Журнал «Если», 2001 № 06 - Дяченко Марина и Сергей - Страница 6

— Их предупреждали, — глухо сказал Тимур.

— Тебя тоже предупреждают. Прямо сейчас.

— Мама! Речь идет о хорошей профессиональной работе. Я не хочу сказать, что это гениально, но…

— Нет, Тима. Именно «гениально». Ты в этом уверен. Тебя разубедят только свист и улюлюканье на премьере.

— Типун тебе… — начал Тимур и осекся. — Извини.

— Извини и ты, — медленно сказала мать. — Собственно, Дегтярев позвонил мне именно за тем, чтобы я тебя удержала.

— И ты доставишь Дегтяреву эту радость?

Мать щелкнула выключателем. Мягкий свет торшера показался Тимуру ослепительным.

— Тебе не следовало идти туда тайком от меня.

— Извини.

— Теперь тебе придется пойти туда снова. И сообщить Кону, что ты передумал.

Тимур молчал.

Лицо матери было бледным, осунувшимся, решительным.

— Восемнадцатого у нас премьера на Коне, — сказал Тимур.

Оля ахнула. Вита захлопала в ладоши. Кирилл и Борис переглянулись.

— А генеральный прогон? — деловито поинтересовался Дрозд.

— Только один. К сожалению, в тот же день. Зато сцена будет наша с девяти утра.

— Обычная практика Кона, — задумчиво сказал Дрозд. — Все вечера у него забиты…

— Восемнадцатое — это же суббота! — Вита обхватила плечи, будто замерзая. — Народу набьется…

— На Коне всегда битком, — сказал Кирилл. — Особенно на премьере.

— Летим в заоблачные выси, — рассеянно пробормотал Дрозд. — Не шлепнуться бы.

— Наше дело — работать, — строго сказал Тимур.

— Я не буду, — Оля подняла голову, Тимур увидел, что она на грани истерики. — Я боюсь. Я не пойду на Кон. Я бездарь!

— Тогда вставай и уходи, — сказал Тимур, не повышая голоса.

Повисла пауза, жесткая, будто высохший столярный клей. Оля неуклюже выбиралась из ряда зрительских кресел — а ряды в старом клубе были неудобные, деревянные, приколоченные слишком близко друг к другу.

— Ольга, — растерянно сказала Вита. — Не делай глупостей… Мы же договаривались…

Оля подобрала свою сумку, лежавшую в проходе на ступеньках. Не поднимая головы, двинулась к выходу из зала.

Тимур молчал.

— Топорова! — рявкнул Кирилл. — А ну сядь, где сидела!

— Пусть идет, — сказал Тимур. — Прощай, Оля. Ты сильно ошиблась в выборе профессии.

Оля обернулась. По щекам ее расползались красные пятна:

— Я боюсь! Ясно вам? Это провал, это…

— Мы же договаривались, Оля, — мягко сказал Дрозд. — Ты же все заранее знала, разве нет?

Пышные вьющиеся пряди по обе стороны лица делали Олю похожей на коккер-спаниеля. А большие отчаянные глаза только усиливали это сходство.

— Иди-иди, — сквозь зубы пробормотал Тимур, давя в себе невольное сочувствие.

Волоча по ступенькам сумку, Оля кинулась вверх. Хлопнула, закрываясь, дверь.

— Так, — сказал Тимур. — Я это предвидел, конечно…

Ничего он не предвидел, но терять лицо нельзя было.

Вита поднялась:

— Погоди… Я ее догоню.

И побежала вслед за Олей; дверь хлопнула снова.

— Мужики, а может, черт с ним? — хрипло спросил Борис. — В самом деле…

— Ты туда же? — резко обернулся Тимур. — Скатертью дорога!

— Да нет, — Борис смутился.

— Не дергайся, Тим, — негромко сказал Дрозд. — Это естественно. Мы не ждали, что ты вот так прямо и заявишься к Кону… Это ж первая реакция. Мне самому не по себе.

И сделалось тихо. Они, четверо мужчин, сидели в большом и холодном зале Народного клуба, где на спинках твердых, покрытых растрескавшимся лаком кресел были в изобилии выцарапаны скабрезности. Они сидели перед сценой, плоской, как блин, годной лишь на то, чтобы высаживать по праздникам президиум.

Они были еще очень молоды. Кириллу и Борису было по двадцать два года, Тимуру — двадцать пять, и только Дрозду — двадцать девять. И еще много лет им предстояло мыкаться по таким вот жалким подмосткам, играть спектакли для полупустого зала — в ожидании, пока наконец судьба не преподнесет подарок в виде места в более-менее приличном театре…

— Там такие классные гримерки, — сказал Тимур неожиданно для себя.

— Да? — заинтересовался Кирилл. — Сцену мы все видели… А гримерки — тоже?

— Я бы там жил, — признался Тимур. — Я бы там поселился, ей-Богу.

— Страшно было? — небрежно спросил Дрозд.

— Сначала да, — честно признался Тимур. — Но потом… как-то сам собой проходит страх. Может быть, я ему понравился или он маму вспомнил, но у меня почему-то такое классное предчувствие…

Тимур помолчал. Сказал совсем другим тоном:

— Ребята, мы сейчас всем поперек глотки. Все, чьи спектакли идут на Коне, на нас навалятся единым фронтом, имейте в виду…

— Ясное дело, — задумчиво сказал Дрозд. — Тима, надо как-то девчонок оградить. Нам с Кирюхой и Борькой все это до лампочки, а вот Ольга…

Хлопнула дверь. Вернулась Вита. Сияющая, несмотря на длинную царапину поперек щеки.

— Значит так. — Вита уселась на край сцены с видом победительницы. — Ольга работать будет, она у нас самая талантливая, самая хорошая, просто гениальная… И спектакль у нас гениальный. И, Тима, если у тебя есть сигареты в сумке, угости меня, пожалуйста, я заслужила.

Тимур вытащил непочатую пачку, бросил Вите над головой Дрозда; девушка лихо поймала сигареты. Благодарно цокнула языком.

— Все тебе, — сказал Тимур. — Ты действительно заслужила. Только не кури, ради Бога, в зале — мне еще проблем с пожарным недостает…

Вита обворожительно улыбнулась, и Тимур подумал, что девицу ждет блестящее будущее. Пусть только режиссеры увидят ее на Коне! Пусть увидят, на что она способна!

— Когда станешь примадонной, угостишь и меня, — сказал неожиданно севшим голосом.

— Ты же не куришь, — прыснула Вита.

— Конфетой угостишь… Все. Хватит трепаться. На сцену.

— Тим.

Он обернулся, но увидел сперва только огонек сигареты, похожий на красную аварийную лампочку.

— Привет, Тимка…

Тогда Тимур узнал этого человека — по голосу.

— Добрый вечер, — отозвался сдержанно.

— Что так сухо? — мужчина вошел в круг света под фонарем. У него было выразительное моложавое лицо; на кончике чуть крючковатого носа кокетливо сидели крошечные очки в модной оправе.

— Ты что-то хотел мне сказать? — спросил Тимур.

Собеседник откинул со лба красивую седую прядь:

— Собственно, да… Хотел.

— Так вот: я не стану тебя слушать, Дегтярев. Кон выразил пожелание увидеть мой… наш с ребятами спектакль в субботу, восемнадцатого. Приходи, если хочешь. Если сможешь достать билет.

— Мальчик вырос…

Дегтярев усмехнулся.

— Давно. Ты только сейчас заметил?

— Я боюсь за тебя, — жестко сказал Дегтярев. — Ты отвечаешь за жизнь и здоровье своих актеров… Ты их подставляешь, кладешь на плаху. А знаешь, что такое депрессия после провала на Коне? Ни черта ты не знаешь.

— Провала не будет. Я понимаю, тебе очень хотелось бы, но провала не будет…

— Будет провал! Будет! Ты же неуч, Тима. Тебя ничему так и не научили за пять лет в институте… Я же видел твои курсовые работы. Это дилетантизм, Тима. Кон такого не потерпит никогда. Я немножко знаю его вкусы…

— Пошел к черту! — сказал Тимур и захлопнул перед носом Дегтярева тяжелую дверь подъезда.

— Мама?

Мать сидела за кухонным столом. Перед ней стояла тарелка с полу-плиткой шоколада и пустая на три четверти бутылка коньяка.

— Мама?! — Тимур в ужасе остановился в дверях.

— Беседовал с отцом? — спросила мать, не оборачиваясь.

— Да, — сказал Тимур упавшим голосом. — То есть нет… Не о чем нам беседовать! Я его к черту послал.

— Ну и правильно, — сказала мать, опуская голову на сплетенные пальцы. — Я его тоже послала… когда-то… — она хохотнула. — Тима… когда я шла первый раз на Кон, я, дура, тоже ничего не боялась. Молодая была, моложе тебя… Помню, как мы вышли на поклон. А самого спектакля — не помню. Помню, стою на краю сцены, мокрая, горячая, в пудре… Зал — как море… С ума посходили, орут «браво», чуть с балконов не падают.