Третейский судья - Лаврова Ольга - Страница 22

— Поскольку вам, я вижу, интересно, открою секрет, на чем погорел его бизнес. Смотрим — зелье у наркоманов стало вдруг стандартное. Даже химический состав идентичный. Значит, один источник и массовое производство. И вот вышли мы на пеньковую фабрику. А уже к вечеру и на дачу Хомутовой и на ваш офис под вывеской «КСИБЗ». Все были на месте, всех взяли, кроме главного человека. Почему? Потому что после убийства — как раз в тот день — он был в шоке. В подобных случаях из-за эмоциональной перегрузки убийцы почти всегда несколько часов спят… Выходит, убийство спасло его от ареста.

— Арест, наоборот, мог спасти от убийства, — вставляет Томин. — Ирония судьбы.

— Но за что Коваль убил любимую девушку? Вам не хочется рассказать? — вдруг спрашивает Пал Палыч.

Пал Палыч не напрасно допытывается. На самом деле Ковалю хочется рассказать. Если человек десять лет молчит, а потом его доводят до кондиции, ему, конечно, хочется выплеснуть правду. Правда — странная вещь, она всегда наружу просится. Но не всегда ее наружу пускают. Коваль не пустит.

Коваль глухо молчит, лицо безжизненное.

— Неужели не хочется?.. Ладно, попробую я, — решает Пал Палыч.

Он делает знак, и Томин достает еще пива. Но теперь оно уже не производит расслабляющего действия, все слишком напряжены.

— Я думал о вас, перечитывал дела о наркотиках и убийстве. Ходил с вами по набережной. Я влез в вашу шкуру и — мне кажется — понял. Коваль занимался наркоторговлей, но терпеть не мог наркоманов. Лучше других он знал, что это погибшие люди. Среди его соратников наркоманов не было.

— Паша, был один, но как-то странно помер, — напоминает Томин, имея в виду скоропостижно скончавшегося Снегирева.

— Верно. Это подтверждает мою мысль. Вероника кололась. У меня тут есть запись протокола осмотра с места убийства. «Положение тела», «трупные пятна», «окоченение». Включим?

— Прошу вас, — задушенно говорит Коваль, делая протестующий жест.

Пал Палыч смотрит на него, страдающего, и отказывается от жестокого эксперимента, который обычно дает эффект. Томин, взявшийся было за кнопку магнитофона, досадливо отходит: вечно Паша со своим благородством.

— По словам подруги, она принимала таблетки, а колоться стала незадолго до смерти. Представим себе, что испытал Коваль, узнав, что Вероника наркоманка. Это было потрясение. Мне кажется, он убил в состоянии аффекта. А попросту — от отчаяния. А?

Коваль как-то подается назад, словно подальше от Пал Палыча, который обнажает его темные душевные глубины.

— У наркодельца любимую женщину отняла наркота. Это разве не судьба?

Томин доливает стакан Коваля, тот жадно пьет.

— Вы были знакомы с ее подругой, Аней Марголиной? — спрашивает Томин. — Она без вины отбыла восемь лет лагерей.

— Она приохотила Веронику к этой гадости. Она ее погубила! — вырывается у Коваля.

— Могу я считать это признанием и вашей вины перед людьми, которые погибли от наркотиков? — спрашивает Знаменский.

Коваль не отвечает.

— Никаких признаний… — невесело произносит Пал Палыч. — Что ж, Бог вам судья. Но вы играете с судьбой. Вы играете с судьбой… А у вашей судьбы что-то тяжелая поступь… Давайте пропуск.

Коваль не сразу понимает.

— Пропуск, — повторяет Пал Палыч.

В молчании он подписывает пропуск. В молчании идет к двери не чаявший так просто вырваться Коваль. Внешне выигравший в поединке, но внутренне разгромленный и понимающий, что остался на крючке.

Он мог бы уехать в Вену первым же поездом. Сослаться перед деловыми партнерами на какую-нибудь срочность и уехать. Пусть «высокое министерство» попробует его достать.

Однако банальная, но истина — от себя ни в каком поезде не уедешь.

Коваль привык принимать себя таким, каков есть, и всегда был сам с собой согласен. Не пересматривал своих поступков, не мучился сожалениями; решая что-то, делал и шел дальше. Но в кабинете Знаменского «положение тела»… «трупные пятна»… и потом по дороге в гостиницу и в номере из глубокого подполья души выполз невыносимый вопрос: имел ли он право отнять у Вероники жизнь? А где правильно поставленный вопрос, там недалеко до правильного ответа.

Он отсылает Катерину, стараясь не смотреть в ее похожее лицо. Долго сидит в ресторане один, пока не начинают петь цыгане. Поднимается в номер. Заказывает бутылку коньяку. Потом вторую. Пьет. Мается. Дошел до определенной грани, а дальше хмель не берет. На ковре валяется сотовый телефон и подает сигналы.

Ночь проходит в полузабытьи, коротких тревожных снах. Утром он с отвращением умывается холодной водой. Застегивает рубашку непослушными пальцами. Поднимает с полу пиджак.

В отчете наружки будет отмечено, что объект покинул отель «Советский» раньше, чем обычно, и с признаками алкогольного опьянения. Что направился пешком по Ленинградскому проспекту в сторону Белорусского вокзала, миновав который, на Тверской улице остановил свободное такси. Что некоторое время без видимой цели ездил по городу, не стараясь, однако, оторваться от «хвоста». Что вышел на набережной Яузы и постоял на горбатом пешеходном мостике, ни с кем не общаясь. Что снова взял машину и поехал к церкви, где прежде бывал дважды и где на сей раз пробыл около сорока минут, так как было безлюдно, то за ним не входили, дожидаясь снаружи. Затем объект направился на кладбище, в глубь которого его тоже сопровождать не стали, зная наизусть его привычный маршрут…

Для Томина рабочий день начинается с Риммы Анатольевны — она звонит по номеру, который был ей дан на совершенно экстренный случай. Спеша и волнуясь, женщина докладывает, что «иностранец из Австрии оказался третейский судья. Будет разбирать спор босса с Авдеевым — это наш клиент. И Авдеев собирается его убить — иностранца. Босс говорил кому-то по секрету, я сама слышала!»

Томин несет новость Знаменскому, тот пожимает плечами:

— Третейских судей не убивают. И потом, Авдеев на это не способен, другого плана человек, вот если сам Ландышев… и готовит, так сказать, алиби?

— Если Ландышев… — задумчиво тянет Томин. — Это вариант. Что-то у них с Яновым есть, кроме третейского суда. А?

— Да, на Ландышева он вибрировал.

Звонит телефон Томина, он выслушивает сообщение и отвечает:

— Не трогайте, я сам.

Затем сообщает Знаменскому:

— Любопытные дела! В гостиницу пришло письмо на имя Нуриева. И отправитель — тот же Нуриев. На конверте надпись: «В случае моей смерти вскрыть». Я помчался! И предостерегу все-таки Коваля.

Давно ли у Транспортбанка Руслан столкнулся вдруг с Ковалем — в первый момент как поленом по голове треснули, обалдел, шарахнулся прятаться. Но сразу и обрадовался, что видит снова, что перед Ковалем суетятся: значит, он в порядке, в силе и не скрывается. И когда Коваль стал босса прижимать, Руслан втайне посмеивался, довольный.

А потом прищучило — и продал за пачку «зелени». Громадную подлянку хорошему человеку устроил! И стал опасаться бывшего хозяина. Хоть Ландышев и уверял, что источника информации не назвал, да он и соврет запросто.

И вот новый поворот — Коваль под прицелом. На этот случай у босса уже исполнитель есть, проверенный. Кранты Олегу Иванычу. И виноват Руслан, сука позорная!..

Но если предупредить, может, убережется? Ребята рассказывали, он через все прошел, и из любой воды, бывало, сухой… Надо предупредить, решает Руслан. Будь что будет, надо предупредить, а там уж как карта ляжет.

Казалось бы, задача простейшая, если знаешь номер мобильника. А вот ничего не получается. Уже в администрацию отеля Руслан звонил, и в Транспортбанк тыкался. Ничего.

Хоть бы Катерина пришла, сегодня должна прийти, зарплатный день. Наконец-то цокает каблучками по коридору. Руслан заступает ей дорогу, заталкивает в комнату охраны, где сейчас пусто.

— Ты сдурел? — выдирается она из его рук.

— Тсс. Серьезный разговор. Я с утра звоню, Олег Иваныч не отвечает. Надо его срочно найти!