Белые ночи (СИ) - Лисина Александра - Страница 29

У меня отчаянно заныли зубы, руки как отвалились, ног я тоже больше не чувствовала, а дыхании вырывалось из груди сиплое, шумное, будто на морозе. Кажется, даже холодное облачко в какой-то момент слетело с губ, осев на щеках и ресницах острыми льдинками. Что это? Слезы? Да, кажется, слезы текут из глаз. Во рту поселился стойкий привкус крови, сердце билось тяжело, с перерывами, будто совершало гигантскую, неимоверно трудную работу. Горло перехватило болезненным спазмом. Висящая на груди цепочка вдруг показалась неподъемной тяжестью, а мерцающая мягким голубым светом жемчужина — целой горой, что вдруг обрушилась сверху и давит, давит, настойчиво пригибая голову к земле.

Я тихо застонала, остро жалея, что не способна на большее. Крепко зажмурилась, отдавая последнее, что могла, а потом почувствовала, как что-то словно рвется внутри и распадается на миллионы крохотных осколков. Точно так же, как распадался у меня в руках потерявший силу амулет. И теперь бьющий из моих ладоней белый свет уже ничто не сдерживало — мягкий, чудесный, невозможный свет творимого безумия.

Затем пришла сильная боль, за ней — отчаяние, смешанное с горечью и четким пониманием своей оплошности. Потом появился сильный жар в онемевших пальцах, который быстро растекся во все стороны и горячим маревом окутал проклятую клетку, где вдруг заметался и испуганно заскулил громадный оборотень.

Во мне задрожала и лопнула еще одна струна, из носа щедро брызнуло алым. В глазах помутнело, но перед тем, как окончательно потерять сознание и рухнуть безжизненной куклой на вытоптанную землю, я все-таки смогла поднять налитые свинцом веки и с какой-то необъяснимой гордостью увидеть, что дурацкий замок, наконец, сдался. Не смог мне противостоять. Он вдруг разом почернел, заскрипел, отчего-то съежился, разрывая прочные связи с наложенной на клетку охранной сетью. Многочисленная паутина заклятий тоже задрожала, стремительно сползая с прутьев, словно ее сдергивали невидимые пальцы. Потом замок сухо щелкнул, раскрылся, как перезревший орех, и безжизненным куском металла рухнул точно на мои ноги.

Но я этого уже не почувствовала. Только увидела, как перевернулся вверх тормашками мир, вместо ошеломленно распахнутых черных глаз надо мной нависло ночное небо Тирилона. По лицу ласково прошелся легкий ветерок, а чей-то грустный голос в голове неслышно вздохнул:

— Вот и все, Трис. Я больше тебе не нужен…

7

Просыпалась я тяжело и неохотно, будто выныривала из глубины черного безвременья, куда по собственной глупости вдруг решила окунуться с головой. Неестественный сон отпускал долго, цеплялся за разум, будто имел на меня какое-то право. Уходил с недовольным ворчанием, словно не желал оставлять измученное и изрядно помутневшее сознание. Тело казалось онемевшим и каким-то чужим, руки и ноги налились свинцовой тяжестью, дышать было трудно и ненормально тяжело. Каждый вздох давался настолько нелегко, что в пустую голову плавно закралась мысль о том, что тело и правда не мое.

Впрочем, это быстро прошло: спустя несколько минут невозможная слабость стала проходить, вернулся слух и чувствительность в пальцах, одновременно появилось ощущение того, что я лежу на чем-то мягком и довольно колючем. Затем прояснилось в глазах, утих нескончаемый гул в ушах, в висках постепенно перестала стучать кровь. Шевелиться, правда, еще не хотелось, но настойчиво бьющий в глаза свет все-таки заставил устало моргнуть и слегка повернуть голову.

Стало получше.

Какое-то время я просто лежала, бездумно изучая незнакомый деревянный потолок, подсвеченный снизу яркими солнечными лучами. Слушала назойливое жужжание мух над головой, молча изучала большое осиное гнездо под самой крышей. Равнодушно следила за суетящимися вокруг него полосатыми хозяевами и старательно рылась в памяти, пытаясь сообразить, что же случилось и почему я вдруг осталась жива. Более того, нахожусь не в тюрьме, а спокойно нежусь в постели, наслаждаюсь ароматами свободы (то бишь, сена и навоза) и все еще не чувствую колодок на шее.

Вдумчивое молчание нарушил внезапный грохот снизу и немного в стороне. Затем послышались чьи-то тяжелые шаги, раздалось позвякивание сбруи и лошадиное фырканье, которое быстро заглушилось новым шумом и отборной бранью сразу на два голоса.

— …мать твою, Бодун! Под ноги смотреть надо! Думаешь, хозяин обрадуется, что мы свалили без оплаты? Да еще коней чужих увели?

— Сдох твой хозяин! — огрызнулся хрипловатый бас. — Кишки вон, до сих пор с потолка свисают! А башка вообще под кроватью тухнет! Между прочим, кони теперь наши — можем брать, когда хотим. Риглу все равно не понадобятся.

— Заткнись, придурок! Хочешь последовать за ним?!

Я с трудом приподняла голову, стараясь сообразить, что происходит: вокруг достаточно светло, чтобы считать, что сейчас день; над головой плавают невесомые пылинки, переливаясь в свете солнечных лучей, как золотая паутина; рядом ни души; тело мое и вполне живое; под руками хорошо ощущается колючая солома, а со всех сторон, куда ни глянь, возвышаются охапки душистого сена, которому вроде неоткуда взяться в оживленном городе. Сквозь крохотное оконце в потолке упруго бьет полуденное солнце. Воздух теплый и немного душный. Внизу кто-то торопливо седлает недовольных таким обращением лошадей, звенит уздечками, хрипло ругается, спорит.

Я нахмурилась, но потом все-таки сориентировалась: конюшня. Чья-то невидимая рука умудрилась затащиться меня прямиком на чердак той самой конюшни, с которой я не далее, как сутки назад, изучала задний двор одной проклятой таверны. Точно, она! Такие крохотные закутки специально устраивают радивые хозяева, чтобы было где хранить зимой сено для гостевых скакунов! И кто-то ловко втиснул меня между старыми запасами, надежно спрятав от посторонних глаз!

— Не, ну че ты, Ирал? — торопливо пробормотал подо мной тот же хрипловатый бас. — Я ж не виноват, что так вышло.

— Болван! А кто виноват?! Кто клетку открыл, а?!!

— Ну, не я же! Что я, дурак — выпускать этого монстра на свободу?!

— За дверью смотри!! — злым шепотом рявкнул Ирал, сноровисто закидывая мешки на спину уже оседланного коня. — Арбалет держи наготове! Вдруг вернется? И пасть свою закрой, пока не помогли! Знаешь, что будет, когда народ вспомнить, КТО его сюда привез?!

Бодун звучно икнул.

— То-то же! Валим отсюда, пока они не опомнились. Иначе лежать нам рядом с Риглом и Деркуном. Оборотни, они — гады злопамятные. Если найдет — мигом кишки выпустит, как из этих. Так что валим, пока не поздно, а там, глядишь, и не догонит.

— Он же… днем слабеет… вроде…

— Ага! Ты его хоть раз видел слабым?! Думаешь, он отступится? Думаешь, хозяин зря его кровью заставлял течь?! Зря не кормил и не давал нормальный облик принять?! Не-е-т брат, такие твари не умеют отступаться. Если промедлим хоть немного, не уйти нам. Поэтому собираем монатки, бросаем телеги и бежим, покуда не догнали.

— А выручка? — жалобно спросил Бодун.

— Я взял, сколько нашел. И не ной: на месяц нам хватит, а там что-нибудь придумаем. Не так-то просто было копаться у Ригла, когда там все по колено кровищей залито, а сам он… в жизни такого не видал и, надеюсь, никогда больше не увижу. Весь пол там заблевал, да и сейчас еще подкатывает. Но главное, что никто ведь не услышал ни звука! Не заподозрил даже, словно этот урод его сонным застал! Сверху навалился, да и вырвал глотку! А потом все остальное, куда морда пролезла! Если б я сейчас не пошел проверять…

— А если трактирщик узнает?

— Не узнает, — хищно усмехнулся Ирал. — По крайней мере, до тех пор, пока с потолка не протечет. Я там дверь заклинил, когда уходил, а вылезал вовсе через окно, чтоб не светиться зря. Этого времени нам хватит до того, как он всполошится. Ты все взял? Тогда теперь топай, болван! Еще неизвестно, сколько этот урод за ночь народа положил, но я не собираюсь дожидаться, пока сюда нагрянет стража.

По полу гулко простучали копыта, скрипнула потревоженная створка ворот, снаружи донеслись незнакомые голоса, что-то стукнуло и заворчало, но вскоре все стихло. Я обреченно прикрыла глаза: значит, все-таки убил… как минимум, двоих, а может, и больше. У него ведь вся ночь была в запасе, чтобы отвести душу за пережитые унижения. И сотни беспомощных, беззащитных против его гнева горожан. Скольких он загрыз? Десятки? Сотни, пока не успокоился? И ведь это я его выпустила… господи, неужели правда?