Естественная убыль - Лаврова Ольга - Страница 7

Кудряшов по-прежнему боек и курит «Мальборо», но к концу разговора слишком много окурков в пепельнице и с лица таки спал. Понемногу копятся в деле улики — на шаг отступает. Впрочем, еще верится ему, что заступятся, вызволят.

Пытались. После намеков «авантюриста» Капустина Знаменский ждал заступничества. И вот его посетил мужчина нечеловеческой ухоженности, словно он принимал ванну восемь раз на дню, а в остальное время пребывал в руках массажистов и парикмахеров. Был он директором Мосресторантреста, глаза имел всепонимающие и добрые.

Что руководитель хотел знать о неполадках в своем ведомстве — это нормально. Но слишком демонстративно он вздыхал, жалея Кудряшова. Когда Знаменский проигнорировал вздохи, высказался более вразумительно — мол, куда бы лучше, если б выяснилось, что люди не хищениями занимались, а лишь злоупотребляли служебным положением. Разумеется, лучше: и статья полегче, и без конфискации.

— Тут ведь подчас такая тонкая грань! — улыбка его была обезоруживающей.

— Разберемся, — сказал Знаменский, внимательно глядя в пустой открытый ящик стола.

Через полмесяца в высокую канцелярию пришло письмо от замминистра торговли республики. Он сетовал, что аресты среди работников ресторанов проведены без консультаций с руководством министерства. Что методы, применяемые следствием, дезорганизуют систему общепита. В заключение просил принять меры против нагнетания нервозности вокруг ресторанного дела низовыми милицейскими сотрудниками. То бишь Знаменским и иже с ним. Пришлось составлять объяснительную записку с приложением копий документов и допросов.

(Этот замминистра сел спустя два года за феодальные поборы с подчиненных, попался на жадности).

Кудряшов все вызывал на идеологические дискуссии. Знаменский осаживал его, не щадил:

— Вы думаете: я делал, что хотел, я сильный человек. А я считаю — слабак. Лежит мешок муки — руки дрожат, дай украду. Масло привезли — опять стащить хочется.

— Как это вы говорите… будто я простой воришка!

— Если украли очень много муки и очень много масла, разве стали лучше?

Тот хлопнул себя в досаде по колену.

— Выставляете меня примитивным жуликом! А ведь сколько ума надо! Сколько мы, бывало, комбинировали да выдумывали, чтобы выходило и нам, и потребителю!

— Это наш старый спор. Есть, знаете ли, закон сохранения вещества. В применении к вам: если хочешь, чтобы у тебя было погуще, где-нибудь обязательно должно стать пожиже. Ладно, вернемся к сбыту «левых» пирожных и тортов. Как вы установили контакты с магазинами?

— Наш отдел сбыта получал заявки. Были свободные кондизделия — мы отправляли.

— Но почему в магазины одного-единственного торга?

— Случайность.

— А не потому, что в этом торге работает ваш брат?

— Какой еще брат? — Кудряшов хмуро почесал толстый нос.

— Да младший, Валентин Петрович. Не припоминаете? Он судился за должностное преступление, когда освободили, женился и взял фамилию жены. Вы — Кудряшов, он нынче — Муратов. Припомнили?

В наступившей паузе Кудряшов все сильнее пыхтел, соображая, от кого пошла молва.

— Ага… — протянул, озлившись, — вот оно что… Ну, Иринушка, ну, лапочка! Один раз случай вместе свел, а до сих пор не забыла! Нет, скажите на милость, какой ее черт за язык тянет?! Теперь вот братана припутала. Э! — спохватился он. — Нашел кому жаловаться!

Знаменский улыбнулся.

— Обошла она вас, даю слово! Что ни скажет — всему верите. Известное дело — баба, собой недурна, вот и растаяли. А следователь должен какой быть? На три метра под землю видит, а в душе сталь!.. Нет, по-вашему, я злодей, а она невинная овечка, да? Только об меня замаралась, с детским мылом помыть — и порядочек. Да если хотите знать, иной месяц ей куш больше моего доставался! Вся между нами разница, что я расходовал на разных кошечек, а она — на одного своего кота с котятами!

Насчет кошечек — да, падок Кудряшов до женского пола. И все они у него пышнотелые, цветущие первой молодостью. Но, пожалуй, не похотлив, сами летели на огонь. Щедр он был порой с кошечками до безрассудства. Гуляй, Манька, ешь опилки, я директор лесопилки. А с женой разведен и не детолюбив: платил алименты с зарплаты — и только.

— Я Маслову не оправдываю. Куда человек тратит деньги — это кому что нравится.

— Вот наконец вы здраво рассуждаете. Но, Кудряшов, мне небезразлично, как кто пришел к преступлению. Сам искал, где плохо лежит, или втянули по слабоволию. И второе: как относится к своему прошлому — жалеет, что воровал, или жалеет, что попался. Маслова отдала деньги и ценности, а не устраивала тайников в ванной, как вы. Она…

— Думаете, все отдала? — прервал Кудряшов. — Ни в жизнь не поверю! Сережки с брильянтами отдала?

— При мне из ушей вынула.

— А золотые часы?

— Отдала.

— Три колечка?

— Да отдала, не волнуйтесь, — потешался над его усилиями Знаменский. — Поговорим лучше о вас.

— Погодите. Портсигар гравированный, по краям по изумруду, отдала?

Знаменский рад бы оглохнуть. Неужели мордой в грязь? Непохоже, что врет.

— Откуда вы знаете ее вещи?

— Знаю, я ее к своему ювелиру пристроил, хорошую вещь просто так не достанешь. Так вот, портсигар и еще — отличный браслет с камушками, сам сначала хотел взять. Отдала?

— Опишите портсигар и браслет подробней.

— Ага-а!.. Вот вам ваша Маслова!

Уел он меня, подлец. Ох, как уел!

Масловой Знаменский едва дозвонился, короткие гудки выводили из себя. Подошел муж, заорал нервно: «Да! Да!» Знаменский назвался, и на том конце провода будто умерли. Что с красавчиком стряслось? Ни бе ни ме. Но все-таки прорезался голос, и по мере того, как он говорил, Знаменский мрачнел и стискивал трубку.

— Куда?! — заорал и он. — Как не знаете?! Паспорт взяла с собой?.. Слушайте, меня не интересуют ваши эмоции! Я освободил вашу жену под подписку о не-вы-ез-де, понимаете?.. Жду вас немедленно!.. Что-что?.. Ах, время… — действительно был восьмой час. — Завтра к началу дня, минута в минуту!

Еле разлепил пальцы, и тут вошел Томин.

— Не в духах?

Томин вернулся из сыщицкого турне, настроен был рассказать, какой он молодец, и вообще поболтать за жизнь.

— Как насчет того, чтобы собраться у меня вечером?

— Обсудим, — неопределенно ответил тот. — Прости, секундный звонок… Смолокурова, — попросил он в трубку. — Миша, сидишь еще? Вынужден сообщить: по-видимому, Маслова скрылась…

Зато Зина встретила Томина сердечно и приглашение приняла без раздумий.

— Зинуля, мать обещала тряхнуть стариной и состряпать что-нибудь подлинно армянское!

(Она наполовину армянка, отец наполовину украинец, вырос Томин в Киеве, и быт в семье сложился «винегретистый»).

— Роскошно, Шурик, у меня уже слюнки текут.

Да и по друзьям она соскучилась. Шурика долго не было, а Пал Палыч погружен в ресторанные свои труды, в экспертизах не особо нуждается и забегает редко.

— Удачно съездил?

— Целая эпопея, за ужином изложу. Да, у Паши сбежал кто-то?

— Я ничего не знаю.

— Какая-то Маслова.

— Маслова?! — ахнула Кибрит. — Бедный Пал Палыч! О Масловой она слышала — Знаменский делился радостью после визита к Скопину…

И за ужином не обошлось без толков на ту же тему. Пал Палычу могло прилично нагореть.

Наутро Томин отправился к Смолокурову, тот выдал полную информацию. Оба оперативника сошлись во мнениях относительно либерализма Знаменского. Томин сердито мерил ногами кабинет:

— Хотел бы, как поется, в единое слово, но меньше трех никак не получается!.. Воровать у них здоровья хватает, а сидеть — сразу все больные! Главное, зрение слабое, не могут видеть небо в клеточку!

Смолокуров утонул в наваленных по комнате гроссбухах, одни брови шевелились в такт движению Томина.

— Давай вот что — давай не кипятиться. Понимаешь, если прикинуть со счетной линейкой, бежать ей ни к чему.

— Да?.. А никто из коллег не был, случаем, заинтересован, чтобы ее того?