На руинах Мальрока - Каменистый Артем - Страница 48

Да и в принципе при всем желании нам сейчас не отступить — горловина еще несколько дней будет непроходима, и это при условии хорошей погоды. А не факт, что она будет хорошей: ночью дождик моросил, да и сейчас тучки нехорошие над головой висят. Даже брось мы телеги и скот, вряд ли выберемся — мало того что надо обладать навыками альпинистов, надо еще хоть немного местность знать.

Люк, ехавший впереди, остановился, спешился, изучил что-то под ногами, прошел вперед, ведя коня в поводу. Через сотню шагов вновь взлетел в седло, направился дальше как ни в чем не бывало.

Скорее от скуки, чем по необходимости, догнал его, спросил:

— Что увидел? Почему останавливался?

— Да ничего, сэр страж. До дождя здесь ходил кто-то недавно, но ливень больно силен, а почва непрочная — размыл все следы. Не пойму кто, сколько и куда, но точно ходили.

— Люди?

— По виду вроде люди, но не могу уверенным быть — дождь мало что оставил.

— А после дождя?

— После дождя тут только наши разведчики прошли, и вон заяц одинокий зачем-то проскакал. Сэр страж, не слыхал я, чтобы зайцы перерождались. Бывает такое?

— Ты не отвлекайся — смотри внимательнее, а о зайцах я сам позабочусь.

Хлопанье крыльев, толчок в плечо, сожалеющий птичий вздох:

— Уныло здесь и сухо, как в пустыне: ни капли вина не нашел. Как печально…

— Зеленый, да ты просто бесполезная пивная бочка с крыльями! Бочка бездонная!

— Вы — рабы своих слабостей, а я — выше них, — гордо заявил самовлюбленный птиц.

— Ты бесполезен. Алкаш. Лучше бы ты был ловчим соколом — добывал нам дичь, а то, знаешь ли, с продовольствием негусто.

— Сын мой, не тешь чрево свое едой обильной — умерщвляй плоть голодом и всяческими лишениями, отчего грешные мысли тебя покинут.

— В наглом павлине опять святоша проснулся? На вино церковное потянуло?

— Было бы неплохо. — В голосе попугая проскользнули заинтересованные нотки.

— А правда, что ваша птица темных чует? — не выдержал Люк.

— Правда, — вынужденно признал я. — Но вино он чует гораздо лучше.

Гордо выпятив грудь, попугай с достоинством произнес:

— Я воистину велик! Эх, где бы теперь кабак найти повеселее! Якорь тебе в зад — к кабаку правь! Сэр уважаемый, я ведь почти засох!

Люк покачал головой:

— Иногда ваша птица мудро говорит — прям как человек: все правильно, и мысли гладко стелются. А иногда чепуху несет и глупости.

— Дураки и мудрость несовместимы, чему кое-кто пример зримый, — хмуро заметил попугай, несомненно имея в виду Люка.

Но тот не обиделся и с орнитологии переключился на насущные проблемы:

— Сэр страж, судя по следу, латники эти гнали быстро, своих лошадок не сильно жалея. Дорога почти везде под уклон идет — далеко могли уйти. Может, и нам поспешить, а то придется ночевать в этом сыром лесу — он, похоже, не собирается заканчиваться. Как стемнеет, комары заедят.

— Время уже далеко за полдень — нам все равно ночевать придется в лесу, даже если прямо сейчас их найдем.

— Вы думаете, они живы еще? — совсем тихо спросил Люк.

— Ничего я не думаю. Надо ходу прибавить — лошади у нас будто на прогулке шагают. Пока следы видны хорошо, будем спешить — лучше где-нибудь внизу привал устроим для отдыха, чем продолжим плестись так до вечера.

До заката оставалось немного, когда мы добрались до стоянки разведчиков. Именно здесь они собирались переночевать, чтобы наутро вернуться.

Но не вернулись…

Покружили мы по их следам немало — латники не пропускали ни одного перекрестка, добросовестно осматривая все дороги. Как правило, надолго осмотр не затягивался — быстро находили очередную сожженную деревню, разрушенный замок, разоренный хутор, вырубку. Судя по всему, мы большую часть времени двигались по «главному шоссе», а вбок отходили второстепенные тропки для местных надобностей.

На берегу очередного ручейка, пересекавшего дорогу, латники спешились, стреножили лошадей, оставили их пастись на лужайке, нарубили сушняка, развели костер. Потом, наверное, приготовили ужин, потравили разговоры и разлеглись вокруг огня, оставив часового.

А потом к спящему лагерю из темноты вышел кто-то, убил лошадей, убил двоих воинов, распял их тела, разбросал по берегу ручья скромные пожитки, вырезал на стволе толстого тополя прямостоящий крест, смочил его кровью. Сделав все это, он исчез. С ним вместе исчезли три латника.

Пока Люк изучал следы, мы стояли на дороге, опасаясь ему помешать или затоптать что-то важное ненароком. Воины глухо переговаривались, обсуждая увиденное, а я, поглядывая в сторону солнца, мрачнел все больше — ночлег придется устраивать рядом с этим непривлекательным местом. И лишь поведение Зеленого радовало — тот не шипел, не волновался, не болтал суетливо: неспешно, обстоятельно чистил перышки.

Видимо, нечисти поблизости нет.

Люк, закончив, подошел, доложил так же обстоятельно, но с некоторой растерянностью:

— Их было семнадцать человек. Они пришли со стороны ручья без шума — латники ничего не заметили. Часовой сидел у дерева. Может, он задремал или слышал плохо — я не знаю. Но один из тех, кто пришел, забрался на соседний тополь, по его ветвям перебрался на этот, спустился вниз, и сломал часовому шею. А потом на спящих из темноты набросились все. Один из воинов успел вытащить меч и кого-то, наверное, ранил — рука в кровавых брызгах осталась. Кровь, может, и его, но непохоже — ему затылок раздробили, а оттуда вряд ли на руку накапать могло. Троих латников связали и рассадили у костра — вон там остались вмятины от них, и дерн задран с трех сторон: они каблуками его месили. Потом нападающие распяли убитых наших: не стали вкапывать столбы — просто на деревья прибили перекладины. Потом вырезали эту гадость на тополе и собрали все оружие. Убили лошадей — шеи им перерезали. Заставили латников встать и повели их куда-то на восток — прямо по дороге. Лошадей у них нет, но все равно они оторвались далеко: до темноты мы их не догоним, если только логово не рядом.

— Думаешь, погань?

— Наверное… не знаю… По следам не понять.

— Люк, я не понял: что за следы? Человеческие?

— По следам люди, да только в Межгорье человек — это такое дело… всякое может оказаться под его личиной.

Мирул, покачав головой, перекрестился:

— Человек не может с дерева на дерево бесшумно перебираться, чтобы потом, так же без шума, спускаться и шеи сворачивать. Нирб был парнем не глухим и на посту никогда не спал. Нечисть это, явная нечисть.

— Не знаю кто, но следы у них вполне человеческие. Трое в сапогах, остальные в лаптях и мокасинах.

— Раз лошадей убили, значит, нечисть, — не сдавался латник.

— Верно, — согласился я. — Погань лошадей не любит. Но мне пока что не приходилось встречать столь грамотной погани.

Сказав это, я указал на распятых латников. У каждого на груди светлел кусок тополиной коры, повешенный на шею с помощью размочаленных стеблей какой-то высокой травы. Той же кровью кто-то размашисто и одинаково расписался на обеих табличках: «Территория Тьмы». Или «Территория погани», или «нечисти» — мое познание местной письменности оставляло желать лучшего, но на карте покойного сэра Флориса побережье обозначалось именно так.

Мирул опять покачал головой:

— Я тоже впервые вижу грамотную погань. Но погань меняется — новая появляется все время. Может, и научилась грамоте. Хотя на кой ей азбука сдалась?!

— Но если это нечисть, то рядом должно быть ее убежище. Надо переночевать — и утром его найти. А потом вернемся с толпой наших и выжжем его — нам такие соседи ни к чему.

— Семнадцать темных. — Латник покачал головой. — Хорошо бы ночь провести в башне крепостной: не выстоим мы против такой кучи перерожденных. Пусть даже они совсем слабые, но человеку обычному и до таких далеко. Задавят они нас в темноте — не хватит нас строй поставить.

— Позади возле дороги скала удобная была. Если удастся на нее забраться, то переночуем в безопасности. Как ни сильны темные, но летать они не могут — не заберутся к нам незамеченными.