Вещи - Ле Гуин Урсула Кребер - Страница 3

— Боже! — сказал Лиф, думая о подводной дороге через море, протянувшейся уже на сто и двадцать футов, и о море, простирающемся от конца дороги на тысячи миль. — Я поплыву туда! Ну, ну, дорогая, на плачь. Разве я брошу тебя и малыша? После всех трудов, всех кирпичей, которые ты сбрасывала почти что мне на голову, после всех странных растений и моллюсков, которые ты добывала нам в пищу, после твоего стола, и камина, и постели, и смеха, брошу ли я тебя, когда ты плачешь? Ну успокойся, не плачь. Дай мне обдумать, как нам всем вместе добраться до Островов.

Но он знал, что это невозможно. По крайней мере, для кирпичных дел мастера. Все, что он мог сделать, он сделал. Все, что он может — это отойти от берега на сто и двадцать футов.

— Ты думаешь, — спросил он после долгого молчания, во время которого она убирала со стола и мыла тарелки в колодезной воде, которая спустя много дней после ухода Гневных снова стала очищаться, — ты думаешь, может быть… это… — Ему было трудно говорить, но она спокойно стояла, ожидая, и он вынужден был завершить. — Что это действительно конец?

Молчание. В одной освещенной комнате, и во всех темных комнатах, и на выжженных полях и опустошенных землях — молчание. В черном Зале над ними, на вершине холма — молчание. Молчит воздух, молчит небо, тишина во всех местах нерушимая, безответная. Только далекий шум моря и очень тихо, зато близко дыхание спящего ребенка.

— Нет, — сказала женщина. Она села напротив него и положила руки на стол, прекрасные руки, темные, как земля, с ладонями цвета слоновой кости.

— Нет, — сказала она, — конец будет концом. А это пока что ожидание его.

— Тоща зачем мы все еще здесь — именно мы?

— Ну, — сказала она, — у тебя остались твои вещи — кирпичи, а у меня ребенок…

— Завтра нам надо уходить, — сказал он после паузы. Она кивнула.

Они встали до восхода солнца. У них уже не оставалось никакой еды, так что она сложила в мешок кое-какую одежду для ребенка и надела теплую замшевую накидку, а он заткнул за пояс нож и мастерок и натянул теплый плащ, принадлежащий раньше ее мужу, и они оставили маленький домик и вышли на пустынные улицы, в холодный, тусклый свет.

Они спускались с холма, он впереди, она за ним, неся спящего ребенка, укутанного в складки плаща. Он не свернул ни на дорогу, ведущую вдоль берега на север, ни на южную дорогу, но прошел мимо рыночной площади и прочь из города, на утес, а затем по каменистой тропе к берегу. Она неотступно следовала за ним, и никто из них не произнес ни слова. У самой воды он обернулся.

— Я буду поддерживать вас на воде столько, сколько смогу.

Она кивнула и мягко сказала:

— Лиф, пройдем по дороге, которую ты построил, до самого ее конца.

Он взял ее за руку, и они вступили в холодную воду. Очень холодную воду. И холодный свет с востока освещал их спины и пенные ряды, с шипением накатывающиеся на песок. Они ступили на подводную дорогу и ощутили под ногами прочную кирпичную кладку, и ребенок снова заснул на ее плече, завернувшись в плащ.

С каждым шагом все тяжелее становилось выдерживать удары воды. Начинался прилив. Буруны быстро намочили их одежду, заставили их дрожать от холода, оросили брызгами их лица и волосы. Берег остался за их спинами, но совсем недалеко, и, обернувшись, можно было увидеть и темный песок под утесом, и сам утес, и бледное, безмолвное небо над ним. Вокруг них бушевали вода и пена, а перед ними простиралась великая, неспокойная пучина.

Высокий вал зацепил их на своем пути к берегу, пронзив кинжальным холодом; ребенок, проснувшись от тяжелого шлепка моря, заплакал, его негромкое хныканье было едва различимо на фоне протяжного холодного, шипящего бормотания моря, всегда говорящего одно и то же.

— Я не могу! — закричала мать, но крепче уцепилась за руку мужчины и стала рядом с ним.

Подняв голову, чтобы сделать последний шаг с созданной им вещи по направлению к безбрежности, он увидел некий абрис в западной части моря, скользящий свет, мелькание чего-то белого, напоминающего белую грудку ласточки, выхваченную на фоне темного неба последним лучом солнца. Казалось, что сквозь голос моря пробиваются еще какие-то звенящие голоса.

— Что это? — спросил он, но ее голова склонилась к ребенку. Она пыталась унять негромкий плач, бросавший вызов невнятным, но грозным речам стихии. Он стоял, замерев, и смотрел на белизну паруса, на танцующий над волнами свет, направлявшийся к ним и к великому свету, разгоравшемуся за их спинами.

— Подождите, — донесся зов из вещи, пляшущей по серым волнам и белой пене. — Подождите! — Голоса мелодично звенели и, когда белый парус заполнил небо над ними, он увидел лица и тянущиеся к ним руки и услышал, как они говорят ему:

— Идите, идите на корабль, пойдем с нами на Острова.

— Держись, — мягко сказал он женщине, — и они сделали последний шаг.