Жажда жизни - Стоун Ирвинг - Страница 17

По дну оврага протекал ручей. За ручьем, на другом склоне, зеленел сосновый лесок. В этом сосняке было разбросано несколько шахтерских лачуг. Побродив с полчаса, Винсент нашел там пустующую дощатую хибарку без окон. Она стояла над оврагом, на самой круче. Пол в ней был земляной, плотно утрамбованный ногами прежних обитателей, под ветхую крышу, державшуюся на грубых брусьях, проникал талый снег. Зимой в хибарке никто не жил, поэтому в дыры и щели между досками свободно задувал ледяной ветер.

– Чья это хижина? – спросил Винсент у женщины, которую встретил по дороге.

– Одного торговца из Вама.

– Не знаете, какая за нее плата?

– Пять франков в месяц.

– Прекрасно. Я снимаю ее.

– Но, господин Винсент, вы не сможете здесь жить!

– Это почему же?

– Да ведь… ведь она совсем развалилась. Она даже хуже моей. Хуже ее не найти во всем Малом Ваме.

– Именно такую мне и надо.

Винсент вернулся в дом Дени. На душе у него было теперь спокойно и ясно. Пока он ходил в овраг, мадам Дени заглянула случайно в его комнату и увидела уложенный чемодан.

– Господин Винсент! – воскликнула она, бросаясь ему навстречу. – Что случилось? Почему вы так спешно собрались ехать в Голландию?

– Я не еду в Голландию, мадам Дени. Я остаюсь в Боринаже.

– Тогда в чем же дело?.. – И лицо ее вытянулось от удивления.

Когда Винсент все объяснил ей, она сказала мягко:

– Поверьте, Винсент, вы не сможете там жить, вы не привыкли к этому. Со времени Иисуса Христа многое переменилось, нынче всякий стремится жить получше. А люди по вашим делам знают, что вы хороший человек.

Но Винсент был непоколебим. Он разыскал торговца в Ваме, снял хижину и перебрался в нее. Когда через несколько дней ему прислали чек на пятьдесят франков – его первое жалованье, – он купил узенькую деревянную кровать и подержанную печку. После этого у него еще хватило денег, чтобы обеспечить себя до конца месяца хлебом, творогом и кофе. Он натаскал земли на чердак, чтобы уберечься от сырости, а щели законопатил дерюгой. Теперь он жил в такой же лачуге, как все углекопы, ел ту же пищу, что и они, спал на такой же, как у них, кровати. Он ничем от них не отличался. Теперь он имел право проповедовать им слово божье.

13

Директор компании «Шарбонаж бельжик», которой принадлежали четыре шахты в окрестностях Вама, оказался совсем не такой жадной скотиной, как представлял его себе Винсент. Правда, он был немного толстоват, но у него были добрые, ласковые глаза и несколько виноватые манеры.

Внимательно выслушав горячую речь Винсента о тяжкой жизни углекопов, он сказал:

– Я знаю, господин Ван Гог. Это старая история. Люди думают, что мы нарочно морим их голодом, чтобы загрести побольше барышей. Но поверьте мне, все это далеко не так. Позвольте, я покажу вам диаграммы, выпущенные международным горнопромышленным бюро в Париже.

Он развернул на столе большой лист бумаги и указал пальцем на синюю линию внизу.

– Глядите, господин Ван Гог, бельгийские угольные копи – самые бедные в мире. Добыча угля у нас настолько затруднена, что продать его при нынешней конкуренции с выгодой почти немыслимо. Производственные расходы у нас самые высокие во всей Европе, а прибыли – самые низкие! Вы понимаете, мы вынуждены продавать уголь по той же цене, что и те шахты, которым тонна угля обходится гораздо дешевле. Мы все время стоим на грани банкротства. Вы меня понимаете?

– Кажется, да.

– Если мы увеличим плату шахтерам на один франк в сутки, наши расходы будут выше рыночной цены на уголь. Тогда нам придется закрыть копи. И тут уж рабочие в самом деле будут умирать с голоду.

– А не могут ли владельцы получать чуть поменьше дохода? Тогда бы больше оставалось для рабочих.

Директор печально покачал головой.

– Нет, господин Ван Гог. Вы знаете, благодаря чему существует шахта? Благодаря капиталу, как и всякое другое дело. А капитал должен давать прибыль, иначе он утечет в другое место. В настоящее время акции «Шарбонаж бельжик» приносят всего-навсего три процента дохода. Если дивиденды снизятся хотя бы на полпроцента, владельцы акций изымут свои капиталы и наши шахты закроются, потому что без денег работать нельзя. И опять-таки углекопы окажутся без куска хлеба. Как видите, господин Ван Гог, не акционеры и не директора компании несут ответственность за ужасные условия труда в Боринаже. Все дело в неблагоприятном залегании пластов. А за это, мне кажется, надо винить только господа бога!

В другое время Винсент содрогнулся бы от такого богохульства, но теперь он пропустил это мимо ушей. Он раздумывал над тем, что сказал ему директор.

– Сократите по крайней мере рабочий день. Тринадцать часов работы – ведь это убийство. Скоро у вас не останется ни одного рабочего.

– Господин Ван Гог, мы не можем сократить рабочий день, это равносильно повышению платы. Ведь рабочий за два с половиной франка в день будет выдавать гораздо меньше угля и расходы на тонну угля возрастут.

– Но все же у вас есть одна возможность облегчить участь шахтеров.

– Вы говорите об охране труда?

– Вот именно. Уменьшить количество несчастных случаев вы, конечно, можете.

Директор снова без всякого раздражения покачал головой.

– Нет, господин Ван Гог, не можем. Мы не можем выпустить новые акции, потому что дивиденды у нас низкие. Откуда же взять дополнительную прибыль на всякие усовершенствования? Ах, господин Ван Гог, получается воистину порочный круг. Это безнадежное дело. Я думал о нем тысячу раз. В результате из убежденного католика я превратился в отъявленного атеиста. Я не могу понять, как это всемогущий бог намеренно создал такие условия жизни и обрек целые поколения людей на вечное рабство и нищету, без единого проблеска надежды.

Винсенту больше нечего было сказать. Глубоко потрясенный, он поплелся в свою хижину.

14

Февраль в эту зиму выдался необыкновенно холодный. В долину врывался свирепый ветер, валивший людей с ног. Чтобы отапливать хижины, шахтерам теперь нужно было гораздо больше терриля, но стужа и ветры так лютовали, что женщины не могли ходить на терриконы. Им не во что было одеться – у них были лишь грубые юбки, кофты, бумажные чулки и платки.

Чтобы не окоченеть от холода, дети по целым суткам не вылезали из постелей. Горячей пищи они и не видели: нечем было топить печки. Когда рабочие выбирались из своих пышущих жаром подземных нор, их сразу охватывала пронизывающая стужа, а в открытом заснеженном поле ветер резал лицо, как нож. Каждый день кто-нибудь умирал от чахотки или воспаления легких. Много раз пришлось Винсенту читать заупокойную в этот месяц.

Учить грамоте посиневших от холода ребятишек Винсент не мог, он целыми днями собирал на Маркасской горе уголь и делил свою жалкую добычу между теми семьями, которые бедствовали больше других. Теперь у него не было нужды натирать себе лицо угольной пылью, и это клеймо углекопа уже не сходило с него. Какой-нибудь путешественник, заехав в Малый Вам и встретив здесь Винсента, не отличил бы его от остальных «чернорожих».

Винсент трудился на террилевой горе уже в течение многих часов, набрав лишь полмешка топлива. Руки у него посинели и были исцарапаны обледеневшими кусками породы. Около четырех часов он решил отнести в поселок то, что собрал: пусть хоть несколько женщин к приходу мужей вскипятят кофе. К воротам Маркасской шахты он подошел в тот самый момент, когда оттуда выходили рабочие. Кое-кто узнавал его и бормотал «bojou»[8], остальные шли, тупо опустив глаза в землю, ссутулив плечи и засунув руки в карманы.

Последним из ворот вышел невысокий старик. Он так тяжело закашлялся, что все его тело ходило ходуном, а когда с поля налетел порыв ветра, он пошатнулся, как от удара. Он чуть было не упал лицом на обледенелую землю. Отдышавшись, он собрался с силами и пошел через поле, все время отворачиваясь от ветра. На плечи у него был накинут кусок мешковины, видимо, добытой в какой-нибудь лавке в Ваме. Винсент заметил, что на мешковине что-то написано крупными буквами. Приглядевшись, он разобрал надпись: «Стекло. Не бросать».