Достопочтенный Школяр - ле Карре Джон - Страница 12

В тот день – впрочем, как всегда, – на площади было не слишком много привлекательных женщин. И к тому времени, как беглянка села за столик, почти все мужчины – во всяком случае, те, которые не были калеками, – обратили на нее внимание. Со всех сторон слышались вкрадчивые голоса: обращение «красавица» было из них самым безобидным. Смысл этих реплик Джерри не всегда мог точно уловить, но все вокруг смеялись. Потом кто-то попытался ущипнуть ее за грудь, и тут уж Джерри встал и подошел к ее столику. Он отнюдь не был бесстрашным героем, в глубине души он считал, что как раз наоборот, но сейчас ему пришло в голову: ведь на ее месте могла быть Кэт… Он разозлился. Одной рукой хлопнул по плечу маленького официанта, который попытался ее облапить, а другой – огромного мужчину, зааплодировавшего храбрости официанта, и объяснил им на своем ломаном итальянском, что он настоятельно рекомендует им перестать надоедать девушке и дать ей возможность спокойно поесть, А иначе он будет вынужден свернуть им их грязные шеи. После этого атмосфера отнюдь не стала более дружественной. Коротышка, казалось, рвался в бой, его рука то и дело тянулась к заднему карману брюк. Он даже порывался снять пиджак, пока наконец последний взгляд Джерри не заставил его отказаться от своего намерения. Уэстерби оставил на столе деньги, поднял с пола сумку и, взяв девушку под руку, повел ее через площадь в «Аполло».

«Вы англичанин?» – спросила она по дороге. «До мозга костей», – свирепо фыркнул Джерри и тут в первый раз увидел, как она улыбнулась. Ради такой улыбки определенно стоило потрудиться: все ее худенькое личико светилось изнутри, как иногда освещается от радости чумазая физиономия мальчишки-оборвыша.

Потом, немного поостыв, Джерри накормил ее, а когда окончательно успокоился, разговорился, потому что после всех этих недель, когда ему не с кем било словом перемолвиться, было совершенно естественно отвести душу. Он объяснил девушке, что сам он – газетчик, репортер, сейчас не у дел и пишет роман, что это его первый опыт, хотя ему всегда хотелось писать, что его капиталы понемногу тают – те деньги, которые газета заплатила ему при увольнении по сокращению штатов. Что само по себе звучит забавно, добавил он, потому что всю свою жизнь он был вне штата и общества.

Это было что-то вроде щедрого прощального подарка, продолжался рассказ. Кое-что из этих денег он потратил на покупку дома, кое-что прожил в свое удовольствие, и теперь осталось совсем немного. И тут она улыбнулась во второй раз. Ободренный, он слегка затронул тему о том, на какую жизнь обрекает человека творчества О Господи, ты и представить себе не можешь, как приходится попотеть, чтобы все, что хочешь, к а к с л е д у е т выразить с л о в а м и, чтобы оно хорошо легло на бумагу, это такое дело…

«А как насчет жен?» – спросила она, перебивая его. На мгновение он подумал, что она говорит о романе. Потом увидел ее ждущий, подозрительный взгляд, поэтому ответил осторожно: «В настоящее время действующих нет» (как будто жены – это вулканы). Хотя, впрочем, в жизни Джерри так все и было. После обеда, когда они немного отяжелевшие, под жгучими лучами солнца, не спеша шли через пустынную площадь, девушка сделала первое и последнее заявление о своих намерениях.

«Все, что у меня есть, – в этой сумке, ясно? – спросила она. – И я решила, что так оно всегда и будет. Поэтому мне не нужно, чтобы кто-нибудь давал мне что-нибудь, что не уместится в эту сумку. Ясно?»

Когда они пришли на автобусную остановку, она осталась с ним и слонялась поблизости, а когда пришел автобус, влезла за Джерри следом и разрешила ему купить билет. В деревушке они вместе вышли из автобуса и побрели вверх по склону холма: Джерри тащил свой мешок с книгами, девушка – сумку. Вот так все и было. Она спала почти не просыпаясь три дня и три ночи, а на четвертую пришла к нему. Школяр был настолько не готов к этому, что даже дверь спальни оказалась запертой: у него был небольшой пунктик насчет дверей и окон (особенно ночью). Поэтому Сиротке пришлось колотить по двери и кричать: «Я хочу к тебе, в твою чертову постель, ради всего святого!» – прежде чем он открыл ей.

«Только никогда не ври мне, – предупредила она, забираясь к нему, как будто они собирались посекретничать перед сном, словно ученики в школе-пансионе. – Никаких слов, никакой неправды. Ясно?»

В любви она была как бабочка. Как китаянка, подумалось ему. Невесомая, словно перышко, все время в движении, ни минуты покоя. И такая беззащитная, что ему становилось страшно. Когда появились светлячки, они оба устроились на коленях на диване у окна и наблюдали за ними. Джерри думал о Востоке. Пронзительно стрекотали цикады, надрывались лягушки, и огоньки светлячков сближались и расходились в густой темноте за окном, а они – обнаженные – стояли на коленях целый час или даже больше, всматриваясь и слушая, пока яркая луна не скрылась за грядой холмов. Они не произносили ни слова, не принимали никаких решений. Но запирать дверь в свою комнату он перестал.

Музыка прекратилась, грохот от отбивания мяса тоже, начался перезвон церковных колоколов – звонили к вечерней службе. Долина никогда не замолкала совсем, но сегодня, казалось, колокола звучали громче Он неторопливо подошел к шесту с привязанным к нему мячом, отвел мяч в сторону и отпустил, потом несколько раз ткнул носком ботинка в траву у основания шеста, вспоминая, как летала ее гибкая маленькая фигурка в развевающемся платье, похожем на монашеское одеяние, отбивая один удар за другим.

«Опекун» – одно из главных кодовых слов, сказали ему когда-то. «Опекун» означает возвращение, дорогу назад. Еще мгновение Джерри колебался, глядя вниз, на голубую долину, где, мерцая, бежала та самая дорога – прямая как стрела; дорога, которая вела прямиком к городу и аэропорту.

Джерри не считая себя человеком, склонным к долгим размышлениям. В детстве он постоянно слышал разглагольствования отца, и это показало ему, чего стоят великие замыслы, а заодно и громкие слова. Возможно, именно это с самого начала и сблизило их с девушкой, подумал он. Ведь именно об этом она говорила: «Не давай мне ничего, что не уместится в мою сумку».

Может быть. А может быть, и нет. Она найдет кого-нибудь другого. Так всегда бывает.

П о р а, – подумал он. – Деньги кончились, роман не выходит, девушка слишком молода для меня. Ну, давай. Пора, время пришло".

Время чего?

П о р а ! Пора ей найти себе юного крепкого парня, вместо того чтобы отбирать последние силы у старика. Пора разрешить себе снова почувствовать охоту к перемене мест: пора снимать лагерь, поднимать верблюдов. В путь! Джерри приходилось поступать так не раз и не два. Разбиваешь палатку, живешь какое-то время, потом идешь дальше: извини, подруга.

Это приказ, напомнил он себе. Рассуждать нам не положено. Звучит труба, отряд строится. Спор окончен. О п е к у н.

И тем не менее странно, «Я чувствовал, что это вот-вот произойдет». – думал он, глядя на долину, где уже почти ничего нельзя было различить. Никаких таких великих предчувствий, никакой этой чепухи: просто – да, он ощущал, что час приближается. Время пришло. Но вместо того чтобы почувствовать прилив бодрости и радости, он ощутил, что его охватывает вялость. Ему вдруг показалось, что он слишком устал, слишком растолстел, слишком вялый и сонный и никогда уже не сможет пошевельнуться. Он мог бы лечь прямо здесь, где стоял. Он мог бы спать на этой жесткой траве, пока его не разбудят или пока не наступит конец света.

Глупости, – сказал он сам себе. – Самые настоящие глупости". Вынув телеграмму из кармана, он бодро зашагал к дому.

– Эй, малышка! Старушка! Где ты прячешься? У меня новости, и не слишком приятные. – Он протянул ей телеграмму. – Из города греха, обреченного на гибель, – сказал он и отошел к окну, чтобы не видеть, как она будет читать.

Он подождал, пока не услышал шороха бумаги, упавшей на стол. Джерри повернулся. Теперь не сделать этого было просто нельзя. Девушка ничего не сказала, но обхватила себя руками, спрятав ладони под мышками. Ее жесты иногда бывали громче и выразительнее любых слов. Он видел, как беспокойно мечутся пальцы, стараясь найти что-нибудь, за что можно ухватиться.