Наследница Магдалины (Наследство Магдалены) - Чедвик Элизабет - Страница 46

Покрытый синяками, оборванный, но все еще с мечом в руках, Рауль встал на ноги. Но вокруг были лишь враги. Сидевший на коне северянин занес меч, чтобы отрубить голову Монвалану. Его клинок прорубил щит Рауля, в очередной раз упавшего на землю. Пыль заскрипела на зубах поверженного рыцаря. Широко открыв глаза, он смотрел в лицо собственной смерти. И опять через него переступил конь. Но на сей раз это был не Фовель, а красный испанский жеребец. Когда восседавший на нем всадник нагнулся, чтобы нанести Раулю смертельный удар, собравшись с последними силами, Монвалан вскочил и резким движением стащил рыцаря с седла. Громыхая доспехами, тот полетел вниз. Схватив коня под уздцы, Рауль взобрался в седло.

Он слишком поздно отреагировал на удар сбоку и, будучи без щита, попытался отразить его своим мечом. Боль от удара пронзила руку. Пальцы онемели, и Рауль выронил меч. А враг продолжал наседать, прорубив стальную кольчугу. В последний момент Монвалан успел разглядеть его темный шлем, украшенный алыми перьями. На щите рыцаря красовался лев с раздвоенным хвостом, под тонкой кольчугой играли мощные бицепсы. И был под ним конь Блед, и имя всаднику было Смерть. Рауль уже ничего не соображал от боли, но все равно инстинктивно пришпорил коня. Лежавший на земле рыцарь пронзительно закричал, когда по нему ударили копыта красного жеребца. Рауль почувствовал, как кто-то схватил его коня за поводья, и понял, что в следующую секунду умрет. Впрочем, ему было все равно, лишь бы больше не чувствовать этой жуткой боли в прорубленной груди.

Но удара, избавившего бы его от дальнейших мучений, не последовало. Вместо этого сквозь лязг оружия до него донеслись ругательства на южном диалекте. Жеребца понесло в гущу сечи. Покачивавшийся в седле Рауль уже терял сознание от боли. Тьма обступала его. Прежде чем окончательно забыться, он услышал плеск воды, захлестнувшей его по пояс. Конь вынес его в реку Луж.

— Ради всего святого, господин мой, только не умирайте сейчас, — послышался откуда-то издалека голос Жиля.

— Все, я держу его, — сказал у самого уха Мир. И Рауль почувствовал, как оказавшийся рядом в воде всадник пытается ему помочь. Казалось, его веки налились свинцом, и ему с трудом удалось их приоткрыть. То, что он увидел сквозь прорезь шлема, бешено заплясало у него перед глазами. То были его собственные руки на поводьях, залитые кровью. Алые капли летели на черную гриву коня, который стал карабкаться на противоположный берег. Рауль чуть было не выпал из седла. Его поддерживал неизвестно откуда появившийся рыцарь-тамплиер. Еще до того как сознание окончательно его покинуло, Рауль признал в нем Люка де Безье.

ГЛАВА 25

Тулуза, сентябрь 1213 г.

— Он будет жить? — спросил Жиль.

Люк де Безье скрестил на груди руки и после продолжительной паузы повернулся к спросившему его рыцарю.

— Ему очень плохо, — прошептал он. — Началось заражение, а я неопытный лекарь.

Закусив губу, Жиль посмотрел на своего молодого господина. Восковое лицо, алые растрескавшиеся губы, мускулистое тело воина, плоть которого таяла с ужасающей быстротой. Рана смотрелась жутко. Просто какая-то кровавая каша. Багровые пятна расползались по ее краям, проникая в здоровую ткань. Жиль понимал, что, если к вечеру состояние Рауля не улучшится, надежды уже не останется.

Прошло два дня с тех пор, как кавалерия графа Раймона с потрепанными остатками армий, разбитых де Монфором, укрылась за стенами Тулузы. Люк де Безье привел рыцарей Монвалана в «безопасный» дом, стоявший ближе к Пон Вье в пригороде Сен-Киприен. Этой постройкой владели тамплиеры, и именно здесь, пока горожане вели переговоры с обступившими город северянами, Рауль боролся за свою жизнь. Но, похоже, и он, и обитатели Тулузы теперь были обречены.

— Как ты оказался в самой гуще сражения? — спросил Люк у Жиля. — Насколько мне известно, тулузское войско не подошло к месту битвы даже на милю.

Жиль горько улыбнулся.

— Мы приехали на переговоры. Мой господин пытался разъяснить Фуа точку зрения графа Раймона, пытался убедить старого дурака в нашей правоте. И как раз в этот момент атаковал де Монфор. У нас не было времени отступить, даже если бы мы и захотели.

— А когда завязалась схватка, Рауль решил сражаться? — спросил Люк.

— Да, — поджал губы Жиль.

— Если дело дойдет до самого страшного, хотите ли вы, чтобы у одра умирающего присутствовал один из Совершенных? — прошептал Люк. — Я могу это организовать.

— Думаю, это уже не имеет никакого значения, — устало развел руками Жиль.

— Тогда позвольте, я пошлю за кем-нибудь в город.

Жиль, махнув рукою, сел на стул, стоявший напротив Мира. Побледневший оруженосец потупил взор. Прежде чем уйти, Люк зажег стоявшую в изголовье раненого масляную лампу. И здесь он обратил внимание на эмалевый диск, лежавший рядом с кинжалом и перстнем — печатью Рауля. Взяв его в руки, молодой тамплиер потер пальцами голубку и чашу, выгравированные внутри украшавшей амулет звезды Давида.

— Где вы это взяли? — спросил он.

Повертев в руках амулет, Жиль промолвил:

— Не знаю. Это висело у него на шее. Но прежде я у него такой штуки не видел. — Он передал амулет оруженосцу. — А тебе эта вещица знакома?

Внимательно изучив диск, Мир призадумался:

— Впервые я увидел это у господина после того, как мы вместе с катарами ездили к Фуа. Да, да, после того как он вернулся из путешествия с госпожой Брижит.

— Что?! — Люк метнул быстрый взгляд на оруженосца. — Рассказывай!

— В Лаворе... мы спасли троих катаров... Я... я, — стал запинаться Мир, напуганный неожиданно бурной реакцией тамплиера.

— Одним из них оказался ваш отец, господин Кретьен. С ним еще был старик, — перебил его Жиль, — вроде как писец, и госпожа Брижит. Мы сопровождали их к Фуа, а там госпожа и Рауль куда-то отлучались на целые сутки.

— И именно тогда у него появилось это? — Люк взял амулет из рук Мира.

— Да, думаю, что тогда, — ответил Мир.

— А почему ты спрашиваешь? — полюбопытствовал Жиль.

Люк поднес медальон ближе к свету, чтобы получше разглядеть витой кельтский орнамент по его краям.

— Эта вещь принадлежала моей тете Магде. Такие амулеты сейчас редкость. И если сейчас он принадлежит Раулю, значит, именно его выбрала Брижит в качестве отца своего ребенка.

— Выбрала его? — удивился Жиль. — Что ты имеешь в виду?

Люк положил медальон на столик, и призадумавшись, повернулся к рыцарям.

— Забудь о том, что я только что сказал. А я пойду приведу доброго катара, — сказав это, он быстро вышел из комнаты.

Насвистывая какую-то мелодию, Жиль сел у кровати. Взъерошив свои редеющие волосы, он спросил, испытующе посмотрев на Мира:

— А умеешь ли ты плавать, парень?

— А почему ты спрашиваешь? — заморгал Мир.

— А потому, что сейчас, похоже, мы выныриваем со дна на поверхность. — Взяв чашу с травяным отваром, Жиль отжал плававшую в ней тряпку и стал обтирать горячее тело Рауля. Его господин беспокойно заворочался на подушке, что-то несвязно бормоча. Внезапно голос Рауля сорвался на крик.

— Что он говорит? — Мир вытер дрожащие пальцы о свою рубаху. Жиль тем временем сменил тряпку. — Насколько я понял, что-то о каком-то огне и Доминике.

— О черном монахе, Доминике Гузмане?

— Это единственный известный мне Доминик. — Мир задрожал, искоса поглядывая на Жиля.

— Ради бога, Мир, сходи и раздобудь где-нибудь вина, — проворчал Жиль, глядя на перепуганного оруженосца. — И чем оно будет крепче, тем лучше. Скоро нам придется менять эти бинты.

Рауль, стараясь держать равновесие, стоял на краю скалистого уступа. Меч был зажат в его правой руке, но щита не было. Лед скрипел под его сапогами, а хрустальные небеса были украшены ледяными звездами. Было так холодно, что кололо легкие. Перед ним зияла пропасть, огромная и черная, словно открытая пасть. На стоявших позади стенах горели факелы, отбрасывавшие красные блики на занесенный для последнего удара меч. К нему подошли две безликие фигуры в черных балахонах. Его клинок звякнул о сталь, брызнув снопом голубых искр. Боль обожгла его грудь, и он почувствовал, как летит в темную бездну. Рауль попытался схватиться за стену, но камни были такими гладкими, как отполированный обсидиан, и такими холодными, что руки его вскоре перестали что-либо чувствовать. Глаза Рауля закрылись, и он потерял всякое желание сопротивляться.