нормального роста и красивы, как все та же Эмили.

И которая ни за что и никогда бы, даже в самый трудный и критический момент своей жизни, даже вопреки Эмили, не подожгла бы склада дядюшки Бенни, начав с летних женских платьев, чтобы сделать ему тем самым большое одолжение.

Пендель вылезает из постели, садится в кресло, натягивает плед до подбородка.