Приключения Мильса Веллингфорда - Купер Джеймс Фенимор - Страница 2

Грации было завещано четыре тысячи фунтов стерлингов, помещенных под проценты. Все остальное, ценностью в пятьсот долларов, было мое. Так как общий доход составлял более тысячи долларов, то я мог считать себя прекрасно обеспеченным в материальном отношении, особенно, если принять во внимание мое скромное воспитание.

Отец назначил нашими опекунами и душеприказчиками Гардинга и мою мать; за смертью последней, исполнителем воли покойного являлся один мистер Гардинг. Его дети были нам почти ровесники.

Руперт Гардинг был старше меня на один год, а его сестра, Люси, на шесть месяцев моложе Грации. С самого детства нас соединяла тесная дружба.

Но надо сознаться, что, несмотря на все данные, Руперт Гардинг далеко не удовлетворял своего родителя. Я был гораздо сильнее его; и еще за год до смерти матери я уже был готов поступить в школу, но она хотела немного подождать, чтобы послать меня в Иэль, где находилось заведение, намеченное для меня отцом; и Руперт мог бы сопровождать меня туда. Мать намеревалась доставить ему возможность получить полное образование, что было мечтою нашего пастора, предназначавшего своего сына к духовной карьере.

Это промедление послужило к тому, что моя дальнейшая жизнь приняла совершенно иной оборот.

Отец, кажется, хотел сделать из меня адвоката. Но всякая умственная работа отталкивала меня, а потому я был в восторге, что мое поступление в училище было отложено на год.

Правда, учение давалось мне легко; я увлекался чтением книг, но преимущественно легкого содержания. Что же касается Руперта, то неспособным его нельзя было назвать; но он чувствовал положительно отвращение к науке, и к тому же был ленив и упрям.

Мистер Гардинг пользовался маленьким домиком и двадцатью пятью акрами земли, которая возделывалась двумя невольниками и двумя невольницами, перешедшими к Гардингу после его матери.

У меня тоже было двенадцать невольников-негров. Назывались они все: Гектор Клаубонни, Венера Клаубонни, Цезарь Клаубонни, Роза Клаубонни (эта была черна, как галка), Ромео Клаубонни и Жульетта, попросту Жюли Клаубонни; затем Фараон, Потифар, Самсон и Навуходоносор или Неб — и все Клаубонни.

Неб был почти одних лет со мною и долгое время — моим товарищем в играх. Даже тогда, когда его стали заставлять серьезно работать, я все-таки брал его с собой на рыбную ловлю, на охоту, на прогулки в лодке по реке Гудзону.

Неб был большой охотник до бродячей жизни. Они вместе с Рупертом то и дело сманивали меня бросить книги, побегать с ними, поискать орехов, которые, по мнению Неба, стоили больше, чем все книги, взятые вместе.

Под руководством Неба я прекрасно изучил ботанику. Я забыл сказать, что со смертью матери в нашем хозяйстве произошла полная перемена. Мы с сестрой были слишком молоды и неопытны, а потому мистер Гардинг решился расстаться со своим пасторским домиком и поселиться у нас, в Клаубонни, вместе с детьми.

Мы с Грацией были в восторге. Каждый из нас имел свою комнату: мы весело расставались по вечерам, зная, что на следующий день будем опять все вместе.

Об учении не было речи целых два месяца; мы бегали по полям, рвали фрукты, орехи, смотрели на жатву; все время находились в движении, что, конечно, отозвалось очень благоприятно на нашем здоровьи.

Руперт походил на свою мать: он обладал красотой и грацией. В манере держать себя в нем не было никакой натянутости; речь его лилась свободно, увлекая слушателей. Что касается меня, хотя я и не был красив, но за то силен, энергичен, деятелен; в этом отношении я имел перевес не только над моим юным другом, но и над всеми моими товарищами. Но кто был очарователен — это Грация: глаза — темно-синие, щеки, покрытые нежным румянцем, и при всем этом — чарующая улыбка. Жаль только, что она была хрупким созданием.

Люси была прекрасно сложена. Ее красота ничем не выделялась, но в выражении ее лица была неизъяснимая прелесть. Ее волосы, черные, как смоль, синие глаза и густой румянец делали ее миловидной. Особенно хороши были ее зубы; смеясь, она так мило показывала их. В веселые минуты от всего ее существа веяло счастьем.

Глава II

Мистер Гардинг серьезно принялся за мое учение. Сначала он засадил меня за элементарные науки, которые под его руководством я изучил основательно. В короткое время я уже знал наизусть всю грамматику и безошибочно решал всевозможные арифметические задачи; мы уже начали проходить геометрию, тригонометрию и даже стихосложение.

Но в мои соображения отнюдь не входило сделаться ученым. Решение мое было принято. Только одно беспокоило меня: не высказывала ли мать определенного желания относительно моей карьеры.

По этому поводу я поговорил с Рупертом. Его ответ несколько удивил меня.

— Какое теперь дело твоим родителям — будешь ли ты адвокатом, доктором, или купцом, или же фермером, подобно твоему отцу?

— Мой отец был моряком! — воскликнул я.

— Да, вот прекрасная профессия. Я отдал бы все на свете, чтобы сделаться моряком.

— Ты, Руперт?! Но ведь твой отец хочет, чтобы ты был пастором.

— Хорош я буду на пасторской кафедре! Нет, нет, Мильс. Ты знаешь, мой прадед был морским капитаном, а из своего сына он сделал священника. Обернем же теперь медаль на обратную сторону: пусть сын священника сделается в свою очередь капитаном. Я люблю море; оно манит меня к себе. Ты же сам себе хозяин, — продолжал он, — и в праве располагать собой, как тебе угодно. Кто тебе мешает испробовать жизнь на море? Если она не понравится, ты всегда успеешь возвратиться на родину и здесь преспокойно косить сено и откармливать свиней.

— Однако, так же, как и ты, без разрешения твоего отца я ничего не могу предпринять.

Руперт рассмеялся и стал убеждать меня, что раз я твердо решил не ехать в Иэль и не быть адвокатом, то я могу уехать тайком; таким поступком я снял бы с его отца всякую ответственность. И нечего было терять времени, ибо самое лучшее — поступить на морскую службу от шестнадцати до двадцати лет.

Признаюсь, что эти ловкие доводы Руперта вскружили мне голову. Вскоре мне представился случай позондировать почву. Я спросил у мистера Гардинга, упоминалось ли в завещании отца о том, что я должен ехать в Иэль и готовиться к адвокатуре. Ничего подобного не было сказано. Мать же говорила неоднократно, что ей желательно было бы, чтобы я сделался адвокатом, но что выбор деятельности она все-таки вполне предоставляет мне.

Я вздохнул с облегчением и объявил мистеру Гардингу, что я решил быть моряком. Это сообщение смутило его. Наше объяснение кончилось тем, что он мне сказал, что с моей стороны непростительно глупо бросать науку ради фантазии — объездить свет в качестве простого матроса.

Обо всем этом я рассказал Руперту.

После долгих рассуждений он предложил бежать совсем в Нью-Йорк и поступить юнгами на какое-нибудь судно, отправляющееся в Индию.

Целый месяц мы с Рупертом обсуждали наш проект до мельчайших подробностей. Чего мы с ним только не придумывали! Наконец, я решил посвятить в тайну наших юных товарок, взяв с них предварительно обет молчания. Мой друг был против этого; но я слишком любил Грацию и ценил мнение Люси, а потому настоял на своем.

Сорок лет прошло со времени этого торжественного совещания, но мое воображение рисует мне его так живо, как будто бы все произошло только вчера.

Мы вчетвером сидели на скамейке, под тенью дуба. Перед нами открывался живописный вид на Гудзон. Стояла знойная тишина. Вдали белели паруса. Грация начала восторгаться.

Я воспользовался благоприятной минутой и заговорил.

— Я очень рад, что ты так любуешься кораблями; значит тебе доставит удовольствие мое решение сделаться моряком.

Водворилось молчание, длившееся две минуты. Я устремил мои глаза вдаль, как бы рассматривая лодки. Грация смотрела на меня в упор, я чувствовал на себе ее взгляд, и мне делалось неловко. Тогда я обернулся и встретился взорами с Люси; она пристально глядела на меня и, казалось, не верила своим ушам.