На руинах Мальрока - Каменистый Артем - Страница 9

Так они думали.

Перегрызать цепи я даже пытаться не стал — зубы у меня от всего пережитого в алмазные не превратились. Штырь тоже чересчур крепок для них… Но кое-какие варианты имелись.

Стены сырые, заплесневелые. Штырь забит меж камней давненько. Обычное железо, а значит, проржавело на совесть — условия ведь соответствующие. Нет, сломать стержень нечего и думать — коррозия не настолько разгулялась. Но, если мыслить логически, поверхность металла сейчас превратилась в труху, что не лучшим образом отразилось на его сцеплении с тюремной кладкой.

Ушко штыря неудобное — обхватить трудно. Я и не стал: начал закручивать цепь, извиваясь на гнилой соломе, будто червяк. Поначалу дело двигалось успешно, но на каком-то этапе возникли сложности: многократно перекрученная цепь начала вести себя будто лом пудовый — не хотела поддаваться. Настал момент, когда, несмотря на титанические усилия, все застопорилось на середине оборота: я был не в силах его завершить.

Дергался, сдавленно шипел от вспышек боли в многострадальных ногах, крутил неподатливый металл до огня в ладонях, наваливался всем телом.

Бесполезно…

И вдруг — есть! Поддался штырь. Чуть-чуть, едва заметно, но поддался — провернулся немного. Сильнее; всем телом; рывок; еще раз! Опять! Оборот завершен.

Расшатывая штырь, боролся с ним еще несколько минут, пока он наконец не начал проворачиваться уверенно.

Дальше наступил второй этап: пришло время тянуть его на себя. Выходил неохотно — приходилось все так же крутиться, натягивая на себя посильнее. Время от времени поддавался, выбираясь из стены на считаные миллиметры.

Я содрал кожу на ладонях и дышал как загнанная лошадь. Штырь, похоже, был бесконечным. Я уже вытащил его из стены чуть ли не на полметра, а он все не заканчивался. Еще рывок… Есть! Свобода! Проклятая железяка с приглушенным лязгом падает в соломенную труху.

— Дан! Что там?! — не выдержал епископ.

— Я вытащил штырь из стены. Повезло — он проржавел сильно.

— Слава тебе господи! Дан, как там ваши ноги?

— Еще не знаю… погодите минуту.

Осторожно, придерживаясь за стену, поднялся. Шатает, перед глазами цветные разводы мельтешат… совсем меня местные гестаповцы доконали. Соберись, Дан! Соберись! Так. Ноги. Что с ними? В протезы превратились… Не чувствую я их от середины голеней и ниже — будто деревянные. Интересно, как дерево может так сильно болеть?

— Дан! Вы стоите! Это действительно чудо! Ноги ведь совсем сломаны были!

— Стоять стою, да только деревянные мои ноги — кроме боли, ничего не чувствую.

— Идти сможете?!

— А у меня есть выбор?

— Боюсь, что нет… Сможете меня освободить?

— Посмотрю…

Смог. Все оказалось просто — колодки закрывались на простейший деревянный запор. Даже ключа не потребовалось. Да и зачем он — узник все равно самостоятельно до замка ни за что не дотянется.

Освободившись, Конфидус деловито изучил кандалы на своих ногах, а затем мою цепь. Особенно его привлек штырь. Покрутив его в руках, он пробормотал:

— Придется грех на душу брать…

— Вы о чем?

— Да тюремщику надо бы по голове врезать — на другое сил не хватит… ослаб я здесь, взаперти…

— А уж как я ослаб… Думайте об этом позитивно — деваться-то нам некуда. И вообще, башка у него, похоже, из чугуна — не сдохнет. Только как до него добраться…

— Ну, это как раз легко. Вы только сядьте за моей спиной и железку эту наготове держите, чтобы я ее быстро схватить мог. В такой темноте он вряд ли поймет, что вы с места сдвигались. Сейчас позову.

Епископ опять пристроился к колодке, опустил доску. Запор, естественно, остался в открытом положении, но в потемках заметить это нелегко. Застыв в прежней позе, громко выкрикнул:

— Эй! Добрый человек! Я кое-что важное вспомнил! Подойди, будь добр!

Вдалеке невнятно забурчали, на стенах засверкали отблески приближающегося огня. Вскоре показался тюремщик — встал перед решеткой, что-то жуя, недовольно буркнул:

— Чего орешь, колодник? Плетей давно не нюхал?

— Добрый человек, ты же меня про шлюху спрашивал! Про ту, которую мы с другом не смогли поделить мирно!

— Ну? — подозревая подвох, недоверчиво уточнил коротышка.

— Я вспомнил про нее кое-что.

— И что же ты вспомнил такое?

— Она была твоей мамой.

Тюремщик не стал ругаться или другими экспрессивными способами выказывать свое раздражение от полученной информации. Медленно покачав головой, вздохнул:

— Вот что за люди — и пожрать не дадут спокойно. И чего ж им не сидится? Думаешь, про плети я пошутил? А не шутил я… не шутил — вообще шуток не люблю. Ты погоди маленько — сейчас вернусь.

— Да я не тороплюсь, — снисходительно произнес епископ. — Сочувствую тебе, парень: не повезло тебе с родителями. Особенно с матерью.

— Вот и посиди, а как вернусь, послушаю, что запоешь. А ты непременно у меня запоешь…

Дождавшись, когда тюремщик отошел подальше, Конфидус напряженно пробормотал:

— Дан, он за плетью пошел. Сейчас вернется.

— Я, может, и не выгляжу сильно умным, но это и без вас понял.

— Вы железку держите наготове, а то и впрямь плетей отведаю. Он хоть и невысок, и жирком заплыл, но силенок на пару колодников хватит. Совсем я здесь ослаб, а про вас и думать страшно…

— Ты там не соскучился? — весело донеслось издали.

— Скучаю. Маму твою вспоминаю! — выкрикнул епископ. — Она веселая была и недотрогу из себя никогда не строила.

— Сейчас-сейчас… и за твою маму возьмемся — я не я буду, если еще до полуночи ты не признаешься, что она была грязной свиньей.

— И не надейся: моя мать сестрой твоей не приходится.

Свиная тема, неосторожно задетая тюремщиком и обернувшаяся против него, разозлила коротышку до крайности. Вне себя от злости, неистово мечтая как можно быстрее превратить кожу обидчика в полигон для игры в крестики-нолики, он, прекратив разговор, рывком сдернул скрипучий брус засова, легко распахнул решетчатую дверь, сбитую из неподъемных брусьев, вошел, развернулся, потянулся к гнезду для факела. Епископ, сочтя момент удобным для атаки, поднял колодку, выхватил из моей руки штырь, бросился вперед.

Конфидусу не хватило мгновения. У тюремщика или глаз на затылке имелся, или просто чутье сработало — не оборачиваясь, отшвырнул факел, отскочил в сторону, вслепую размахнувшись тройной плетью. Епископ взвыл от боли, рванулся к противнику, но, увы, слишком далеко: цепь натянулась, а меня от рывка кинуло носом на пол. Увлекшийся еретик позабыл, что его железное оружие закреплено на сокамернике — его отбросило назад, и он завалился рядом.

— Ах ты, гниль! — возмутился тюремщик и совершил непростительную ошибку.

В такой ситуации действовать допустимо лишь одним способом: опрометью выскочить из камеры и максимально быстро закрыть за собой дверь. Все — никуда сидельцы не денутся. Остается дождаться подмоги — и уж после вразумить их методами физического воздействия. Чтобы неповадно было.

Коротышка решил покарать нас немедленно. Подошел, от души размахнулся своей треххвосткой. Я на месте не валялся — шевеля всеми когтями, подтягивал к себе штырь. К счастью, епископ его выронил при падении.

Ладонь достала до ржавого металла. Плеть сейчас пойдет вниз. Серьезная плеть — одного неуверенного удара хватило, чтобы бывалого еретика деморализовать. Так и корчится на полу — больше не пытается атаковать.

Отчаянно замахнувшись, я выпустил штырь, придерживая его за цепь. Тот, по дуге пронесшись над полом, концом достал до голени тюремщика. Весу в железяке немало, скорость тоже хорошая — позабыв про плеть, коротышка с воем присел, обхватив руками поврежденную лапку. Конфидус, перестав корчиться, извернулся, ухватил упавший штырь, ударил коротко, в голову, с противным стуком, скорее даже хрустом. Вой смолк, сменившись булькающими хрипами.

Откинувшись на спину, я замер, бездумно уставившись в потолок. Дышу как загнанная лошадь. Вроде и драки всего ничего было, а как вымотался. Нервы, будь они неладны, да и устал я… очень устал.