Из жизни фруктов - Лаврова Ольга - Страница 3

— Не положено.

— Да ведь передохнут! А разве они виноваты, что я подрался? Ну, браток, будь человеком! Что я сделаю? Мне следы преступления заметать не надо, сообщников предупреждать — тоже. Ну?

— А какие птицы? — смягчается конвоир.

— Кенары, щеглы. Да еще попугай. Веришь, нет? — за двести рублей!

— Ну только мигом давай.

— Два слова! — Шишкин бежит к будке, в которой разговаривает пожилая женщина. — Мамаша, арестованному без очереди!

Шишкин закрывает дверь будки и набирает номер.

— Коля, я говорю… Пять суток… Смеешься?! — стервенеет он. — Я тоже смеюсь. Шишкину — пять суток! Пять лет — возьму. Десять — возьму. Но чтоб с меня мартышку делали! — голос его пресекается от бешенства.

Последний из арестованных влез в «автозак». Конвоир подходит к кабине, дает короткий гудок.

— Иду! — кричит Шишкин, приоткрывая дверь будки и снова в трубку. — Все понял? Действуйте! Я ничего не пожалею! На всю жизнь Шишкина запомнит! — он вешает трубку и бежит к машине. — Спасибо, начальник!

В ветхую избушку у ворот плодоовощной базы входит Знаменский.

— Из какой организации? — равнодушно спрашивает вахтер, крошечный старичок в сползающих на нос очках.

— Управление МВД. — Знаменский предъявляет удостоверение, но старичок не смотрит, а вникает в список у себя на столике.

— Вроде ваших сегодня нет… На капусте вот из Консерватории, на картошке — медицина… и эти грузят … кибернетики. Ваших нет.

— Я не овощи перебирать. Проверку веду, понимаете?

Вахтер окончательно теряет интерес.

— А-а… тогда пожалуйста.

Знаменский идет по территории, посматривая по сторонам: на длинные бетонные бункера хранилищ, переваливающиеся из ямы в яму грузовики с надписью «Овощи», на грязные дороги и группу то ли кибернетиков, то ли музыкантов, орудующих лопатами около одного из складов. Какой-то человек, завидя Знаменского, боком-боком подается в сторону, избегая с ним встречи.

…В просторном, дорого обставленном кабинете со Знаменским беседует заведующая базой — Чугунникова, женщина оживленная, деловая, решительная, руководящая. Этакая мать-командирша. Взгляд цепкий, умный, улыбка располагающая. Со Знаменским она держится приветливо и несколько покровительственно.

— Привыкла, Пал Палыч, девятый год ворочаю. Ну, конечно, забот в моем хозяйстве хватает: материальные ценности на руках, техника, люди…

— Включая медиков и кибернетиков.

Чугунникова добродушно отмахивается.

— С ними-то просто… Да, так о пропавших вагонах. Я, честно говоря, не вникала в подробности. В объеме нашего оборота, Пал Палыч, три вагона — мелочевка.

— Да ведь апрельские помидоры, Антонина Михайловна. Не августовские!

— Все равно укладывается в нормы естественной убыли.

— Допустим, даже так. Но нормы-то на фрукты-овощи. А сами товарные вагоны естественной убыли не подвержены, верно?

— Вагоны? — весело принимает слова Знаменского Чугунникова. — Верно, верно!

Из переговорного устройства у нее на столе раздается легкое шипение, а затем мягко-вежливый голос хорошо отдрессированной секретарши:

— Антонина Михайловна, Рудакова пришла.

— Пусть ждет. А ты, Зоенька, попробуй мне Матвей Петровича поймать.

— Хорошо, Антонина Михайловна, сейчас, — откликается вышколенный голос.

— Ищите, Пал Палыч, ищите. Мне от этих вагонов проку чуть.

— Почему же?

— Да ведь давно сгнило.

— Антонина Михайловна, соединяю с Матвей Петровичем, — доносится из переговорника.

— Извините, зампред исполкома по жилью. — Чугунникова берет трубку. — Здравствуй, я по твою душу. Вы что же со мной делаете? Я людям твердо обещала… Не хочу понимать и не буду. От меня исполком хоть раз слыхал «нельзя» или «не буду»? Нет и нет, не отступлюсь. Ну то-то… Как дома? У Людочки спала температура? — Чугунникова чуть косится на Знаменского — оценил ли, что она запанибрата с начальством. — Моя принцесса? Отгрипповала. Ну, до четверга… Где ужом, где ежом, а где и волчицей, — улыбается она Знаменскому, положив трубку. — Хотели три квартиры срезать, а у меня сплошь молодожены… Да, ну так что ж, приступайте, Пал Палыч. Люди у меня в основном толковые. Если нет больше вопросов… — Чугунникова вроде бы вскользь, но заметно бросает взгляд на часы.

— Пока все.

— Тогда пожелаю вам. Что будет полезное мне как руководителю базы, сообщите. Критику люблю.

— Очень ценное свойство, — смеется Знаменский. — Боюсь, оно вам понадобится.

В квартире Кибрит звонит телефон. Вытирая руки, она берет трубку.

— Да?

— Зинаида, я, — слышится голос Томина.

— Здравствуй, Шурик.

— Слушай, меня кто-то упорно пасет.

— Что? — не расслышала Кибрит.

— Меня кто-то пасет.

— Да брось!

— Серьезно. Можешь на четверть часа выйти из дома? Я тут неподалеку.

— Ну… ладно, выйду.

— Сверни на проспект, остановись у третьего фонаря и посмотри хорошенько — я буду переходить улицу. Поняла?

— Да поняла, поняла.

— Потом возвращайся домой, — в трубке раздаются короткие гудки.

Недоуменно пожав плечами, Кибрит снимает передник.

Она останавливается около фонарного столба, смотрит на часы, ждет, глядя на противоположную сторону проспекта. Вскоре Томин выскакивает из толпы и нахально пересекает проезжую часть в неположенном месте. Отставая от него шагов на пятнадцать, с тротуара сходит молодой парень, секунду-другую колеблется и двигается следом, увертываясь от гудящих машин.

Томин, не оглядываясь, минует Кибрит. Она тоже не глядит на него — рассматривает преследователя. Томин скрывается за углом, за ним, как привязанный, исчезает парень.

Снова надев передник и занявшись хозяйством, Кибрит ожидает Томина. Стукнула дверь лифта на этаже. Звонок. Это он.

— Ну, видела?

— Если б своими глазами не видела, не поверила бы.

— Второй день спина чешется: чувствую хвост. Рассмотрела?

— Обыкновенный парень в нейлоновой курточке и джинсах. Среднего роста, довольно тощий. Лицо скуластое, обветренное, руки рабочие.

— С утра был длинный тип с прыщом на носу.

— Кто же такие? — начинает беспокоиться Кибрит.

— Ума не приложу. Извини, что я тебя вытащил…

— Нашел о чем! Ты ведешь что-нибудь серьезное?

— Мои клиенты хвостами не ходят. Либо удирают, либо нож в бок. А тут… чертовщина какая-то!

По территории базы Знаменского ведет ветхий, но озорной старичок, здешний «абориген» Демидыч, состоящий в некой неопределенной должности — для общих услуг. Он припадает на ногу, и Знаменский, подлаживаясь к нему, вынужден умерять шаг.

— Во-он, четвертый цех, вишь?

— Вижу. Теперь-то уж один дойду, возвращайтесь.

— Нет уж, до места тебя сопровожу, раз мам-Тоня велела.

— Чугунникова?

— А кто ж. У нас ее все так: заботливая. За глаза, конечно. Меня вот давно пора на пенсию турнуть, как тебе кажется?

— Да пора бы отдыхать.

— А мне неохота. Я отдыхом не интересуюсь. Спасибо мам-Тоня держит.

Их обгоняет мужчина, бросает на ходу:

— Привет, Демидыч!

— День добрый, Ванюша, — ласково отзывается тот и, обождав, пока фигура немного отдалится, трогает Знаменского за рукав.

— Второй кладовщик, Малахов Ваня. На пересменку пошел… А Васькин — начальником цеха. Вон, руководить выскочил, вишь? Это, я тебе скажу, такой мужик… такой, знаешь… — не находит слова Демидыч.

— Какой же? — улыбается Знаменский.

— Да вот такой. Сам гляди.

Они молча делают еще несколько шагов. У цеха идет погрузка овощей на машины. Васькин, белобрысый, круглолицый здоровяк, принимает у шоферов наряды, расписывается в накладных, горласто командует — все сразу.

— Щас обрадую, — подмигивает Знаменскому Демидыч и кричит неожиданно звонко: — Тарасыч! Следователя к тебе веду!

Среди грузчиков распоряжается тот человек, который старался не попасть на глаза Знаменскому некоторое время назад. Увидя Пал Палыча снова, он, беззвучно выругавшись, скрывается за машиной.