Команда Смайли - ле Карре Джон - Страница 1

Джон Ле Карре

Команда Смайли

ГЛАВА 1

Два, казалось бы, не связанных между собою события предшествовали отзыву мистера Джорджа Смайли из его весьма относительного ухода от дел. Первое произошло в Париже, в знойном августе, когда парижане по традиции отдают свой город во власть немилосердного солнца и автобусов, набитых туристами.

В один из таких августовских дней – четвертого числа и ровно в двенадцать, ибо на церкви как раз пробили часы и им предшествовал фабричный гудок, в квартале, некогда славившемся большим количеством обитателей из наиболее бедных слоев русской эмиграции, из темноты старого склада вышла женщина лет пятидесяти с продуктовой сумкой в руке и, по обыкновению, энергичной походкой решительно направилась к автобусной остановке. Улица была серая, узкая, с домами, где окна закрыты ставнями, с парочкой hotels de passe[1] и множеством кошек. Почему-то здесь было удивительно тихо. Склад, где хранился скоропортящийся товар, был открыт и по воскресеньям. Жгучий воздух, отравленный выхлопными газами и не прочищаемый ни дуновением ветерка, ударил женщине в нос, словно она ступила в жаркое удушье лифта, но ее по-славянски широкое лицо оставалось невозмутимым. Ни ее одежда, ни комплекция не подходили для знойного дня – приземистая и толстая, она ходила немного враскачку. Черное платье, строгое, как сутана, висело на ней так, словно ее фигура была напрочь лишена округлостей; единственным ее украшением был белый кружевной воротничок и большой металлический крест на груди, довольно затейливой работы, но весьма сомнительной ценности. Потрескавшиеся туфли с задранными кверху носами сурово постукивали меж наглухо закрытых ставнями домов. Потертая продуктовая сумка, набитая с самого утра, вынуждала женщину слегка крениться вправо, что явно выдавало привычку носить тяжести. Однако чувствовалось в ней и что-то задорное. Седые волосы были собраны сзади в пучок, но одна непокорная прядка, свисая на лоб, подскакивала в такт ее походке. А в карих глазах искрились смешинки. Женщина с упрямым подбородком, казалось, только и ждала повода, чтобы рассмеяться.

Дойдя, как обычно, до своей автобусной остановки, она поставила на землю сумку и принялась правой рукой массировать крестец – в последнее время она частенько проделывала такие манипуляции, хотя это вряд ли помогало. По утрам, работая приемщицей на складе, она все острее ощущала отсутствие спинки на высоком стуле.

– Вот черт, – буркнула она, дотронувшись до больного места, и начала попеременно заводить за спину обтянутые черным локти, словно старая городская ворона перед тем как взлететь. – Черт, – повторила она. И вдруг, почувствовав, что за ней наблюдают, круто повернулась и уставилась на плотного мужчину, возвышавшегося сзади.

Он оказался единственным, кто, кроме нее, стоял на автобусной остановке, да и вообще единственным человеком на улице. Она никогда с ним прежде не разговаривала, и однако же лицо его было ей знакомо – такое широкое, потное, неуверенное. Она видела его вчера, позавчера и много раньше. Бог мой, она же не ходячий еженедельник! За последние три-четыре дня этот рыхлый почесывающийся гигант, поджидающий автобуса или расхаживающий возле склада, стал для нее как бы частью улицы, более того: она признала в нем человека определенного типа, а вот какого, пока сказать не могла. Он казался ей trague – загнанным, как многие парижане в эти дни. Она видела страх на их лицах, страх, проявлявшийся в том, как они проходили мимо, не смея приветствовать друг друга. Возможно, подобное творится всюду – она ведь не знает. А кроме того, ей уже не раз казалось, что его интересует именно она. «Он, случайно, не полицейский?» – подумалось ей, и захотелось у него выяснить – она была по-городскому смела. Его мрачность наводила на мысль о принадлежности к полиции, как и пропотевший костюм и ненужный плащ, висевший, словно так полагалось по форме, у него на руке. Если она права и он действительно из полиции, то давно пора бы ему появиться, наконец-то эти идиоты зашевелились, а то вот ведь уже сколько месяцев воры кормятся из складских припасов.

Однако незнакомец уже довольно долго смотрел на нее и не думал отворачиваться.

– К моему великому несчастью, месье, у меня болит спина, – наконец поведала она ему, медленно и классически правильно произнося французские слова. – Спина не такая уж и большая, а боль огромная. Вы, случайно, не врач? Не остеопат?

И тут, глядя на него, подумала – да здоров ли он сам, иначе ее вопрос вообще неуместен. Щеки и шея мужчины маслянисто поблескивали, светлые глаза смотрели в одну точку, как у человека, поглощенного собственными мыслями. Она только собралась спросить его: «Вы, часом, не влюблены, месье? Вас обманывает жена?» – и даже повести в кафе, предложить стакан воды или tisane[2], как он резко отвернулся и посмотрел, что происходит за его спиной, потом глянул поверх ее головы в другом направлении. И она поняла, что он не просто trague, а смертельно напуган, так что, пожалуй, вовсе он не полицейский, а вор, хотя, насколько ей известно, разница между ними зачастую очень невелика.

– Вас зовут Мария Андреевна Остракова? – внезапно спросил он так, будто сам испугался собственного вопроса.

Говорил он по-французски, но ей стало ясно, что для него, как и для нее, это не родной язык, а то, что он назвал ее по имени и отчеству, сразу насторожило, указав на его происхождение. Она тотчас узнала характерную вязкость слов, образуемую определенным положением языка, и, внутренне содрогнувшись, поняла, что он за человек.

– Вполне возможно, а вы, черт подери, кто? – спросила она в ответ, насупясь и выставив подбородок.

Он сделал шаг навстречу. Разница в росте сразу превратила их в нелепую пару. Как и то, что лицо мужчины выдавало всю мерзость его натуры. Глядя на него снизу вверх, Остракова ясно видела, что он не из сильных духом, да к тому же еще и труслив. Он сцепил зубы, чтобы тверже выглядел влажный от пота подбородок, скривил рот, стараясь создать видимость сильного человека, но она догадывалась, что все это лишь попытка побороть неизлечимую трусость. «Он точно напрягает всю силу свою для какого-то героического поступка», – подумала она. Или преступления. Такой человек ничего не сделает сгоряча.

– Вы родились в Ленинграде восьмого мая тысяча девятьсот двадцать седьмого года? – спросил незнакомец.

По всей вероятности, Остракова сказала – да. Потом она уже не могла точно припомнить. Его испуганный взгляд метнулся на приближавшийся автобус. Она заметила его нерешительность, близкую к панике, и ей пришло в голову – в конце-то концов это было чуть ли не озарение, – что он намеревается толкнуть ее под автобус. Этого не произошло, но следующий вопрос он задал уже по-русски, резким тоном московского чиновника:

– В пятьдесят шестом году вам было дано разрешение выехать из Советского Союза для ухода за вашим больным мужем, предателем Остраковым, так? А также с иной целью.

– Остраков не был предателем, – отрезала она. – Он был патриотом. – И она инстинктивно подняла с земли продуктовую сумку, крепко вцепившись в ручку.

Незнакомец не стал с нею спорить и произнес очень громко, перекрывая грохот автобуса:

– Остракова, я привез вам привет из Москвы от вашей дочери Александры, а также от некоторых официальных служб! Я хочу поговорить с вами! Не садитесь в этот автобус!

Автобус остановился. Кондуктор знал Остракову и уже протянул руку, чтобы взять сумку. В эту минуту мужчина, понизив голос, добавил страшную фразу:

– У Александры серьезные затруднения, ей необходима помощь матери!

Кондуктор уже вовсю поторапливал Остракову. Деланно грубоватым тоном, каким обычно шутят подобные люди, он окликнул ее: