Сокровище альбигойцев - Магр Морис - Страница 58

Но Магра нельзя причислить ни к шарлатанам, ни к мистификаторам: в великой череде символистов ему отведено место поэта. Он выстроил свои теории на исторических и археологических открытиях, совершенных в начале XX в., — в период, когда о средневековой ереси катаров было известно не слишком много, а его поразительная интуиция часто восполняла нехватку знаний. Придав «Сокровищу альбигойцев» ярко выраженное эзотерическое звучание, Магр поставил свой роман в один ряд с «Персевалем» Кретьена де Труа и «Парцифалем» Вольфрама фон Эшенбаха; автор лавирует между магией, чародейством и черными мессами, перебрасывает мостик от розенкрейцеров к алхимиками. Вместе с тем Магр побуждает читателя внимательно вчитываться в текст, расшифровывать наставления, умело скрытые в символической форме. Каждая глава являет собой картину Грааля, а странные персонажи этой таинственной эпопеи побуждают нас находить путь между двумя реальностями: банальной повседневностью и явлениями сверхъестественными. Читатель встретится с евреем Исааком Андреа, умеющим читать древние пергаменты и понимать природу камней, с зачарованным инквизитором Альфонсом Урраком, с Люцидой де Домазан, девушкой с мертвыми глазами, напоминающими недвижные воды пруда, и — самое главное — с четырьмя черными всадниками. Промелькнув в сумеречном свете, всадники бросают на дорогу того, кто ищет свежесрезанную розу… Поиски Мишеля де Брамвака напоминают поиски самого тулузского поэта. Хотя Магр, как и его герой, не нашел Грааль, он приобрел бесценный опыт, суть которого раскрывает «облеченному поиском» Брамваку еврей Исаак Андреа: «Иди. Чтобы найти, надо искать. Но когда долго ищешь одну вещь, нередко находишь другую и довольствуешься ею». В последние годы жизни автор легендарного «Сокровища альбигойцев» взыскует божественного откровения и делит свое время между метафизическими поисками и сочинением новых стихов, самых прекрасных из тех, которые когда-либо выходили из-под его пера. Завершив литературное паломничество, рыцарь Грааля Морис Магр выдержал искус созерцания изумрудной чаши, которую сумел завоевать. Истинный художник, он выточил ее, и только смерть, настигшая его в 1941 г., вырвала из его рук это бесценное сокровище.

Рожденный в Тулузе в 1877 г., Магр снискал успех в 1898 г. после выхода сборника стихов «Песнь людей». Автор почти сотни произведений, друг Аполлинера и многих крупных писателей своего времени, он был поэтом, драматургом, романистом и эссеистом, но друзьям он запомнился прежде всего как любитель жизни во всех ее проявлениях, опиоман, знаток восточной философии и оккультист. В 1937 г. Магр был удостоен Большой литературной премии Французской академии за совокупность художественных произведений; тогда многим казалось, что в следующем году его выдвинут на Нобелевскую премию.

Воззвание

Четырьмя чудесами Тулузы[33], красой ее колоколен и юностью ее садов;

графами Раймоном Бертраном, Понсом и Тайфером, спящими в трех каменных усыпальницах собора Сен-Сернен, откуда, согласно преданию, они выходят и в разговорах бодрствуют до утра, неспешно прогуливаясь вокруг собора;

мудростью восьми консулов, памятью об исполненных отваги рыцарях-госпитальерах, присутствием святых людей, тех, кого почитают в церквах, и тех, кого назвали еретиками и сожгли на площади Сен-Жорж;

синеющими водами Гаронны, дочери горы Аран, речной песнью и мокрой галькой;

чистой девой-заступницей Клеманс Изор, Пьером Гудули и его чудесными песнями, дворцом Ассеза и его дивными скульптурами;

меланхолией монастырских двориков, изгибами мостов, дверью лепрозория;

чистотой, безропотностью, одиночеством

я, Мишель де Брамвак, клянусь и обещаю писать исключительно правдиво, наслаждаясь словом и упиваясь любовью к прекрасным мыслям. Совершив поступки, показавшиеся людям безрассудными, я довольствуюсь тем, что смотрю на закат солнца, и душа моя возносится в непознаваемый мир.

Я живу в доме, где во дворе есть сад, сохранившийся от некогда находившегося на этом месте аббатства. Дом принадлежит неподражаемому мудрецу Исааку Андреа, приютившему меня, когда мне было негде преклонить главу. Так я исполнил данный мною обет не владеть ничем и одновременно познал неизмеримую радость дружбы, веселящую душу больше, чем свет звезд в водах Гаронны.

Укутанные самшитом и плющом, в тени древних кипарисов лежат камни, под ними покоятся безымянные усопшие. Исаак Андреа сказал мне, что погост существовал здесь еще до основания аббатства, Рождества Христова. Сюда любили приходить монахи — молиться и медитировать. И мне кажется, именно эти древние усопшие подсказали мне в той утонченной манере, с которой только и пристало давать подобного рода советы, записать все, что со мной случилось.

Я пишу не для того, чтобы вызвать восхищение: предпочитаю отсутствие восторгов. И не для того, чтобы быть полезным ближним: мой опыт подсказывает, что любое деяние, совершенное ради человека, немедленно извращается. Разлуки же холодны, как камень. Пристрастие к невежеству укоренилось глубоко, и каждый, подобно свинье, животному, находящему удовольствие в отбросах, находит удовольствие в невежестве.

Я пишу ради снизошедшей на меня благодати. Вычерчиваю на пергаменте характеры, дабы увековечить хвалу, рвущуюся из моего сердца. Я жил во мраке, но мне явился свет. Подобно прикосновению к острому клинку шпаги, я прикоснулся к тому, что является истинным. Ощутил неизбывный холод стали, пронзавшей мне грудь. И я извлекаю из памяти отдельные эпизоды моей жизни, пока они окончательно не размылись, словно башни погруженного в туман города.

Так пусть же невидимые силы водят моей дрожащей рукой! Я призываю на помощь дух древних друидов и античную Минерву, в чью честь тектосаги[34] построили храм, семь колонн которого вознеслись на залитой солнцем вершине над водами Гаронны! Я взываю к растоптанному быком аббату Сатюрнену и к позолоченной Марии, именуемой Дорадой! Я призываю альбигойских святых[35], получивших свою мудрость с Востока, и вдохновенных трубадуров, бравших уроки у птиц с Пиренейских гор! Я призываю чистых и совершенных, чьи имена неизвестны, ибо они добровольно решили скрыть их, тех, кто тихо угас, как суждено угаснуть каждому, лицом к лицу со своей невидимой звездой!

Пусть они дадут словам моим скорость стрел, выпущенных рукой опытного лучника, вкус созревших плодов, жар раскаленных углей, чарующую музыку поющих деревьев! Пусть бросят в воду моего рассказа крупинки своего золота! И пусть эти крупинки расплывутся по ней, словно солнечная пыль заходящего светила, добавив рассказу чуточку окрыленной, небесной, невыразимой красоты, которая иногда приоткрывается нам во сне.

Призыв

Повеление прозвучало более грозно, чем трубы Страшного суда, чем приказ, отданный Иисусом Христом тому, на кого Он сам указал своим светозарным перстом.

В ночной тишине меж столбиков, поддерживавших балдахин моей кровати, я услышал свое имя, произнесенное трижды.

— Мишель де Брамвак, встань!

Хватило бы и одного раза. Но боги в чем-то очень похожи на стариков и детей, и они, без сомнения, любят повторять.

Еще голос сказал:

— Мишель де Брамвак, встань и иди, обойди весь Тулузский край. Найди сокрытый там Грааль, и люди будут спасены!

Итак, голос прозвучал в одну из сентябрьских ночей в Тулузе, неподалеку от ворот Арнаут-Бернар, когда луна еще рядилась в одежды узенького серпика. Дул благоприятный ветерок, и флюгер на крыше моего родного дома показывал на юг.

Я называю этот дом родным не потому, что в результате запутанных и загадочных переплетений многих поколений я появился на свет именно в нем, а потому, что под его старыми балками рождались белокрылые мечты, касались меня своими крыльями и улетали.