А с Алёшкой мы друзья - Мамлин Геннадий Семенович - Страница 17

— Слушай, ассистент, а ты случаем никогда в драмкружке не состоял?

— Состоял, — конфузясь, ответил Алёша. Я в третьем классе зайца играл.

— Скажи пожалуйста! — обрадовался Николай. — А я решил, что у тебя никаких талантов нет. Эй, братья-разбойники, выдать сему новоявленному гению бархатные панталоны и рыжий парик!

Алёшу повели одевать, а я пошёл в зал, и директор усадил меня рядом с собой. Погас свет, и занавес раскрылся.

В пьесе рассказывается про двух разбойников. Они были братьями. Один из них убивал людей, грабил, и все знали, что он разбойник. А другой притворялся благородным, а на самом деле был похуже любого фашиста. Он даже отца родного умертвил. И хотя он никого не убил собственными руками, он был куда большим разбойником, чем его брат.

К концу пьесы почти всех поубивали, но Алёша остался жив. В рыжем парике, усатый, с приставным носом, он был просто великолепен. Он не произнёс ни одного слова, но так потрясал кулаками! Так носился по всей сцене! Любая угорелая кошка могла бы позавидовать ему. Правда, он один раз зацепился за ногу убитого разбойника и упал, но всё равно я поверил, что у него есть настоящий драматический талант.

А ещё мне понравилась главная героиня этой пьесы. Её звали так же, как мою двоюродную тётю, Амалия. Но моя тётя была похожа на раскрашенное огородное пугало, а эту Амалию иначе, как красавицей, нельзя было и назвать. В белом сверкающем платье, гордая и печальная, ходила она по маленькой сцене, и белокурые локоны, спускающиеся до самых плеч, плавно покачивались в такт её шагам.

Она казалась очень хрупкой. Лёгкий ветерок мог бы сдуть её со сцены и поднять высоко в небо. Но руки у неё были покрепче, чем у любого боксёра. К ней там приставал один из братьев, негодяй по имени Франц. Амалия долго терпела это, а потом так стукнула его ладонью по щеке, что Франц, не удержав равновесия, схватился за фанерную колонну и с грохотом хлопнулся на пол.

Все зрители закричали «бис!». И я тоже.

Я всё хотел вспомнить, где это я слышал голос Амалии, но вспомнить так и не смог.

После спектакля я побежал за кулисы. Мне хотелось ещё раз поглядеть на эту красавицу, но Николай сказал, что она уже уехала. Она так торопилась домой, что не успела даже как следует разгримироваться.

Да, артисты были замечательные. И пьеса тоже.

Но после этого спектакля в голове у меня появились разные грустные мысли. «Плохо наше дело, — думал я, невольно покачивая головой, — если уж сам старшина сравнил нас с этими братьями, то хорошенького же он мнения о нас…»

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В пять часов вечера Вениамин Павлович Басов получил телеграфный перевод. Другой бы обрадовался, а он испугался. Басов слонялся по лагерю и каждому встречному объяснял, что это ошибка. Но на телеграмме стояли его имя и фамилия, и ему не верили. Это очень угнетало Вениамина Павловича. Ему казалось, что на него смотрят, как на жулика который хочет получить чужие деньги. Конечно, такая мысль и в голову никому не приходила, но Басов был тем, кого называют мнительным человеком, и поэтому считал, что никто и не может думать о нём иначе. Вот и сейчас он остановил под фонарём старшую пионервожатую и, смущаясь, спросил:

— Валентина Степановна, верите ли вы в сверхъестественное?

— А как же! — не задумываясь, ответила Валентина Степановна. — В бога, в чёрта, в дьявола и в ведьму с лысой горы.

— Вы?! — оторопел студент консерватории. — Не может этого быть… А между тем взгляните. Вот телеграмма.

— Вижу.

— Перевод на десять рублей.

— Поздравляю.

— Позвольте, но ведь здесь написано: «от неизвестных друзей».

— Ну и что?

— Но у меня нет никаких неизвестных друзей. Это же абсурд. Как мне может быть неизвестен человек, если я с ним дружу?.. Погодите. Куда же вы? Три часа я вас по лагерю искал. Я поговорить с вами, посоветоваться хочу.

Валентина Степановна взяла Басова за локоть и покачала головой.

— Ах, Веня, Веня. Вы исчезнувшим письмом голову заморочили мне. А теперь ещё пристаёте с переводом на десять рублей… Девочки, пойдите сюда! — Это она крикнула Маринке и Вере, которые шли по аллее, обнявшись.

Вениамин Павлович обиделся, сел на скамейку и говорил не то старшей пионервожатой, не то самому себе:

— С утра до вечера вокруг тебя крик, беготня, а поговорить не с кем. Если здесь с кем-нибудь и случится несчастье, так это со мной. Я вам не мальчишка, уважаемая Валентина Степановна. Я вырос из коротких штанишек и ничего таинственного не люблю.

Он опять прочёл телеграмму и погрузился в размышления насчёт всяких непонятных явлений жизни.

— Девочки, — сказала вожатая Вере и Маринке, — идите спать. Незачем вам по аллеям бродить.

— Так ведь, Валентина Степановна, — удивилась Маринка, — мальчики ещё не нашлись. Вас не было, а дежурная нам приказала искать. А мы искали, искали — нигде не нашли.

— Мальчики ваши вернутся. Но ты, Петухова, так и знай: с братом твоим у меня будет самый решительный разговор.

Валентина Степановна посмотрела на часы.

— Неужели они искупаться решили перед сном? Отправляйтесь спать. А я к речке спущусь. Боже мой, и кто их только выдумал, эти реки!

Девочки сделали вид, что уходят спать, но, когда Валентина Степановна ушла, сели рядом с басовым на скамейку.

— Когда я был мальчишкой, — без всяких предисловий, обрадовавшись новым слушателям, начал Басов, — мне хотелось таинственности. Я даже мечтал о загадочном письме, которое мне подсунут под дверь. А сейчас, когда я уже не молод, я ничего таинственного не люблю…

Он неожиданно приподнялся и закричал в сторону, куда ушла старшая пионервожатая:

— И иронизировать над собой не позволю никому! Категорически!

Потом он так же неожиданно успокоился и сунул в руки несколько напуганной Маринке телеграфный перевод.

— Полюбуйтесь. «Примите уверения в совершеннейшем к вам почтении». Идиотизм!

— Королям тоже раньше так писали, — заметила Вера.

— А я вам не король! — вскочил студент и помахал указательным пальцем перед Вериным лицом. — И прошу зарубить это себе на носу. — И он опять отправился мерять аллею своими журавлиными ногами.

— Ой, Вера, — прошептала Маринка, — он думает, что это мы ему телеграмму послали.

Рыжая Вера только плечами повела.

— И куда это твой брат подеваться мог! Часов двенадцать уже. За такие дела его завтра же отправят домой, это уж точно.

— А может быть, в лесу они заблудились? — поёжилась Маринка. — Страшно там сейчас, темно. А может, разбойники напали на них.

— Разбойников теперь нет.

— Как же нет, если ты сама рассказывала вчера?

— Ну, какие это разбойники! Обыкновенные хулиганы, и всё. Пускай теперь в милиции посидят.

— Конечно, пускай. А разбойников теперь и вправду нет. Только в книгах пишут про них. Правда, Вера?

— Правда.

— Нам с тобою ни капельки не страшно, правда? А какие они были, разбойники эти?

— Обыкновенно какие. В шляпах и плащах. С красным носом и рыжие.

— Почему рыжие?

— Не знаю почему. Про рыжих писать легче. Написал: разбойник был одноглазый и рыжий, и сразу видно, какой из себя он.

— А жили они в самых дремучих лесах, правда, Вера? Только кого же там грабить, если в дремучих лесах одни звери живут?

— А они проезжих купцов грабили. Спрячутся у дороги и сидят, ждут.

Маринка невольно оглянулась, посмотрела на кусты за спиной и вдруг завизжала.

— Ты что?

Маринка показала пальцем, и у рыжей Веры лицо тоже сделалось испуганным. Она не завизжала, но схватила Маринку за руку и попятилась назад. Потом девочки повернулись и побежали.

Всё, что я рассказал, мы видели и слышали сами. Мы стояли в кустах за скамейкой. Это нас испугались Вера и Маринка. Только сначала я не понял, почему так сильно. Я даже решил, что Вера приняла нас за привидения: ведь только они могут пройти сквозь, стены не то что милиции, а и подземелья, чтобы ровно в полночь (а сейчас была как раз полночь) появиться перед своим обидчиком. Но потом я посмотрел на Алёшу и всё понял. Свет фонаря падал на его лицо, а оно было точь-в-точь таким, каким его описала Вера, рассказывая о разбойниках. Алёше до того понравился рыжий парик, приставной нос и шляпа с пером, что он и после спектакля не хотел их снимать. Николай посоветовался с артистами, и они подарили всё это Алёше в память о сегодняшнем концерте.