Сотник и басурманский царь - Белянин Андрей Олегович - Страница 26

А тут как кто-то чихнёт громогласно! Черти на колени пали, головы руками закрыли, хвосты поджали…

– А-апчхи!!!

В один миг весь туман комьями по дальним уголкам кладбища расчихало, и вышла под сияние лунное натуральнейшая Баба-яга! Сама в кацавейке старенькой, в юбке драной, латаной, на голове платочек, за ухом цветочек, и зуб один, кривой, из-под верхней губы вниз выглядывает…

– Ёшкин дрын, как же достала меня эта аллергия…

На корточки присела, сотнику в бок узловатым пальцем потыкала, на чертей взгляд подняла. Встала, поясницу с хрустом выпрямила и чертей к себе поманила:

– Эй, рогоносцы! Это что за дела? Какая такая зараза на моей территории без моего ведома колдовать посмела, а?

Черти перепугались, как быть не знают, друг на дружку молча указывают. С одной стороны, ведьминого приказа ослушаться не смеют, а с другой – Баба-яга тоже авторитет признанный, ей перечить – враз суицидником прослыть…

– Жестикулируете? Мимы, что ль? Это хорошо, я цирк люблю. Давайте по очереди, ещё раз: кто энто тут у меня колдует? Оба?!

Черти обречённо кивнули. Хряк руками машет, сказать что-то оправдательное пытается, но язык его не слушается.

– …ы, – толстяк выдавил.

– Хорошая буква «ы»! А другие знаешь?

Хряк головой изо всех сил помотал, подумал и Наума бледного перед собой выдвинул.

– Ну чё, тощий, больной, недокормленный, – Яга зубом цыкнула, – давай ты, что ль, объясняйся? Но имей в виду, что «ы» я уже слышала…

Наум брови сдвинул, собой овладел, воздуху набрал, да и… с тихим писком в оборок бухнулся. Посмотрела на него Баба-яга, рукой на всё махнула, а сама вновь к сотнику лежащему обернулась, оценила с гастрономическим интересом, облизнулась даже.

– Симпатишный мужчина, зрелый, с опытом. Чей мужчина-а? Ничей?! Тады себе заберу. Кто против, ткни себе пальцем в грудь, самоубийца…

– Это… нельзя это. – Хряк решился чуток погеройствовать.

– Чего нельзя, кучерявый? На что нарываешься?!

– Казака этого трогать нельзя, ведьмин он.

– Какой такой ведьмы? – Баба-яга спрашивает, а у самой уже ноздри раздуваются и пальцы в кулаки сжимаются с опасным хрустом. – Ну-кась с энтого моменту поподробнее…

– Ы… – вновь выдал перепуганный Хряк.

– Слышь, ты, ущербный, у тебя энто твоё «ы» на все случаи жизни, что ли? Я русским языком говорю: какая ведьма?! Если понял, тупо кивни.

Толстый чёрт тупо кивнул, как и велено.

– Ну вот, я знала, что мы договоримся, хотя бы на примитивном уровне основных жестов. Итак, ведьма твоя высокая, чернявая, нос клювом и ходит в бесстыжем декольте?

Хряк радостно кивнул.

– Стало быть, опознал, и то дело. Ладно, с ведьмой вашей я сама разберусь. А ты вали отсель, милок…

Чёрт морду жалобную скорчил да к сотнику наклонился…

– Куда ручки шаловливые потянул? А ну брысь! – сдвинула брови Яга да как дунет!

Бедного толстяка чуть за верхушки вязов не снесло, хорошо за плиту могильную хвостом зацепился…

– И это, – вовремя вспомнила Баба-яга, хлопнув себя по лбу, – ты товарища своего припадочного забери.

Хряк послушно схватил за плечи всё ещё находящегося без сознания Наума и потащил от греха подальше.

– Вы его врачу не показывали? Нет? У него, походу, глисты…

Толстый Хряк только руками развёл, типа а чёрт его знает, Наумка всегда был с закидонами интеллигентскими, так что, может, и глисты…

А сам уже и рад был, что от знаменитой Яги живым вырвался и друга уволок. А что Агате про то рассказать, так это и завтра придумать можно. Сейчас главное – быстро слинять по ветерку, никаких героев из себя не строить, в бутылку не лезть и на грубости не нарываться. Ведьм в мире много, а Баба-яга одна!

…Меж тем мы в другую сторону глянем, туда, где горят в лесу два низеньких костра, высокие разжигать басурмане не стали, вдруг да заметят казаки. У одного сами сидят, у другого пленным погреться разрешили. Не из человеколюбия, как вы понимаете, а в заботе о сохранности товарного вида.

Не приведи аллах, какая из красавиц завтра чихать начнёт? Всё, султан может так разгневаться, что только головы полетят, а их великого Халила рассердить – много ума не надо, он на плаху посылает всех кого ни попадя, по пять раз в день, по настроению…

Вот кормить девушек не стали. Во-первых, вредно есть после восемнадцати часов, а во-вторых, на торгах ценятся стройные девушки, растолстеть они и в гареме успеют как нечего делать, на сладком вине, шербете, рахат-лукуме и восточной пахлаве…

А пока сидят пленницы тихо, на судьбу свою горькую вздохами жалуются, все слёзы выплакали, уж и не ждут избавления. Понимают, что в другой поход ушли их отцы и братья, в другой путь унесли их верные кони, царёву службу исполнять, долг нести перед любимым отечеством. Сами-то знают: кто в басурманский плен попал да на невольничьем рынке продан был, тому назад дороги нет…

– Мам, а мам, как думаешь, доберётся Дашка до наших? – старшая дочка жену сотника спрашивает.

А та, хоть и у самой сердце не на месте, как может, своё дитя поддерживает:

– Дашка-то доберётся. Только бы атаман с казаками поскорей вернулся.

– А… отец как?

– Видела издалека, как он малую на коня своего посадил. Как с шашкой на басурман пошёл. Больше его не видела…

– Я видел, – подал голос Юсуф, цепь не отпускала его далеко от Ксении, что не радовало ни её, ни его. – Живой он.

– Живой, – чуть не разрыдалась Настасья. – Ты говори, говори, сынок!

– Какой он тебе сынок, мама?! – возмущённо вскинулась дочь сотника. – Он же разбойник и с басурманами заодно! Он не казак!

– Да, не казак, ну и что? Зато я сам видел, как его ведьма в плен взяла.

– Когда ты видел, врун?!

– Когда нас с тобой уводили! Ты в землю смотрела, а я по сторонам!

– Ой, ой, ой! Можно подумать, тебя из-за меня увели? Сам во всём виноват!

– Почему я опять виноват?! – невольно кинулся к Настасье кавказский юноша. – Зачем она всё время на меня наговаривает, а?

– Ксюшка, ну что ты в самом деле… – укоризненно обернулась мать.

– Да это же он с разбойниками увёл из станицы казаков! – разбушевалась старшая дочка. – А потом на нас напали басурмане!

– Тихо там! – неохотно рявкнул с места басурманский стражник, но разве ж буйную Ксению успокоишь…

– Ты во всём виноват! – проорала она и Юсуфа душить бросилась.

Не дожидаясь худшего, басурманин к ним подошёл, девчонку шибко ретивую назад к пленницам толкнул. А кавказец молодой с того вдруг вспыхнул гневно и сам басурманина в грудь шибанул как следует. Тот в сторону отшатнулся, зарычал, как медведь, и плеть ногайскую из-за пояса вытянул.

– А, шайтан-урус, выпорю обоих!

Только тяжёлой плетью замахнулся, как юноша и девушка, не сговариваясь, вперёд кинулись да цепью стальной его за ноги и опрокинули! Рухнул он с руганью, а жена сотника на него сверху первой навалилась:

– Ксеня, бегите! За подмогой бегите-э!

Пленницы всей толпой, единым духом вперёд грянули, стражника там, где лежал, и завалив. Покуда все опомнились, порядок навели, подзатыльники понараздавали, кого надо по разным углам рассадили, Ксения с Юсуфом уже исчезли в наступающей мгле. Догонять их по ночи не стали, прекрасно понимали, что и утром возьмут, никуда не денутся.

Ну это они так думали, а ребята, удирая, считали совсем иначе…

А в широком поле, ночь-полночь, казаки скачут. Усталые кони едва ноги передвигают, сами станичники словно из стали выкованы – усталости не знают, глаза горят, как у степных волков, ноздри хищно раздуваются, рыщут по сторонам, сдаваться не умеют, не из того теста сделаны, порода не такая. Скорее сами сдохнут, но погони не оставят и на том свете будут незримо коней за врагами гнать…

Сам атаман сутки в седле, ни сна ни отдыха, простым казакам примером служит, не из чувства долга служебного, а потому что сам из той же станицы. Не позволит никому настоящий атаман девушек да детишек обижать, чьи бы они ни были. А иные нынешние «казаки», в орденах да медалях от ворота до пуза, с погонами генеральскими, отродясь ладошки шашкой не мозолившие, и называться таковыми прав не имеют – степь трусов не терпит…