Кладбищенский фантом. Кошмары Серебряных прудов - Устинова Анна Вячеславовна - Страница 36

Мать с сомнением покачала головой.

— Марина, оставь их в покое. Сами разберутся, — к счастью, вмешался отец. — Лучше пойдем. Подержишь там мне одну штуку. А то мне одному не очень удобно.

Мать, окинув нас напоследок еще одним подозрительным взглядом, последовала за предком на кухню. Скоро оттуда опять послышался стук.

Мы с Котом поспешили в мою комнату, не забыв плотно затворить дверь.

— Уф–ф! — плюхнулся на мою кровать Макс. — Ну и вечерок сегодня. Все просто одно к одному. Я не ответил. Да и что было отвечать?

На следующее утро, позавтракав под исполненными подозрительности взглядами моей родительницы, мы с Котом начали вырабатывать программу действий. Прикинув несколько вариантов, мы решили пойти кататься на коньках. Благо декабрьские морозы, наступившие еще в конце ноября, пока держались. Макс сказал, что Нужно ловить момент. Иначе потом, чего доброго, начнется длительная оттепель, плавно переходящая в весну, как это было прошлой зимой.

Коньки Макси–Кота гостили у меня еще с прошлого приезда. Он оставил их совершенно сознательно. На Садовом кольце с ними все равно особенно делать нечего. А тут целых два огромных замерзших Серебряных пруда. Катайся сколько влезет.

Мы начали в темпе собираться в путь.

— Жанке–то позвони, — сказал Макси–Кот. — Пойдет она с нами?

— Вот уж не знаю, — засомневался я. — Будет у нее после вчерашнего настроение или не будет.

— Коньки для настроения — самое лучшее дело, — мудро заметил Макс. — А Жанке нужно развеяться. Давай звони. А если не захочет, передашь трубку мне. Я уговорю.

— Уж как–нибудь сам уговорю, — буркнул я и потянулся к телефонной трубке.

У Тарасевичей подошла Юлия Павловна. Она кликнула Жанну.

— Привет! — нарочито бодро произнес я. — Ты как, уже встала? Одевайся. Пошли на коньках покатаемся.

— Не хочу, — кисло произнесла в ответ она.

— Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел. Был сильный мороз! — прибег я к помощи великого русского классика.

— Гляжу, поднимается медленно в гору лошадка, несущая в брюхе навоз. Крестьяне, завидев ее, ликовали и бурно лошадке той рукоплескали! — громогласно подхватил Макси–Кот. Он с детства обожает корежить все стихотворения.

Жанна, однако, и после этого не развеселилась.

— Не хочу на коньках, — каким–то сварливым голосом повторила она.

Видимо, на моем лице отразилась богатая гамма чувств, потому что Макси–Кот немедленно завладел трубкой.

— Слушай, Жанна, кончай дурить! — проорал он. — Во–первых, как тебе уже было сказано, мороз и солнце и все остальное тоже соответственное. А во–вторых, поминки по торту у тебя, по–моему, чересчур затянулись. Давно пора забыть о дорогом покойнике!.. Что, что? Нет, Жанка, я не дурак, и ты это прекрасно знаешь… Ну, это уж совсем несправедливо. Я считаю, что шутки у меня остроумные… Ах, значит, ты так не считаешь? Ну–ну.

Стыдно, но я испытал злорадство. Кажется, мой старый друг получил свою порцию комплиментов. Ничего, ему только полезно. Меньше будет воображать.

Коту было явно неприятно. Но он делал вид, что все в порядке. И продолжал читать Жанке лекцию о пользе катания на коньках. Она немедленно сказала и про коньки. Что именно, я не слышал. Но у Макси–Кота от растерянности даже задвигался кончик длинного носа, и он вернул мне трубку.

— Фома, мои аргументы исчерпаны. Теперь действуй сам. Если, конечно, получится.

Я не был уверен в успехе, но трубку взял. И опять повел разговор тоном массовика–затейника на каком–нибудь празднике Москвы.

— Жанка, там морозец! Красота!

— Про это я уже слышала, — кисло откликнулась она. — И не только от тебя, но и от Макса. Вам бы прогноз погоды читать по телевизору.

— И пруды хорошо замерзли, — решил пропустить колкость мимо ушей я. — Пошли. Не пожалеешь.

Промаявшись еще с полчаса, мы с Макси–Котом все–таки совместными усилиями уговорили Жанну присоединиться к нам. Нет, она совсем не повеселела. И воодушевления у нее не прибавилось. Просто пошла кататься, чтобы мы от нее отстали. Так, во всяком случае, она заявила мне. А потом милостиво позволила зайти за ней через десять минут.

Мы с Котом принялись бурно собираться.

— Слушай, Фома, что–то Жанка со вчерашнего вечера на себя не похожа, — сказал Макс.

— Не похожа, — согласился я. — Это, наверное, ее так день рождения расстроил.

— Наверное, — медленно произнес мой друг. — Но я бы лично никогда не подумал, что Жанка может из–за подобного до такой степени убиваться.

Я тоже лично никогда бы не подумал. Обычно Жанна все неприятности переносила с юмором. А сейчас и впрямь развела поминки по праздничному торту. Но что тут поделаешь. Видно, у нее полоса такая неудачная.

Ровно через десять минут мы позвонили в дверь Тарасевичей. Пирс, естественно, выскочил нам навстречу и, подпрыгивая высоко в воздух никогда до сих пор не видел такой прыгучей собаки! облизал сперва мое лицо, а потом физию Кота.

— Ты, Максик, наверное, единственный Кот в мире, которого признает этот пес, — усмехнулась Жанна. Кажется, она наконец начала приходить в себя.

Мы вышли на улицу и обогнули наш многоэтажный и многоквартирный дом. На улице ярко сияло солнце. Под ним ослепительно блестел белый снег. Даже глазам было больно.

— Я от такого снега отвык, — сказал Макси–Кот. — А верней, не привык. Прямо как за городом.

Мне было совершенно ясно, что он имеет в виду. Там, на Садовом кольце, снег, едва выпав, становится серым, а порой почти черным.

— А все потому, Максик, — покосилась на него Жанна, — что наши Серебряные пруды — экологически чистый район. От центра Москвы далеко…

— Ох, далеко, — вздохнул Макси–Кот, которому было пилить от своего дома до нашего целых полтора часа.

— Вдалеке, но не в обиде, — продолжала Жанна. — Вредных производств никаких. Полезных, впрочем, тоже.

— Одно кладбище, — усмехнулся Макси–Кот.

— Но ведь на нем не хоронят, — уточнила Жанна.

Вообще–то на нашей памяти один раз хоронили. Но это другая история, и я не буду здесь на ней останавливаться.[1]

Мы огляделись. По–видимому, декабрьский морозный денек пришелся по вкусу не только нашей тесной компании. Двор кишел разновозрастной и разношерстной публикой. Бабушки, дедушки, дети, собаки, а одна тетка даже водила на поводке крупногабаритного сиамского кота. От этого домашнего животного почему–то шарахались собаки. Вероятно, он сумел хорошо себя поставить.

Миновав двор, мы пошли по протоптанной в заснеженном поле тропинке к старинному кладбищу с не менее старинной кованой оградой, на которой красовалась табличка: «Памятник архитектуры. Охраняется государством».

Впрочем, как мы уже выяснили, охранялось не кладбище, а возвышавшаяся чуть поодаль церковь, которую реставрировали, а потом в ней вспыхнул пожар, и теперь она была черной от сажи. Сейчас, среди белого снега и яркого солнца, закопченная колокольня особенно бросалась в глаза. Правда, мы к этому зрелищу успели привыкнуть. Как–никак со времени пожара прошло целых три месяца. Обогнув кладбищенскую ограду и миновав несчастную церковь, мы устремились дальше по тропинке. Летом тут были зеленые луга. Теперь они скрылись под ровной толщей белого снега. Настоящее раздолье для лыжников, о чем свидетельствовала паутина лыжней. Наш путь лежал по прямой к Серебряным прудам. А если свернуть от церкви налево, то другая тропинка выведет к искусственным горкам, где можно классно покататься на лыжах или на санках. И даже попрыгать с трамплина.

Вскоре мы подошли к первому из двух Серебряных прудов. На нем каталась тьма народа. А на втором — всего несколько человек. Однако всем было лень до него тащиться. Поэтому, дойдя до ближайшего пруда, они остались именно на нем. В одном конце сражались хоккеисты. В другом — просто катались на коньках. Кто один, кто парами. А какая–то компания, взявшись за руки, ехала шеренгой в десять человек. Мы посмотрели на это, и Жанна решительно произнесла: