Хмельницкий. - Ле Иван - Страница 49

27

Ротмистр Самойлович давно уже вернулся в Лубны со своими гайдуками. И до сих пор его терзала совесть из-за того, так ли, как подобает ротмистру Вишневецкого, вел он себя с казаками во время памятной встречи с ними. Стоит ли из-за этого корить себя, — может, трезво оценить происшедшее?..

…Прощаясь, Самойлович пожелал казакам счастливого пути. Но когда уже отъехал от них, повернулся и спросил:

— А Данило Чаплинский наведывался уже на хутор Хмельницкого в Субботове?..

Карпо Полторалиха тотчас обернулся. Сопровождавшие его казаки тоже остановились.

— Что он там забыл? — воскликнул Карпо, и его вдруг охватила тревога.

— Ты не знаешь Чаплинского? — сказал Самойлович. — Подстароста хочет расширить свои владения. Сидор Пешта как-то говорил, что разбитной вдовец подыскивает себе шляхтяночку с хорошим приданым. А как разбогатеешь? Разве что от набегов на казацкие хутора. Теперь защищать их некому, все казаки отправились воевать во Францию…

И ротмистр лубенского магната уехал, заронив в душу казака зерно тревоги. Карпо дальше не поехал. Каждому хочется разбогатеть, это естественно. Но хваткий чигиринский подстароста, очевидно, будет искать более легких путей для своего обогащения. Выкрест шинкарь в Чигирине, Захария, однажды стал поносить хозяина субботовского хутора за то, что тот и корчмы не имеет, а так разбогател, что зависть берет. И сенокосов, говорит, у него за день не обойдешь, и пруды в оврагах, а рыбу бочками солит…

Сейчас Карпо вспомнил разговор шинкаря, и слова Самойловича еще сильнее встревожили его.

— Слышали, что сказал с перепугу ротмистр? — спросил он товарищей. — Еще раз собирается жениться подстароста…

— Не шафером ли к нему пригласили тебя? Пусть женится на свою голову, велика беда. Возьмет какую-нибудь засидевшуюся в девках шляхтянку с приданым, хотя бы для друзей… — как бы успокаивая Карпа, сказал Филон Джеджалий.

Казалось, что тревога, которая охватила казаков, передалась и их лошадям. Рыжий конь Джеджалия круто повернулся, потоптался на месте и стал бить копытами о землю. Тогда заговорил и Назрулла:

— Верно предостерегаешь, Карпо-ака, правильно! Ты думаешь, не хотелось Богдану взять тебя в поход, ведь вы побратимы… Но он оставил тебя на хуторе, жена у него больная.

— Правильно, Карпо, нечего ехать тебе с казаками. Не поеду и я. Пани Ганна тяжело больна, а хозяйство какое у них… Или Дорошенко не справится, чтобы и Тимошу учить, и хозяйство вести? — словно с укором сказал Джеджалий.

— Думаешь, что в шаферы подстаросты мечу? Я бы его женил… Нашу рябую сучку не отдал бы за этого подслеповатого крота! Слышишь, я бы его так женил!.. Поезжайте, хлопцы, без меня. Хотелось наведаться к Богдану, свету повидать, да не суждено, — заключил Карпо с грустью.

— А теперь, после сказанного ротмистром, тебя одного я и не пущу домой! — решительно сказал Джеджалий, круто поворачивая коня.

Попрощавшись с Назруллой, пожелали казакам вернуться домой с победой и попросили передать от них привет Богдану.

Взяли с собой ближайших своих товарищей-казаков, галопом поскакали к Днепру. Если удастся найти паром, будет хорошо. А нет — на конях вплавь переправятся на правый берег. Слова ротмистра о Чаплинском поторапливали их.

Вода в Днепре поднялась, приближалась пора последнего перед наступлением лета паводка. В некоторых местах приходилось ехать по заливным лугам. Умолкнувшие птицы разлетались, испуганные незваными гостями.

— Будем искать переправу или тут повернем?.. — спросил Карпо, с волнением все время думавший о разговоре с Самойловичем о торгаше Захарии, зарившемся на субботовский хутор, и о неоднократных намеках подстаросты Чаплинского на необмолоченные стога хлеба у Хмельницкого. Все это говорило о злых намерениях и об угрозе семье Хмельницкого.

— Давайте, хлопцы, переплывем здесь, — решился Карпо. Он лег на спину коня, привязал к седлу скомканную одежду и сказал Филону: — Приезжай, Филон, в Субботов, жеребчика богдановского впервые оседлаем. Попробую объездить, покуда вернется Богдан.

— С удовольствием, посмотрю и на жеребчика… — сказал Филон, раздеваясь. — Поеду и я с вами. Айда, казаки!

С разгона вскочил в бурную реку, потянул за поводья коня. По казацкой привычке любил переправляться на противоположный берег реки на коне. Заплывая вперед, направлял коня или, держась рукой за седло, отдыхал на мутных волнах Днепра.

Быстрое течение отделило их друг от друга, некоторых казаков крутило в водовороте. Карпо оглянулся, подсчитывая, все ли плывут. Течение помогало им, заставляя поживее работать руками. И каким далеким показался крутой чигиринский берег.

А оттуда давно уже следили за переправой казаков. Над крутым, осыпающимся обрывом стоял Роман Гейчура, спрятавшись в кустах терновника и боярышника. Кривонос их заметил. Привыкший всегда быть начеку, все видеть вокруг, он заметил их, еще когда они подъезжали к берегу.

— А поди-ка, Роман, погляди, что это за вояки пробираются через лозняк к Днепру. Не Вишневецкого ли гайдуки охотятся за нами? — велел Гейчуре.

Отряд Кривоноса еще с утра въехал в густые заросли на берегу. Казак-гонец, ехавший из староства, предупредил о том, что из Чигирина собираются выступить в погоню за ними королевские гусары со старшиной.

— Все еще пытаются Кривоноса поймать эти «пше-прашам», паны шляхтичи, — искренне и без лукавства предупредил чигиринский казак. — А сами в наших краях трусливо озираются вокруг, как воры. Неизвестно, ищут ли его или у самих поджилки трясутся — как бы не попасть в руки казаку.

Кривонос, скрываясь здесь, почему-то вспомнил об этом разговоре с чигиринцем и послал еще одного казака:

— Поди да предупреди дураков, которые плывут по Днепру, чтобы остерегались. Чего такой гам подняли?..

Роман оставил коня казаку, побежал вдоль берега, то выскакивая из кустов терновника, то снова прячась. Наконец прыгнул с кручи, скатился по песку как раз в том месте, где Карпо выбирался из реки на берег.

— Тьфу ты! Спятил ты, что ли, Карпо? Чего тебя носит нечистый среди бела дня на Днепре, когда гусары, словно гончие псы, рыскают, выслеживая нас? Да тише вы, черти нашего бога!

Гейчура протянул руку Карпу, придержал коня, покуда тот торопливо натягивал на себя одежду. Конь стряхнул с себя воду, порывался уйти от Днепра. А одежда Карпа все-таки намокла, пришлось отжимать.

— Я бы тоже ахнул, как ты, Гейчура. Каким ветром сюда принесло тебя, что с батькой Максимом? Давай тихонько, коль правда, что за тобой эти собаки гонятся.

Максим Кривонос обрадовался встрече с друзьями.

— На Сечь направляемся, братья казаки. Хотелось бы, пока хорошая погода, где-нибудь под крышей укрыться. Видишь, надвигаются тучи. А тут эти злые собаки, пропади пропадом они! Жолнеров и в Чигирине, и в старостве уже предупредили о нас; черт его знает, как проберешься теперь на Низ, — сокрушался Максим.

— Подожди, батьку, не все сразу, — успокаивал Карпо. — Ищут ли они нас, или мы их выслеживаем, все равно нашему брату запрещено болтаться в полном вооружении. Да еще такой ватагой! Мы сделаем иначе: проскочим через лес в Холодный Яр, а оттуда, может и под дождем, прямо в Субботов. Там мы как у бога за пазухой. Присмотримся, что это за гусары тут шастают. А потом…

— Будет ли «потом», казаче? Ведь нам надо на Сечь. Да и не одни мы, с матерью к сыну едем. А в ваших краях пан Кричевский сейчас мелкую шляхту усмиряет, делая вид, будто ищет меня, — промолвил Максим.

— Эх, не вовремя вы, матушка, собрались в гости к сыну. Гусары лучше гончих псов находят след. Наверное, возвратятся, догонят вас, — предупредил Карпо.

— Видите, хлопцы, вон дождь на носу! — промолвил кто-то из чигиринских казаков. — Если верно, что с вами пани Кривоносиха, чего же мы зря теряем время? Ведь сын ее тоже пошел с Богданом Хмельницким…

— Ежели вы говорите о Николае Подгорском, так он ушел вместе с полковником Пушкаренко, возглавляет сотню ирклеевских казаков, — произнес другой чигиринский казак.