Последнее Рождество (СИ) - Крэйн Виктория - Страница 4

Я свесилась с кровати, ухватила одеяло за край и натянула на себя, затем свернулась клубочком и закрыла глаза. Мне нужно было поспать, а то завтра я не смогу встретить Рождество.

— Я умолял Владыку вернуть его тебе, — донеслось да меня сквозь одеяло, — он сказал, что это невозможно. Я просил Бога Смерти найти его, но Азраэль ответил, что его не найти никогда. Его нет, он перестал существовать.

Он долго молчал. Я решила, что он ушел, и я наконец-то начала проваливаться в сон.

— Ты знаешь, что я поклялся твоему мужу, что позабочусь о тебе, что не оставлю тебя ни на мгновение? Он благословил нас, прежде чем уйти.

«Знаю», — подумала я про себя и провалилась в спасительный сон.

Утро встретило меня доносящимися с кухни запахами. Я выползла из постели, подошла к зеркалу и долго разглядывала свое осунувшееся, с синяками под глазами — будто я всю ночь не сомкнула глаз — лицо. Взгляд мой скользнул вниз, к глубокой царапине между моими грудями. Я вздохнула и потянулась за халатом.

Еще с лестницы я заметила миссис Коллинз, которая стояла на своем вечном посту у плиты. Женщина держала над огнем плоскую сковороду, готовясь подбросить и перевернуть тонкий блин. Плечи ее были напряжены, и я мигом почуяла неладное. Шагнув на кухню, я тут же обнаружила причину нервозности моей домоправительницы: у дальнего окна стоял мой солнечный демон-хранитель и пожирал глазами раскинувшийся перед ним пейзаж. «А сегодня солнечно, как же хорошо!» — вскользь отметила я про себя, а вслух сказала:

— Всем доброе утро! Как же все замело-то… Миссис Коллинз, дверь, наверное, завалило, как же вы вошли?

— Мне помог молодой человек, — тихо ответила домоправительница и ловко поймала взлетевший кверху блин.

Упомянутая личность обернулась ко мне и мрачно меня оглядела. Редкий случай, он не улыбался, был спокоен, сосредоточен и очень серьезен. От цепкого взгляда не укрылись ни моя бледность, ни синяки под глазами, ни мелко трясущиеся руки, которые я тут же скрестила на груди, прислонившись спиной к дверному косяку.

Я приподняла брови, молча указав ему на спину моей помощницы. Он пожал плечами, затем в воздухе что-то пронеслось, и я увидела, как плечи женщины расслабляются: она могла чувствовать зловещую ауру моего гостя, она не понимала, в чем причина ее дискомфорта, но теперь он стал для нее обычным человеком, и она успокоилась.

— Вот и славно, что ты пораньше поднялась, деточка, — заохала миссис Коллинз, — как раз блинчики твои любимые готовы, а я и вареньица принесла, вишневого, как ты любишь, и чернику из запасов. Кларк сам собирал.

Мы уселись за стол, друг против друга, и женщина тотчас же бросилась накладывать нам на тарелки блины, от всей души сдобрив их сливочным маслом. Между нами оказалась полная тарелка черники, сметана и вишневое варенье. Я не успела даже вдохнуть запах ягод, как рядом появилась огромная чашка кофе со сливками.

— Я очень рада, что вы, молодой человек, приехали, а то у меня сердце кровью обливается всякий вечер, когда мне нужно уходить, и видит Бог, я звала ее к себе, уговаривала хотя бы один вечерок с нами посидеть, не торчать одной в таком огромном доме, а она все твердит: «Мне нужно работать, мне нужно работать». А то я не знаю, что она сидит тут вечерами у камина да музыку слушает или бродит словно приведение вдоль берега, потом вдруг остановится и смотрит на океан, и не шевелится, будто статуя какая! Ох, горюшко-горе! Я звала ее с нами Рождество отметить, но она отказалась! — Миссис Коллинз произнесла последние слова оскорбленно, на слегка повышенных тонах, но тут же словно опомнилась и запричитала, глядя на молча уставившегося в тарелку мужчину: — Нет, вы не подумайте, она такая вежливая, интеллигентная девочка, просто я очень переживаю, ведь она совсем одна на белом свете! Какое счастье, что вы приехали, и ей не придется отмечать праздник одной.

Вскоре, добавив еще парочку замечаний по поводу «несчастной деточки», миссис Коллинз вышла из кухни, оставив нас в молчании заканчивать завтрак.

В тишине я собрала тарелки, сунула их в посудомоечную машину и повернулась к двери. Он перехватил меня на пороге, распахнул на груди халат и уставился на оставленную им царапину, потом судорожно выдохнул и, обхватив руками за плечи, рванул меня к своей груди, крепко прижал и уткнулся острым подбородком мне в волосы.

Я тихо стояла, ожидая, когда он меня отпустит, и я смогу подняться к себе, чтобы привести себя в порядок и отправиться в город, гулять.

Внезапно он резко меня оттолкнул и исчез.

Уже часа три я бесцельно слонялась по центру города. Я встретила знакомых из редакции, и они затащили меня в кафе, где мы посидели немного, поздравляя друг друга с Рождеством, желая счастья и радости. Ребята, смеясь, вливали в меня виски, я пила и не пьянела, вызывая этим еще больший хохот, граничащий с восторгом. Я оставила их час спустя продолжать праздновать Рождество дальше, а сама достала из рюкзака фотоаппарат и пошла фотографировать… детей.

Две сестренки-близняшки с таким удовольствием мне позировали, что я согласилась на их уговоры и отправилась вместе с ними кататься на карусели, а их смеющиеся родители снимали нас на свою камеру.

Потом я купила себе огромный моток сладкой ваты, уселась на скамейку и начала медленно есть, глядя на сверкающую разноцветными лампочками рождественскую ель. В голове моей было пусто. Я смотрела на ель, а перед моими глазами вдруг возникла комната, пушистая елка… и музыка Чайковского. Я помотала головой, чтобы вернуть привычную и безопасную пустоту. Нет, я не буду тут сидеть.

Я встала и зашагала с площади. Мимо меня бежали дети, проносились санки, лаяли собаки, мне в спину ударил снежок, но я даже не обернулась, продолжая молча идти вперед. Внезапно я почувствовала сильную усталость и духоту. Мне захотелось, чтобы никого больше не было вокруг, чтобы было тихо и пустынно. Существовал только один способ — способ, которым я никогда не пользовалась, но я знала, если я пробуду здесь, в окружении смеющихся, празднующих горожан еще немного, я разобьюсь мелкими осколками упавшей с елки хрустальной звезды.

Через мгновение я стояла на пустынном берегу океана, и только луна серебрила снег вокруг меня. Так просто — раз, и я оказалась там, где хотела…

Я подошла к высокому бортику, перегнулась и посмотрела вниз. Морозы были жестоки, сковав льдом свободный океан, и даже теплые течения не могли разбить эти крепкие доспехи. Мои доспехи оказались не столь надежды, как мне хотелось, и я подняла голову к Небесам. Очень хотелось взвыть или заплакать. Ни то и ни другое у меня не получилось, я только начала дрожать, мелко-мелко, всем телом, и тогда я прикусила губу, сильно, до крови, и это мне помогло взять себя в руки. Я подтянулась и уселась на бортик верхом, свесив ноги вниз.

«Я отдаю тебе все, что у меня есть, всю свою силу, я возвращаю обратно твой Дар, я желаю, чтобы ты жила дальше, чтобы была счастлива. Поклянись мне, что ты не будешь ни о чем сожалеть, что не будешь меня уговаривать», — раздался у меня в голове спокойный тихий голос, голос, который я гнала от себя все эти месяцы, и я пошатнулась.

— Почему, — крикнула я во тьму ночи, — почему ты, отдавая мне все, лишил меня пустоты, которая была с тобой тысячелетия?!

Я спрыгнула вниз, на лед, и зашагала вперед, широко раскинув руки.

— Я не хочу ничего чувствовать, я не хочу ничего, я хочу пустоты и покоя!!!

«Ты этого не хочешь, ты никогда не поймешь, каково это, когда тебя поглощает пустота, когда ты живешь только за счет украденного тепла, я не желаю тебе такой участи».

— Ты не хотел бороться, мы бы что-нибудь придумали, но ты решил уйти!

«Ты сама знаешь, почему я решил уйти, я уходил счастливым, зная, что ты пронесешь сквозь века память обо мне, ты меня не забудешь, а это значит, что частичка меня всегда будет рядом с тобой, в тебе».

— Да, черт побери, я тебя не забуду! Ты ушел и оставил мне вечную боль! Я хотела уйти с тобой!