Достопочтенный Школяр - ле Карре Джон - Страница 10

Весной появилась Сиротка. Ее почтмейстерша тоже возненавидела.

Начать с того, что она была рыжая, что уже наполовину означает – шлюха. Грудь у нее была такая маленькая, что и кролика не выкормить. В отличие от Школяра с арифметикой у нее все было в порядке, и за правильностью подсчета в лавке она следила зорко. Поговаривали, что он нашел ее в городе – еще одно доказательство того, что шлюха. С самого первого дня она ни на минуту не выпускала его из виду. Таскалась за ним, как ребенок. Ела вместе с ним – и ныла; пила вместе с ним – и дулась; ходила с ним за покупками, довольно быстро набрав приличный запас слов на итальянском – как воришка-карманник, поработав хорошенько в толпе, набирает иногда по мелочи приличную сумму.

Вскоре эти двое стали хоть и не самой заметной, но все же примечательной деталью местной жизни: огромного роста англичанин и его вечно скулящая тень – маленькая шлюха. Часто их можно было видеть спускающимися вниз по холму с тростниковой корзинкой: Школяр – в своих видавших виды шортах, радостно скалящийся при виде всех, кто попадался навстречу, и хмурая Сиротка в своем непристойном платье из мешковины, под которым ничего нет. Поэтому, хоть она и была страшна как смертный грех, все мужчины оглядывались на нее, чтобы увидеть, как под грубой тканью подпрыгивают при ходьбе упругие бугорки ягодиц. Она шагала, цепко обхватив его руку всеми своими пальчиками и прижимаясь щекой к его плечу, и отпускала руку только тогда, когда нужно было заплатить, и она с сожалением отсчитывала деньги из кошелька, который теперь находился в ее ведении.

Когда им встречался кто-то из знакомых, Школяр здоровался за двоих – и за себя, и за нее, – выбрасывая вперед свободную руку, очень длинную, и этот жест был похож на фашистское приветствие. Боже упаси, если в тех редких случаях, когда она бывала в деревне одна, какой-нибудь мужчина позволял себе дерзкое слово или нескромный намек: она поворачивалась и плевала в его сторону, как самая настоящая уличная потаскушка, и глаза у нее при этом горели, как у самого дьявола.

«Теперь-то мы знаем почему! – очень громко воскликнула почтмейстерша, карабкаясь все выше и добравшись уже до первого гребня холма. – Сиротка нацелилась на его наследство. Иначе с чего бы это шлюха проявляла такую верность?»

Такая резкая перемена во мнении и отношении матушки Стефано к Школяру, а заодно и в опенке мотивов поведения Сиротки была результатом визита в ее лавку синьоры Сандерс. Эта синьора была богата и занималась разведением лошадей на другом конце долины, где она жила со своей подругой, той, которую деревенские прозвали «взрослым мальчиком» и которая была коротко пострижена и носила цепочку вместо пояса. Их лошади везде брали призы. Эта синьора Сандерс была умна, проницательна и в меру прижимиста – как раз так, как любят итальянцы; она была знакома со всеми из тех немногих англичан, которых стоило знать. Они приехали сюда скоротать век и жили теперь и тут, и там – в долине и окрестных горних деревушках. Синьора пришла в лавку будто бы для того, чтобы купить ветчины, – это было, вероятно, с месяц назад, – но на самом деле ее интересовал Школяр. Она хотела знать, правда ли, что синьор Джеральд Уэстерби живет здесь, в этой деревушке? Такой крупный мужчина, волосы довольно светлые с проседью – что называют цвета «перец с солью», – спортивный, очень энергичный, держится скромно, даже застенчиво, аристократ?" Ее отец-генерал когда-то знавал его семью в Англии, сказала она, они, отец Школяра и ее отец, некоторое время жили в поместьях по соседству. Синьора Сандерс подумывала о том, чтобы навестить его. Как там дела? В стесненных он обстоятельствах или нет? Один или с кем-то? Почтмейстерша пробормотала что-то не очень вразумительное про Сиротку, но синьору Сандерс это не смутило. «Ох, уж эти Уэстерби – они всегда меняют женщин, как перчатки», – сказала она со смехом и повернулась к двери.

Совершенно сбитая с толку и огорошенная, мамаша Стефано остановила и засыпала ее вопросами. Кто он? Чем занимался в молодости? Журналист, ответила синьора Сандерс и рассказала то, что знала о его семье. Отец – колоритная фигура, такой же светловолосый, как и сын, держал скаковых лошадей; она потом встречала его, уже незадолго до смерти, и это был eщe интересный мужчина. Как и сын, он никогда не знал покоя: постоянно менял женщин, переезжал из дома в дом, всегда кого-нибудь громко распекал: если не сына, то какого-нибудь прохожего на улице (к тому же частенько стоя на противоположной ее стороне).

Почтмейстерша стала еще настойчивей. А сам Школяр: сам по себе в чем-нибудь отличился? Ну, он, конечно, работал в разных солидных газетах, ответила синьора Сандерс, улыбаясь еще шире и таинственней. Почему? Англичане, как правило, не склонны относиться к журналистам с большим почтением, объяснила она на своем немного книжном итальянском, с классическим римским выговором.

Но почтмейстерше хотелось знать больше, намного больше. А что он пишет: о чем его книга? Он так давно этим занимается! И так много рвет и выбрасывает! Целыми корзинами – это ей мусорщик говорил, – ведь ни один здравомыслящий человек не станет разводить в разгар лета костер на холме. Бесс Сандерс понимала, каким сильным может быть любопытство у тех, кто живет в изоляции от большого мира, и знала, что в местах, где мало людей и событий, их ум вынужден сосредоточиваться на мелочах. Поэтому она постаралась, действительно постаралась сделать все, чтобы удовлетворить любопытство почтмейстерши. Ну, он, конечно, непрерывно п у т е ш е с т в о в а л, сказала она, возвращаясь к прилавку и кладя на него свою покупку. Конечно, теперь все журналисты все время путешествуют: завтракают в Лондоне, обедают в Риме, а ужинают в Дели, но синьор Уэстерби путешествовал очень много, просто исключительно много, даже по сравнению со всеми остальными. Так что, возможно, он пишет о своих путешествиях, предположила она.

Но п о ч е м у и з а ч е м он путешествовал? – не отставала почтмейстерша, для которой путешествие без цели просто не существовало. П о ч е м у ?

Чтобы все видеть своими глазами, терпеливо отвечала синьора Сандерс. Войны, эпидемии, голод. В конце концов, что еще в наши дни могут делать журналисты, кроме как писать о несчастьях рода человеческого? – спросила она.

Почтмейстерша с мудрым видом покачала головой, все ее мысли и чувства были поглощены только что сделанным открытием: сын светловолосого лорда, любителя верховой езды, кричавшего на всех подряд; одержимый путешественник, корреспондент солидных газет! А есть ли какие-нибудь места, какой-нибудь уголок Божьего мира, который он изучал больше других? Думаю, чаще всего он ездил на Восток, сказала синьора Сандерс, задумавшись на мгновение. Он побывал везде, но есть такие англичане, которые только на Востоке чувствуют себя как дома. Наверняка именно поэтому он и в Италию приехал. Некоторые мужчины без солнца просто тосковать начинают.

«И некоторые женщины тоже», – пронзительно взвизгнула почтмейстерша, и обе они от души рассмеялись.

«Ах, Восток… – произнесла почтмейстерша со скорбным выражением на лице, склоняя голову набок, – там столько войн, одна за другой, почему же Папа Римский не положит этому конец?» Пока матушка Стефано развивала свою мысль, синьора Сандерс, казалось, вспомнила что-то еще. Она улыбнулась – сначала едва заметно, потом шире. Улыбка изгнанника, подумала про нее почтмейстерша. Она похожа на отставного моряка, думающего о море.

«Он раньше всегда повсюду таскал за собой целый мешок книг», – сказала синьора, – Мы в шутку говорили, что он крадет их в богатых домах".

«Он и сейчас с ним ходит!» – воскликнула почтмейстерша и рассказала, как Гвидо наткнулся на него в Лесу Графини, когда Школяр читал, сидя на бревне.

«Я думаю, он мечтал стать п и с а т е л е м, – продолжала синьора Сандерс все так же задумчиво, пребывая во власти воспоминаний о давно минувших временах. – Я помню, его отец что-то говорил. Он был в с т р а ш н о й ярости. Орал на весь дом».