Пират - Вулф Джин Родман - Страница 47

Кроме того, на военных судах люди больше зарабатывали, по крайней мере во время войны. Если они захватывали вражеский корабль, добыча делилась примерно по таким же правилам, как у нас. (Будь мы каперами, нам пришлось бы делиться еще и с короной.) Главное отличие состоит в том, что нам, пиратам, была не нужна война.

Здесь мне следует добавить, что среди пиратов встречались и испанцы. Их было не так много, поскольку английских, французских и голландских кораблей ходило по морям значительно меньше, чем испанских. Но испанцы тоже пиратствовали, и они имели больше портов, из которых совершали вылазки.

Должен заметить, что все пираты порой нападали на своих соотечественников. Мы не всегда щадили английский или французский корабль, особенно если позарез нуждались в чем-либо. Испанские пираты тоже не всегда щадили испанские суда. Дело в том, что пиратские команды обычно были многонациональными. Мы набирали главным образом французов, голландцев и так далее, а также, разумеется, шотландцев, ирландцев, валлийцев и парней из Африки. Испанские пираты тоже набирали чернокожих, причем в большом количестве. (И они нередко нанимали на судно дюжину коренных американцев, интереса ради.) Вот так обстояло дело. Довольно забавный расклад, если подумать.

Я только что вернулся из поездки. Отец Уол удаляется от дел и останется в приходе своего рода заслуженным пастором в отставке. Я стану новым пастором, значит, нас будет двое, покуда он жив. (Долгих ему лет жизни!) Потом останусь я один.

Однако долгожданный день близится, и, когда он наступит, я уйду. Я не сказал этого отцу Уолу. И вообще никому не сказал. Если мне суждено предать одну из эпох, я скорее предам нынешнюю.

В субботу в приходе состоится праздничный обед. Я должен прибыть в два часа в сопровождении отца Уола. Мы будем есть, пить и общаться, больше мне ничего не известно. В конце концов я распакую свои вещи в новой спальне. Я отслужу мессу в семь вечера в субботу, а также в семь и девять утра в воскресенье. Отец Уол отслужит свою последнюю мессу в одиннадцать. Я молюсь о том, чтобы быть хорошим священником все время, покуда остаюсь здесь.

А вдруг я не успею закончить свою историю здесь? Должен ли буду я продолжить дело в монастыре Девы Марии Вифлеемской? Ни в коем случае! Мне надо писать больше и лучше — и торопиться.

Я назначил Бена Бенсона боцманом. Звучит смешно, но он хотел быть именно боцманом. Мы нашли его тело у двери парусной кладовой. Он был задушен. Один парень из нашей команды говорил, что какое-то время работал вешателем, и я приказал ему осмотреть Бена.

— Мы всегда стараемся ломать шеи, капитан. Если человек достаточно тяжелый и падает с изрядной высоты, шея ломается. Но не всегда. Тогда я подпрыгивал, хватал парня за ноги и висел на нем, пока он не помрет. Удавленники выглядели в точности, как он, когда я снимал с них капюшон — так у нас называется мешок, который надевается на голову, чтобы никто не видел лица. Но я его потом снимал, чтобы использовать еще раз. Тогда я видел лицо. Он задушен, но не веревкой. Я вижу отпечатки пальцев на шее.

Мы с Питом вынесли тело Бена на палубу: я подумал, что при лунном свете мы увидим следы веревки, которых не разглядели в темноте. Следов веревки мы не обнаружили, но увидели отпечатки пальцев. Бена задушил человек с большими, сильными руками.

Мы погребли его в море, зашив в парусиновую койку, утяжеленную ядром девятифунтовика. Потом я допросил членов команды, внимательно разглядывая их руки и пытаясь выяснить, были ли у боцмана враги. Почти у всех руки были крупнее, чем у меня, но я не нашел ни одного человека, который не любил бы Бена. Большинство не знали его до того, как он вступил в команду. Рыжий Джек был его другом. Большой Нед и Маху тоже были его друзьями — не такими близкими, как Рыжий Джек, но друзьями. Все трое заявили, что хотят убить убийцу Бена, и, похоже, они говорили серьезно.

Я доходчиво объяснил всем, что на моем корабле честный поединок — одно дело, а убийство — совсем другое. Скажите мне — и я высажу вас на берег с абордажными саблями. Во всех прочих случаях я желаю знать, кто убил и почему. Все со мной согласились, но это ничего мне не дало. Кто-то убил Бена. Явно не Маху и не Новия — и уж точно не я. Все прочие оставались под подозрением.

Допросив почти всех и ровным счетом ничего не выяснив, я удалился в свою каюту, закрыл дверь и стал молиться. Новия рисовала на палубе; полагаю, она поняла, что я хочу остаться один.

Вначале я помолился о душе Бена. Потом помолился о своей душе. Я сказал Богу, что знаю: я пират и ничем не лучше Бена. Любое наказание, которое Он мне определит, будет справедливым. Я знал это, о чем и сказал Ему. Возможно, я буду вопить, рыдать, умолять и стенать, но я никогда не скажу, что Он поступил со мной несправедливо. Я пообещал никогда не творить зла без необходимости и умолял Бога простить мне все прегрешения, которые я совершил и совершу впредь.

Тогда единственный раз в жизни я услышал глас Господень. Бог ответил мне — не в уме моем, не в сердце моем и не в душе моей. Он заговорил вслух, и голос Его был невыразимо прекрасен. Он сказал: «Люби Меня, Крис, а все остальное приложится».

Когда я снова вышел на палубу, все разговаривали о шуме, раздавшемся минуту назад. Хотя на небе не виднелось ни облачка, Новия утверждала, что прогремел гром. Нет, возражал Бутон, это выстрелили пушки. «Магдалена» тогда стояла к северо-северо-востоку от нас, на расстоянии двух — двух с половиной миль. Бутон считал, что она дала залп из орудий левого борта. Я сказал всем, что знаю, каково происхождение странного шума, но это касается только меня одного, и они могут не беспокоиться.

Прежде чем приступить к рассказу о галеоне, я должен прояснить еще одно обстоятельство — на самом деле мне следовало сделать это раньше. Как вы уже знаете, когда я передал Эстрелиту на попечение капитана Охеды и вернулся в свою каюту, там меня ждала Новия. Разумеется, было темно, и она лежала под одеялом в постели, постланной мной на полу каюты (на палубном настиле, если точно). Мы занялись любовью и почти не разговаривали, если не считать фраз типа «сейчас я кончу» или «давай повторим».

Мы и утром не разговаривали. Мы оба боялись сказать что-нибудь такое, что снова внесет разлад в наши отношения, и потому больше молчали. Поднявшись с постели, Новия надела все те же матросские штаны с голубой рубахой, и я испугался, что она опять покинет корабль.

Она осталась. Но впоследствии гораздо чаще ходила в мужском платье, чем в женском. Поначалу я думал, что она просто хочет быть готова в любую минуту уйти, если вдруг снова вспыхнет ссора, но она продолжала одеваться по-мужски и после того, как мы вышли в море. Иногда она носила свои платья. Но чаще одевалась как все остальные на борту.

Отчасти дело было в фигуре. При первой нашей встрече Новия сказала мне, что хочет снова округлиться, стать женственной. Теперь она работала гораздо меньше, чем раньше, и питалась лучше — особенно когда мы стояли в каком-нибудь порту. Несколько платьев, сшитых ею и Азукой, вообще не налезали на нее, а все прочие были тесноваты.

Но отчасти дело было в другом. Мне кажется, я знаю в чем, хотя не уверен, что сумею объяснить толком. Когда Новия постоянно носила платья и почти все время проводила в моей крохотной каюте, она не была одной из нас в подлинном смысле слова. Когда я велел ей убираться прочь, она — в гордости своей, ибо Новия всегда была очень, очень гордой, — ушла, а вернулась уже другим человеком. Я был пиратом, и Новия решила тоже стать пиратом. Когда мы спасались бегством от «Санта-Люсии», я вдруг осознал одну вещь, над которой никогда прежде не задумывался.

Бутон числился старшим помощником, но в действительности вторым человеком на корабле была Новия. Если бы один из залпов с «Санта-Люсии» убил меня, Новия стала бы капитаном, а Бутон остался бы в должности старшего помощника. Много страниц назад я упомянул, что читал о женщинах, командовавших пиратскими кораблями. Большинство людей наверняка изумились бы такому раскладу — но не я. Такая ситуация вполне могла сложиться на «Кастильо бланко».