Герои и антигерои Отечества (Сборник) - Чуев Феликс Иванович - Страница 75

Борис Савинков открыто заявил, что вся его жизнь была ошибкой и заблуждением. Он отказался от дальнейшей борьбы с новой властью. Безоговорочно признал ее законы. И не только признал сам, но призывал своих бывших союзников последовать его примеру.

Был ли и на этот раз Борис Савинков искренен?

На Лубянке, во внутренней тюрьме, Савинков прилежно и усидчиво занимался литературным трудом. Времени свободного — хоть отбавляй. Никто не мешал сосредоточиться. Многие его письма к эмигрантам, в том числе к родственникам и бывшим сподвижникам, ставшим потом его ожесточенными критиками, интересны как свидетельство дальнейшей эволюции взглядов Савинкова, как осуждение и разоблачение белой эмиграции и ее верхов.

Письмо длинное и нравоучительное. Важно в нем то, как Савинков пишет о действительности:

В записках, речах Савинкова на суде находим такие весьма выразительные высказывания:

Рисуется Савинков? Рисуется, безусловно. И все же признает свои ошибки. Незаурядные организаторские способности, личная неустрашимость и то качество, которое Луначарский охарактеризовал, как умение вжиться в свою роль и заставить поверить в нее других, позволяли Савинкову все время находиться на гребне политической волны, на самой ее вершине. И можно только посочувствовать ему: спускаться с вершины такой волны — не легкий, а затяжной и болезненный процесс. Трудно признавать ошибочными авантюрные планы, трудно расписываться в собственной несостоятельности.

«Моя борьба научила меня многому, — размышлял Савинков, — каждый день приносил разочарования, каждый день разрушал во мне веру в правильность моего пути, и каждый день укреплял меня в мысли, что если за коммунистами большинство русских рабочих и крестьян, то я, русский, должен подчиниться его воле, какая бы она ни была».

Кроме тех показаний, которые Савинков давал на предварительном следствии и на открытом судебном процессе, он оставил еще и письменные показания. Так, 21 августа 1924 года он записал: «Все причины, побудившие меня поднять оружие, отпали. Остались только идейные разногласия… Но из-за разногласий не поднимают меч и не становятся врагами… Я не преступник, я военнопленный. Я вел войну, и я побежден. Я имею мужество открыто это сказать, что моя упорная, длительная не на живот, а на смерть, всеми доступными мне средствами борьба не дала результатов. Раз это так, значит, русский народ не с нами… Надо подчиниться народу…»

Свое письмо к Д. С. Пасманику, одному из друзей по эмиграции, Савинков заканчивает такими словами:

Эта же мысль красной нитью проходит через письмо Савинкова к его сестре Вере Мягковой:

Жизнь, полная авантюрных приключений, падений и взлетов, не пощадила Савинкова. Она основательно его потрепала не только внутренне, но и внешне. Не было уже в его кармане шелкового носового платка, мягкой шляпы, кожаных краг, о которых писал А. Толстой в романе «Хождение по мукам». Вместо смуглого ухоженного лица — маска, беспрестанно меняющая оттенки и грани. И глаза не стальные и грозные, а выцветшие, бегающие, беспокойные. Ни отрывистых, уверенных фраз, ни повелительного голоса. Он уже мало походил на иностранца и не говорил «с петербургским акцентом, неопределенным, глуховатым голосом…» Это был невысокий, средних лет, полысевший мужчина, с осевшим голосом, мучительно переосмысливающий свою жизнь, свою борьбу, свои идеалы, свою роль в русской революции. Судебными органами ему был предоставлен в тюрьме максимум возможного. Весь мир видел — процесс не инсценирован, Савинков — настоящий, а его разоблачительные показания — не выдумка «Кремля», не продукция красной пропаганды. И, несмотря на всю очевидность состава преступлений, смысл которых раскрывался в свидетельствах самого подсудимого и массе документов, Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР пришлось в течение всего процесса, строго соблюдая советское уголовное законодательство, вновь и вновь выяснять дополнительные подробности и подтверждать материалы следствия.

Подсудимый Б. В. Савинков полностью признал свою вину. Подводя итог своей борьбы против Советской власти, он вынужден был сказать:

— Для меня теперь ясно, что не только Деникин, Колчак, Юденич, Врангель, но и Петлюра, и Антонов, и эсеры, и «савинковцы», и грузинские меньшевики, и Махно, и Григорьев, и даже кронштадтцы не были поддержаны русским народом и именно поэтому и были разбиты; что, выбирая между всеми разновидностями бело-зеленого движения, с одной стороны, и Советской властью — с другой, русский народ выбирает Советскую власть. Всякая борьба против Советской власти не только бесплодна, но вредна…

29 августа 1924 года в 1 час 15 минут ночи председатель огласил приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР.

Суд признал Б. В. Савинкова виновным:

— в организации контрреволюционных восстаний в 1919–1922 годах;

— в сношении с представителями Польши, Франции и Англии в целях организации вооруженных выступлений на территории РСФСР в 1918–1920 годах;

— в организации террористических актов против членов рабоче-крестьянского правительства в 1918–1921 годах;

— в руководстве военным шпионажем в пользу Польши и Франции с 1921 по 1923 год;

— в ведении письменной и устной антисоветской агитации и пропаганды в 1918–1923 годах;

— в организации банд для нападений на советские учреждения, кооперативы, поезда и т. д. в 1921–1922 годах, т. е. в преступлениях, предусмотренных статьями 58, ч. 1, 59, 14–64, 66; ч. 1, 70 и 76 УК РСФСР (ред. 1922 г.) и по совокупности преступлений приговорил к высшей мере наказания — расстрелу.

Одновременно суд постановил возбудить ходатайство перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении приговора. Было принято во внимание чистосердечное раскаяние Савинкова, его полное отречение от целей и методов контрреволюционного движения, разоблачение им интервенционистов и его готовность искренней и честной работой загладить свои преступления перед трудящимися. Поскольку Савинков публично, печатно и устно признал полную бесполезность и бесперспективность дальнейшей борьбы, он, естественно, признал и новую власть, как законную власть в России.