Глубины земли - Сандему Маргит - Страница 8

— Да с мужиками из шахты. Они только и говорят о том, что хотят приударить за барышней. Анна-Мария сглотнула слюну.

— Спасибо за предупреждение, Бенгт-Эдвард, я буду осторожна!

Поскольку день в школе в этот первый раз получился коротким, она пошла прямо в контору шахты и заказала те школьные пособия, которые были нужны детям.

Нильссон смотрел на нее, явно не одобряя.

— А что, нужно, чтобы это было у каждого? — спросил он и засунул в карман еще не распакованный леденец с лакрицей. Рукой он пытался стереть что-то коричневое в уголках рта.

— Во всяком случае — грифельные доски, — произнесла она, голос ее стал почти резким. — И счеты. И грифели. Я могла бы просить больше, но это минимум. Иначе я не смогу преподавать.

Он вздохнул.

— Влетит мне за это от директора Брандта. А во всем виноват этот наглец Коль.

— Мастер? Должно быть, интеллигентный человек, если он делает это для детей.

— Интеллигентный? Он? Самый неинтеллигентный из всех. У него просто дурацкая идея, что другие дети должны получить то, что у него самого никогда не было. Пустая болтовня.

— Но ведь все дети в Швеции имеют право ходить в школу!

— Только не дети рабочих. Их невозможно выучить, — с отвращением произнес Нильссон. — Поверьте мне, фрекен Ульсдаттер. Вы просто теряете свое время. И не надо туманить мозги всякому сброду. Это вообще нездорово — иметь просвещенный рабочий класс, нигде такого нет.

«Боится конкуренции», — злорадно подумала Анна-Мария.

Она не сочла нужным отвечать ему. Весь ход его мыслей был абсолютно неверен. Вместо этого она еще больше укрепилась в своем желании дать детям то, на что они имели право: хорошее образование.

Теперь она была рада, что приехала сюда.

Познакомилась с маленьким беспомощным Эгоном, Бенгтом-Эдвардом с голосом оперного певца. С больными ребятишками. И с Кларой, такой сильной.

А Нильссон пусть катится к черту.

Он уже не мог стоять, не жуя сладости. И вновь принялся за леденец.

Но, тяжело вздохнув, пообещал позаботиться о школьных пособиях «как можно скорее».

3

Анна-Мария совершенно всерьез задумала свой маленький крестовый поход.

Она начала с того, что попыталась сделать что-нибудь для чахоточных ребятишек в доме Густава.

Она знала, что Аксель Фредрик Оксенштерн был женат на дочери одного из лучших шведских врачей, профессора Абрахама Бека, который осуществил реформу всей системы здравоохранения в Швеции. Он сделал очень много для организации системы медицинской помощи в провинции и обеспечил самим врачам более высокий уровень образования. Он был первым врачом в госпитале ордена Серафима в Стокгольме и пользовался колоссальным уважением. Но профессор Бек уже умер, и Анна-Мария не знала, имела ли его дочь какое-либо отношение к его работе. Кроме того, она обещала никогда больше не встречаться с семьей Оксенштерн.

Это означало, что она не могла обратиться к ним за помощью для маленьких детей, страдающих чахоткой.

Но все равно — ей было к кому еще обратиться…

Анна-Мария решила написать письмо. Уже в четверг она написала следующее:

«Дорогой дядя Хейке!

Пишу «дядя», хотя на самом деле ты двоюродный брат моего отца. Я обращаюсь к тебе на «ты». Могу ли я делать это, хотя ты и старше? Ты ведь знаешь, я выросла, мне уже 19!

А сейчас я хочу просить тебя о помощи. Думаю, что ты мне поможешь».

Она рассказала о своей новой жизни и о больных детях. Можно ли что-нибудь сделать для них? Ведь Хейке так успешно вылечил того чахоточного адвоката, кажется, его звали Менгер? И разве Хейке не стал очень известным врачом? Что ей делать? Было совершенно очевидно, что те двое ребятишек, что ходили к ней в школу, в своем доме были самыми здоровыми. Клара рассказала ей о младших.

А потом Анна-Мария написала немного о себе — но ни слова об Адриане Брандте, ей хотелось подождать и посмотреть, как все будет развиваться, обратит ли он внимание на то, что она существует; и еще она спрашивала о Винге и Эскиле. Надеялась, что у них все хорошо, и передавала им сердечный привет.

Анна-Мария поспешила сразу же отправить письмо. Написав на нем «срочное», она заплатила немного больше. Она не надеялась, что почтовая служба станет из-за этого слишком напрягаться, нет, просто хотела сделать все, что зависело от нее.

В четверг вечером ее попросили зайти на кухню Клары, где Грета довольно безуспешно пыталась упражняться в письме с помощью уголька из печи, в то время как трое младших братьев и сестер укладывались спать. Анну-Марию немного смущало то, что она жила в их лучшей комнате, в то время как все они теснились на кухне. Но понятно, что на это были свои причины — экономические.

Не успели они усесться за письменный стол, как вошел высокий неуклюжий мужчина добродушного вида. Он с любопытством взглянул на Анну-Марию.

— Это мой брат, — сказал просиявшая Клара. — Входи, входи, мы тут как раз решили выпить по чашечке кофе, барышня и я.

Значит, это был Клампен, обманутый и преданный. Да, он припадал на одну ногу, явно хромал.

Он поблагодарил за приглашение присесть и неловко сел, положив руки на колени. Сказал, что рад видеть сестру в добром настроении — давненько уж такого не было.

— Теперь мне есть, с кем поболтать, с тем, кто не смеется надо мной из-за того, что мой благоверный удрал, — сухо сказала Клара. — Можешь представить, с барышней так легко говорить! Хотя она из аристократов, и вообще. Ее семья была на службе у Оксенштернов, представляешь? А уж они-то получше будут, чем эти скупердяи Брандты!

Клампен выразил надлежащий восторг по поводу такого прекрасного знакомства. Они говорили, в основном, о погоде, о том, что становится холоднее, пока он не сказал:

— Да, по правде говоря, мне было немного любопытно взглянуть на мамзель. Они сказали, что тут есть, на что посмотреть. И они не соврали, — подытожил он с невероятно серьезной миной и снова украдкой взглянул на Анну-Марию.

Она опустила голову.

— Не знала, что кто-то обратил на меня внимание, — взволнованно пробормотала она. — Шахтеров я видела только издали.

— Ха, они на шахте просто не могут говорить ни о чем другом! Мастер в ярости. Хочет, чтобы «проклятая баба» убиралась к черту.

— Ой! — с ужасом воскликнула Анна-Мария. — Ну, тогда дело плохо!

Клампен понял, что выразился довольно неуклюже, и беспомощно попытался исправить положение.

— Не беспокойтесь об этом, фрекен, уж он такой, Коль. Грубиян, но очень толковый. Нет, будет лучше, если я сейчас пойду. Если дамам понадобится помощь, я в вашем распоряжении. Всегда!

— Мы знаем, — тепло сказала его сестра. — А как дела у тебя? Все в порядке? Знаете, барышня, мой брат — повар у парней.

— Ну, меня жалеть не надо, — заверил он. — Но я так часто думаю о своей малышке… О моей дочке, барышня. Она была такая маленькая, такая хорошая, так добра ко мне. Твой благоверный, Клара, он и к своим детям не был добр. А как же он будет относиться к маленькой падчерице?

— Можно только гадать, — сухо ответила Клара.

Анна-Мария не могла уснуть, лежа в своей неудобной кровати в этом чужом и непривычно бедно обставленном доме. Она думала о том, что сделает для этих людей. Сейчас она взвалила на плечи и горе Клампена. Если бы она только могла вернуть ему дочку!

Не заносись, Анна-Мария Ульсдаттер, рассудительно сказала она сама себе. Думаешь, кто ты такая? Бог Отец? Конечно, ты из рода Людей Льда, но явно не из тех, у кого есть особый дар. Ты же не Тенгель Добрый, и не Суль, и не Ингрид, и не Хейке…

Если бы только Хейке был здесь! Он, во всяком случае, смог бы хоть что-то сделать для этих людей, которые никому не нужны!

До сих пор Анне-Марии еще не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Она росла в совершенно особой, закрытой среде и мало знала о жизни простых людей. Она не знала, что сотни тысяч шведов и норвежцев жили в чудовищной нищете, а привилегированный слой был не так уж велик. Анна-Мария видела лишь этот крошечный захолустный поселок, и слава Богу, для нее этого было более, чем достаточно. Ведь она отважилась на крестовый поход, чтобы улучшить условия их жизни.