«Букет» на приеме - Лаврова Ольга - Страница 4

Пока Пал Палыч объясняет, каково «дело Петуховых», Томину приносят новости.

— Кирпичов в прошлом судим по статье восемьдесят девятой, — рассказывает сотрудник угрозыска Данилов. — Приговор я читал, суть следующая. Работал шофером на хладокомбинате, возил мороженое мясо, рыбу и прочее. Ну и сколотилась там компания. Сбывали, что поценней, налево. Когда до них добрались, потянули и Кирпичова. Насколько он был причастен, точно не известно. Вины за собой не признавал, в суде держался вызывающе. Словом, дали два года…

— У Петуховых мало кто бывал-то, — вспоминает соседка. — Конечно, я кого-нибудь могла забыть, пятый год, как мы переехали.

— Значит, кроме тех, кого вы назвали…

— Ой, дай тех называть даже совестно! Нельзя и подумать, чтоб они!.. Прямо не верится — недели не прошло, как я Анну Ивановну встретила. Давным-давно не видались, а тут нос к носу в магазине… Но, извините, я болтаю, а ваше время, наверно, дорого.

— Разве вы болтаете? — шутливо возражает Знаменский. — Вы даете показания. Рассказывайте, пожалуйста.

— Что же рассказывать?

— Вот хотя бы как вы встретились в магазине.

— Да?.. Ну встретились, расцеловались, и пошел, конечно, разговор. Пока вместе в кассу стояли, потом к прилавку, все новости успели выложить. В очереди над нами подшучивали: «Взяли две старушки по одной чекушке». Мы ведь где столкнулись-то? В винном отделе!

— Что же Петухова купила?

— Шампанское. Кому-то на именины. А я водку брала, меня очередь больше одобрила.

— Говорила Петухова о сыне?

— Еще бы! Свет в окне. Курсы какие-то заочно кончил, работает на Севере начальником, не помню чего. Еще хвалила, какой заботливый стал, посылки шлет: то варежки на оленьем меху, то рыбу вяленую, а на днях вот со специальным человеком клюквы корзину отправил.

— Клюквы?

— Да, я тоже удивилась — в такую даль!

— Не помните дословно: «корзину» или «корзиночку» клюквы?

— Пожалуй, среднее — «корзинку».

— Среднее… Простите, что перебил.

— Ну еще она как раз про эти несчастные деньги… Борису, дескать, что рубль, что копейка — все готов по ветру пустить, поэтому домой переводит, а мы складываем в заветную шкатулочку. Говорит, как на машину наберем, так он возвратится.

— Кто-нибудь из окружающих мог это слышать?

Примолкнув, соседка осмысливает значение вопроса и пугается:

— Бог ты мой!.. Мне бы ее остановить! Конечно, могли слышать!

Разговаривая с Томиным, Данилов подводит итог:

— По-моему, совпадение подозрительное. Мало того, что сам Кирпичов сидел, еще рецидивист Санатюк рядом.

— Давно освободился?

— Около трех лет. Правда, стар, почти семьдесят. Но такой — до смерти волк. Есть слушок, к нему ходят «советоваться». И подскажет, у кого брать, и механику обмозгует.

— Спасибо, Костя, за службу! Интересно, что теперь Кирпичов запоет!

На Знаменского, однако, новость не произвела большого впечатления.

— Боюсь, Саша, он запоет прежнюю песню. О судимости имел право умолчать — судимость за давностью снята. А то, что в одном дворе живет матерый уголовник… Может, он с ним не здоровается. — Пал Палыч останавливает Томина, который порывается что-то сказать. — Саша, я не зачеркиваю сделанного! Сделано много, сделано быстро. Но прежде чем снова браться за Кирпичова, мне надо больше.

— А конкретно: чего ваша душенька желает, чтобы допросить уже с полным комфортом? — сварливо спрашивает Томин.

— Ну, слушай, не тебя учить!

— А то поучил бы!.. Ладно, очень эта история в печенках сидит! И немудрено, что сидит в печенках, если послушать вечерний разговор Томина с матерью.

— Меня поражает твоя беспечность! Те гуляют на свободе, а он преспокойно собирается в гости!

— У Зинаиды день рождения. Чистая рубашка найдется?

— В шкафу.

— Ты же всегда ворчала, что я слишком много работаю.

— В данном случае — дело другое, Сашко. Это уже вопрос семейной чести! Я боюсь нос за дверь показать: кто-нибудь встречается и требует новостей.

— Мама, для меня каждое дело — вопрос чести.

— Ах-ах-ах!.. Воротничок подверни… И Зиночке кланяйся!

— Мама шлет тебе поклон. — Томин кланяется.

— Спасибо, Шурик, получилось очень грациозно.

Друзья пришли в числе первых гостей…

…А уходят последними.

Ночная улица обдает холодком, но уже отчетливо чувствуется в городе весна.

— Что невесел? Недоволен Зининым мужем? — усмехается Пал Палыч.

— Напротив. Решительно нечего возразить. Умница, спортсмен, без пяти минут доктор наук, приятные друзья… Вероятно, слегка завидую семейной идиллии.

— Кто велит ходить бобылем?

— Никто. Захочу, будет вагон невест.

— На вагоне не женишься, нужна одна.

— Одной пока нет.

Они приближаются к дому Томина.

— Ладно, Саша, хватит сентиментальностей. Давай решать, что делать дальше. Я думаю…

Тот, глядя вверх, хватает его за руку:

— Стой! У Петуховых свет!

Печати с двери Петуховых сорваны. Знаменский остается на площадке.

Томин тихо входит. Видит на вешалке плащ и кепку, которых здесь прежде не было.

— Кто дома?

В коридоре появляется Борис Петухов.

— А-а, здравствуй, Борис! — и Томин кивает Пал Палычу: можешь топать домой.

— Здравствуйте… Кто это?.. Сашка!

— Что дверь не заперта?

— На что ее запрешь? — Петухов указывает на дыру от выпиленного для экспертизы замка. — Как мои старики, не знаешь?

— Мать пошла на поправку, отца, видимо, тоже вытащат. Проникнуть можно? — Томин накидывает цепочку и делает жест внутрь квартиры.

— Валяй… Извини, руку не подаю — в земле.

— А что ты делаешь?

— Да вот цветок сажаю… мамин самый любимый, — смущенно бормочет Борис.

Он проходит с Томиным в комнату и поливает ткнутый в поллитровую банку увядший цветок; вытирает чем попало руки, вздыхает.

— Загнется, наверно. Ну за каким лешим было горшок-то разбивать?! И вообще, глянь, что натворили! Сволочи!

— Видел, Боря. По линии угрозыска дело веду я.

— Вона! Слушай, я только с самолета. Звонил тетке, она и телеграмму бестолковую прислала и теперь несет ахинею, ничего толком не понял.

— Я пока тоже не все понял. Поэтому, Боря, лучше мне спрашивать — тебе отвечать. Но давай перебазируемся к нам. Мать тебя накормит, посидим-потолкуем. Можешь и переночевать.

— Ладно, — он вытаскивает поллитровку. — Раздавим?

— Нет, уволь, только от стола.

— Тогда смысла нет ходить.

Злясь и вздыхая, он подбирает с пола раскиданные вещи. Томин к нему приглядывается.

Петухов широк в плечах, крепок и кажется румяно-смуглым от «снежного» загара. Но в водянистых серых глазах и голосе угадывается какая-то душевная слабина. То ли очень уж выбит из колеи случившимся, толи так и остался немного «хлюпиком», несмотря на все свои успехи…

— Скажи, Боря, родители писали регулярно?

— Ну! — утвердительно произносит Петухов.

— В последних письмах не проскальзывали тревожные нотки? Они никого не опасались? Не писали что-нибудь вроде: «Часто захаживает такой-то, передает тебе привет». А?

— А старики-то чего говорят?

— От матери мало чего узнал, к отцу еще не допускают… Денег ты в квартире не нашел?

— И не искал. До того ли мне сейчас, друг милый!

— Ты здорово переменился. Уважаю твои чувства, Боря, но… Какую шкатулочку мать могла называть «заветной»?

— Шкатулка? Одна всего и есть — которую отец подарил. На свадьбу, кажется.

— И в ней лежали?..

— Ерунда всякая. Вот, — поднимает опрокинутую палехскую шкатулку, возле которой рассыпаны вывалившиеся на пол безделушки.

— Понимаешь, неясно, нашли деньги или нет.

Борис смотрит на него хмурясь.

— Извини, я слегка не в себе…

— Неясно, говорю, нашли ли те деньги, что ты присылал.

— Да?.. — после паузы растерянно произносит Борис.