Кладбищенский фантом. Кошмары Серебряных прудов - Устинова Анна Вячеславовна - Страница 46

— Чего таращишься? — усмехнулась она.

— Разве вы Пелагея? — вырвалось у меня.

— Она самая, — вновь улыбнулась хозяйка. — С тех пор как окрестили, так и зовут.

— А–а… это… бабка… Нам говорили, — не слишком связно выразил следующую свою мысль я.

Жанна нахмурилась и ткнула меня в бок. Мол, лучше молчи.

— Да бабка я, бабка, — поспешила внести ясность Пелагея. — И прошу не удивляться. Бабка — это в данном случае не возраст, а, так сказать, профессия.

— Понятно, — пробормотал я, хотя, честно сказать, совершенно ничего не понимал и вновь принялся изумленно ее разглядывать.

Темный платок в мелкий цветочек повязан по самые брови, полностью скрывая волосы женщины. Платье, тоже темное, широкое, доходило ей почти до пят.

— Да что вы столбами стоите? — вновь обратилась к нам хозяйка. — Снимайте куртки, вешайте на гвоздик и садитесь на лавку.

Из стены у двери торчали четыре гвоздика. На одном из них висела длинная коричневая дубленка вполне современного вида. На другом — песцовая шапка. А на два свободных мы с Жанной водрузили свои куртки, после чего уселись на широкую отполированную временем до зеркального блеска деревянную лавку, стоявшую вдоль стола.

Пелагея опустилась на лавку напротив.

— Ну, рассказывайте. — И мы ощутили на себе пристальный взгляд ее колючих серых глаз.

— Мне дала ваш адрес Ольга Николаевна, — тихо произнесла Жанна. — Вы очень ей помогли.

— Я многим помогла, — без ложной скромности отозвалась «бабка» Пелагея. — Какая же Ольга Николаевна, дай бог памяти?

— Ну, она такая небольшая, худенькая, — начала Жанна.

— С пожаром в квартире и сломанной ногой, — добавил я.

— Помню, — едва заметно кивнула Пелагея.

— Ну, вот, — снова заговорила Жанна. — А моя мама ее близкая подруга. И Ольга Николаевна уверяет, что нас с мамой тоже сглазили. И только вы можете нам помочь.

— Тогда мне нужны подробности. — Пелагея по–прежнему пристально изучала Жанну. — Рассказывай все по порядку и как можно подробней. Это очень важно.

— Только не знаю, с чего начать, — нерешительно ответила Жанна.

— Начинают обычно с начала, — губы Пелагеи чуть тронула улыбка.

— Понимаете, сначала у мамы начались какие–то неприятности на работе, — сказала Жанна, — но она от меня это скрыла, и я не знаю, в чем там дело.

— Хорошо, — кивнула «бабка». — Тогда рассказывай, о чем знаешь.

Жанна начала рассказывать про день рождения. Получалось это у нее путано. Она постоянно сбивалась, подыскивала слова и что–то уточняла.

Пелагея слушала очень внимательно и даже ни разу не перебила. Лишь время от времени задумчиво кивала. Свет лампы отбрасывал от ее головы тень на противоположную стену. Тень получалась огромной, и при каждом кивке Пелагеи казалось, что по стене кто–то ходит. И еще меня отчего–то все время бросало то в жар, то в холод.

Наконец Жанна с грехом пополам окончила свой рассказ и умолкла. Пелагея продолжала смотреть на нее. Взгляд ее обретал почти физически ощутимую тяжесть. Серые зрачки потемнели и теперь стали черными.

«Бабка» медленно поднялась со скамьи, подошла к буфету, распахнув створки, извлекла оттуда внушительных размеров деревянную миску, поставила ее на стол и сняла со стены несколько полотняных мешочков. Их там висело великое множество.

— Ну–ка, Федор, бери фонарик и зачерпни воды из бочки в сенях. Принесешь сюда, — распорядилась она.

Я вздрогнул. Ни я, ни Жанна своих имен здесь еще не называли. «Или называли, — немедленно одолели меня сомнения. — Пелагея представилась нам. Это я помню наверняка. А вот мы… мы… Нет, точно не представлялись. Откуда же она узнала мое имя?»

— А ты, Жанна, пока вот что сделай… — продолжала «бабка».

Я снова вздрогнул. Возле Жанны неизвестно откуда взялась медная ступка с пестиком. Пелагея сыпанула туда что–то из мешочков и распорядилась:

— Толки. А ты чего встал? — перевела она взгляд на меня. — Давай, давай, пошевеливайся.

Включив фонарик, я выскочил в сени. Там, между штабелями дров, стояла огромная дубовая бочка, перетянутая черными металлическими обручами. Верх бочки прикрывала круглая фанерка. На ней стоял ковш.

Зачерпнув воды, я понес ее в комнату. Под ногами внезапно раздался душераздирающий вопль. Что–то с силой вцепилось мне в ногу. Я споткнулся. Ковш и фонарик полетели на пол. Фонарик погас. А так как дверь комнаты я закрыл, то оказался в кромешной тьме.

К счастью, дверь почти тут же распахнулась.

— Экий ты неловкий! — осуждающе покачала головой Пелагея. — Ну–ка поднимайся.

Пока я вставал на ноги, «бабка» подняла ковшик и, заботливо обтерев его полой платья, вновь протянула мне.

— Набери еще раз. Нам вода нужна. Пошли, кисонька.

Тут я увидел виновника переполоха. Мне бы такое не пришло в голову назвать кисонькой. Это был настоящий рыжий кот–бандит. Огромных размеров, одноухий, второе он, видимо, потерял в боях, и к тому же одноглазый. Этим самым глазом он обозрел меня с ног до головы и, брезгливо дрыгнув всеми четырьмя лапами, величаво удалился в дом.

«Наверное, рыжий котяра — ближайший ее помощник, — пронеслось у меня в голове. — Интересно, он по ночам в кого–нибудь превращается?»

— Глупости, — вдруг сказала мне Пелагея. — Обычный кот. Зовут Барсик.

У меня отвисла челюсть: «Неужели она и впрямь мысли читает?»

— Фонарик подними! — ткнула в угол пальцем Пелагея.

Я послушался. Фонарик в моих руках немедленно зажегся. Набрав полный ковш воды, я пошел следом за Пелагеей в комнату. Теперь я внимательно смотрел себе под ноги. А то вдруг еще на что–нибудь вроде этого Барсика наступлю.

Жанна толкла что–то в ступке. Движения ее были размеренны и монотонны. Она неподвижным взглядом взирала на стену,

— Садись и не мешай, — строго произнесла Пелагея.

Взяв у меня из рук ковшик, она вылила воду в миску. Затем обратилась к Жанне:

— Хватит. Давай сюда.

Та немедленно подвинула к ней ступку. Пелагея перевернула ее над миской. Вода забурлила. Вверх поднялись клубы пара, словно миску внезапно поставили на сильный огонь. Пелагея простерла над ней ладони и, опустив веки, принялась что–то невнятно бормотать. Бурление смолкло. Пар рассеялся.

— Плюй! — приказала она вдруг Жанне.

— Куда? — опешила та.

— В миску.

Жанна, привстав с лавки, плюнула. Пелагея тут же придвинула миску к себе и принялась разглядывать ее содержимое. Ей явно что–то там не понравилось. Лицо стало хмурым. Рот нервно задергался.

— Мяу–у–у! — И на стол приземлился одноглазый и одноухий рыжий бандит.

— Не мешай, Барсик. Видишь, я работаю, — ласково обратилась к нему Пелагея. Затем, переведя взгляд на нас, объяснила: — Есть просит.

— Мяу–у–у! — недовольно повторил тот.

Он, крадучись, достиг миски и, подобно своей хозяйке, с интересом воззрился на содержимое. Шерсть на нем встала дыбом. Он прижал к голове единственное ухо и с угрожающим шипением попятился.

— Совершенно с тобой согласна, Барсик, — на полном серьезе произнесла Пелагея. — Дело плохо.

Кот взвыл и, спрыгнув со стола, куда–то исчез. Я тщательно оглядывал комнату. Его нигде не было.

— Плохо дело, — повторила Пелагея. — Очень сильный сглаз, да еще с наслоениями.

— С какими наслоениями? — испуганно пролепетала Жанна.

— Будем разбираться, с какими, — загадочно прозвучал голос Пелагеи.

Она резко отодвинула от себя миску. И, снова направив пристальный взгляд на Жанну, проговорила:

— Завтра снова придешь ко мне.

— А можно я с собой опять Федю возьму? — спросила Жанна.

— Бери, почему же нет, — явно не вызывала никаких возражений у Пелагеи моя кандидатура.

— А в какое время вам удобнее? — осведомилась Жанна.

— Когда хочешь. Я целый день дома. Но в твоем случае чем скорей, тем лучше. Пугать не хочу, но предупредить должна.

Даже в тусклом свете керосиновой лампы стало заметно, как побледнела Жанна. И когда она начала говорить, голос ее задрожал.