Герои и антигерои Отечества (Сборник) - Чуев Феликс Иванович - Страница 40

Разумеется, не все взгляды Аксакова и Каткова разделял Скобелев. Он отвергал крайности славянофильской концепции, в частности критику петровской реформы. Не принимал катковскую позицию по Польше. Воинственным и резким выступлениям Каткова суждения Скобелева о поляках были совершенно противоположны. Он несколько раз счел возможным подчеркнуть благородство польского народа и его культурное равноправие. Михаил Дмитриевич в противоположность многим своим современникам, решительно осуждал польские разделы. «Завоевание Польши я считаю братоубийством, историческим преступлением. Правда русский народ был чист в этом случае. Не он совершил преступление, не он и ответственен. Во всей нашей истории я не знаю более гнусного дела, как раздел Польши между немцами и нами. Это Вениамин, проданный братьями в рабство! Долго еще русские будут краснеть за эту печальную страницу из своей истории. Если мы не могли одни покончить с враждебной нам Польшей, то должны были приложить все силы, чтобы сохранить целостным родственное племя, а не отдавать его на съедение немцам.

Возвращаясь из Франции через Варшаву в Петербург, Скобелев дал интервью польским журналистам. „Я желаю, — сказал он, — чтобы поляки были вместе с нами, как и все славяне. Правда, здесь находится русский гарнизон. Но если бы его убрали, то вы бы имели вместо него гарнизон германский“.

О генерале Скобелеве менее всего можно говорить, как о честолюбце и доктринере. Широкие европейские взгляды и здравый смысл спасали его от политической узости некоторых его сторонников.

Парадокс заключается в том, что Скобелев какое-то время связывал свои надежды с Александром II, несмотря на то, что, по словам А. Ф. Тютчевой-Аксаковой, тот не был популярным в истинном смысле слова, народ не чувствовал к нему притяжения потому, что в нем самом совершенно отсутствовала национальная струнка». А вот с Александром III, в котором такая струнка была, у Михаила Дмитриевича первоначально установились весьма прохладные отношения. Думается, что произошло это от того, что политика нового императора еще не определилась, а поводов для взаимных подозрений в те смутные времена было более, чем достаточно.

Вес же Скобелев надеялся, что «новое царствование откроет эру национальной политики и что правительство не будет больше продавать Германии интересов России», хотя при дворе держались германофильские настроения. Скобелев рассказывал А. Ф. Тютчевой-Аксаковой, что, несмотря на русские шаровары, кафтан и меховую шапку, в которые был одет великий князь Михаил, его жена грозила выйти из-за стола, услышав предложение генерала заменить немецкую кокарду русской эмблемой.

9 (21) января 1882 года перед банкетом в годовщину взятия туркменской крепости Геок-Тепе (Денгиль-Тепе) Михаил Дмитриевич в беседе с И. С. Аксаковым сказал, что «12-го в Петербурге состоится банкет, где намерен произнести речь и воззвать к патриотическому чувству России в пользу славян, против которых вооружаются в настоящее время мадьяры».

Действительно, 12 (24) января 1882 года на банкете в ресторане Бореля в Петербурге, устроенном в честь первой годовщины со дня штурма Геок-Тепе, М. Д. Скобелев взял слово. В частности, он сказал:

Речь вызвала широкую огласку, и правительство Австро-Венгрии высказало свое неудовольствие, расценивая слова Скобелева как вмешательство во внутренние дела империи. Александр III также неодобрительно отнесся к высказываниям «белого генерала». Управляющий министерством иностранных дел Н. К. Гире принес австрийскому правительству «изъявления своего сожаления по поводу этой застольной речи Скобелева». В «Правительственном вестнике» было опубликовано соответствующее разъяснение, а генералу предложили незамедлительно взять заграничный отпуск.

Выступление в ресторане Бореля было, вне сомнений, заранее обдуманным демаршем. Об этом свидетельствуют не только воспоминания А. Ф. Тютчевой, приведенные выше, но и другие данные. В руках Н. Н. Кнорринга был черновик речи, написанный рукой генерала. В нем набросаны тезисы и сформулированы наиболее острые места и даже сделаны указания на то, когда следует взять в руку вместо бокала с вином стакан с водой.

Вполне вероятно, что в написании этой речи, так же как и в последующей парижской, приняли участие Аксаков и граф Игнатьев. Во всяком случае, в дневнике военного министра Д. А. Милютина есть такая запись: «Наконец, третий рассказ — будто бы после смерти Скобелева при разборе бумаг, оставшихся в его кабинете в Минске (где корпусные квартиры 4-го корпуса), нашли черновики политических речей, произнесенных Скобелевым в Петербурге и Париже, с пометками рукою Игнатьева. Все это странно, но не лишено вероятия».

В конце января 1882 года, взяв заграничный отпуск, М. Д. Скобелев, в который уже раз, отправился в Париж, где у него было много друзей.

По пути он встретился со своим старым приятелем В. В. Верещагиным, который вспоминал: