Оборотень - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 13

— Какую именно передачу вы имеете в виду? — поинтересовалась Ветлугина.

Всем своим видом она выражала крайнее нежелание поддерживать беседу и вообще разговаривать о чем бы то ни было с этим человеком.

— Ту, которая только что была показана в прямом эфире, — спокойно, как будто не замечая настроения собеседницы, ответил Асиновский.

Алена выжидательно молчала.

— Меня, по правде говоря, удивило несколько моментов, — сказал Асиновский. — Вам, как журналисту со стажем, разумеется, известно, что такое журналистская этика…

— Константин Андреевич, вы, кажется, перепутали ситуации, — ответила Ветлугина. — Вы сейчас не на партийном собрании. Может быть, вы переутомились на работе?

Асиновский спокойно проглотил этот открытый выпад и продолжал:

— Вы ведь не хуже меня знаете, Елена Николаевна, что такое скрытая реклама. Равно как и то, что на телевидении она недопустима. Мне же показалось, что ваша сегодняшняя передача носила фактически рекламный характер. Вы рекомендовали всем некую фирму «Пика».

Только теперь Асиновский вскользь взглянул на Максима.

— Мне придется поднять этот вопрос. Вот будет собрание по поводу приватизации канала. Вы сами его организовали, Елена Николаевна. Я выступлю.

— Вы ошиблись, Константин Андреевич, — ледяным голосом ответила Ветлугина. — Это была передача о рекламе и ее месте на телевидении. Вам ли объяснять, что телевидение во всем мире живет рекламой. Это только у нас львиную долю доходов присваивают некие фирмы непонятно на каких основаниях. — Асиновский молчал, а Ветлугина продолжала: — Телезрителям интересно узнать, кто занимается рекламой, как она делается.

— Я вас понял, — ответил Асиновский, и в его голосе зазвучали открыто враждебные ноты. — Имейте в виду, я вас предупредил.

И, не дожидаясь ответа, он резко повернулся и вышел из кафетерия.

— Мерзавец, — тихо сказала Алена. — Он, наверно, решил, что ты мне заплатил большие деньги и я тебя пригласила в передачу.

— В обход его, — добавил Максим.

— Да, уж он то за такое интервью стряс бы с тебя кругленькую сумму, не беспокойся. Этот человек ничего не делает просто так.

— А сколько он берет? — поинтересовался Максим, продолжая смотреть на двери, за которыми исчез всесильный распределитель рекламы.

— A бic його знае! — вдруг с украинским акцентом ответила Алена и уже серьезно добавила: — Разное говорят. Десятки тысяч долларов за размещение рекламы на сериалах, в передачах. Понимаешь, канал получает официальную плату за рекламу, ну, скажем, двадцать тысяч, а он в карман кладет еще двести. Мы ведем «С открытым забралом», «Счастливый билет», да все эти программы, выкладываемся, чтобы хорошо получилось, а он за это получает.

— Размещение-то зависит от него, — задумчиво сказал Максим.

— А фирмам наплевать, кому они платят, им главное, чтобы их рекламу туалетной бумаги поставили между эпизодами какой-нибудь «Кассандры» или какую там муть они сейчас крутят. И надо добиться, чтобы платили нам, каналу, телевизионщикам, а не Асиновскому. И вот я хочу тебя, твою «Пику» противопоставить этим фирмачам. Всем показать, что есть такие ребята, принципиальные, которые не будут работать с Асиновскими.

Ветлугина эмоционально взмахнула руками.

— Ну да, а как же борзые щенки? — улыбнулся Максим, и в его лице появилось что-то крысиное. — Я имею в виду нашего питерского друга.

— А ты что, рассматриваешь это как форму оплаты? — Алена даже опешила. — Я думала, мы помогаем друг другу.

— Ну конечно, — поспешил согласиться Максим. — Это я так. Я с тобой полностью согласен. А Асиновский скоро свое получит.

6 ИЮНЯ

Петя Бояркин когда-то пошел в милицию, насмотревшись фильмов о «знатоках», начитавшись книг о доблестной милиции. Однако, столкнувшись с буднями — тоскливыми ночными дежурствами по отделению, хождением по вызову старушек-пенсионерок, которые были готовы жаловаться на все подряд, со срочными вызовами, которые на поверку оказывались шутками подвыпившей компании, понял, что романтики в работе участкового инспектора в общем и целом не больше, чем в работе какого-нибудь завскладом или механизатора сельского хозяйства.

Поэтому, когда его начальник майор Сивыч решил перейти в агентство «Глория», Петя увязался за ним. Он уже ощущал себя если не Шерлоком Холмсом, то по крайней мере доктором Ватсоном. Увы, и здесь работа оказалась не такой захватывающей — ни тебе пестрой ленты, ни собаки Баскервилей. Вот и сейчас он получил задание следить за каким-то невзрачным мужиком. Кто наниматель — знать он не мог, задание было сформулировано так — отслеживать внеслужебные контакты. Обычно это значило: посадил на крючок кто-то из своих — жена, может, родители, может, партнер по какому-то левому бизнесу. Значит, опять тупое сидение часами в машине, закрывшись газетой. Радовало только одно — в «Глории» платили за эту тягомотину в несколько раз больше, чем Петя получал бы, останься он в милиции.

С утра пораньше агент частного сыска, бывший старший лейтенант милиции Бояркин занял наблюдательную позицию напротив двенадцатиэтажного дома, не выпуская из поля зрения первый подъезд. Для наблюдения позиция была крайне неудобной — по противоположной стороне улицы тянулся парк Сокольники, домов там не было, и одиноко стоявшие синие «Жигули» были как на ладони. Конечно, они вряд ли сразу привлекут внимание жильцов, но, если придется стоять здесь два-три дня или больше, это наверняка вызовет любопытство, а то и подозрения, тем более что в машине все время кто-то сидит. Можно было, конечно, проехать к дому, но проезд был узким и к тому же был забит автомобилями настолько, что пробираться вдоль дома машина могла, только заехав на тротуар. Тут уж никак не удастся незаметно тронуться следом за объектом.

В конце концов решили так — водитель вместе с машиной проедет дальше и встанет сбоку, так что из дома номер четырнадцать его будет не видно, а Пете придется прогуливаться вокруг, сидеть на скамейке у входа в подъезд, прохаживаться вдоль парка, и все это стараясь не привлекать внимания.

Июнь в этом году начался жаркий: накануне Петя захватил с собой куртку, но она так и провалялась впустую на заднем сиденье. Сегодня же он наконец поверил прогнозу, обещавшему явно летний день, пошел в одной рубашке. И ошибся. Утро было зябкое и неприятное, дул пронизывающий ветер. Вылезая из теплых «Жигулей», Петя проклинал все на свете. К счастью, долго ждать не пришлось: объект Б-17 выходил из дома примерно в одно и то же время. Бояркин узнал его сразу — среднего роста, лет тридцати с небольшим, полноватый мужчина в темном широком плаще неторопливо подошел к припаркованной у подъезда «девятке», которая при приближении хозяина громко пискнула.

Бояркину хватило одного беглого взгляда, чтобы убедиться — он. Стараясь не прибавлять шагу, он двинулся в сторону синей «шестерки». Б-17 тем временем сел за руль своих «Жигулей», завел машину и стал медленно и осторожно выезжать на проезжую часть. Он не обратил внимания на то, что вслед за ним на Сокольнический вал выехали синие «Жигули» и также свернули налево.

— Он, — коротко сказал Бояркин водителю Паше. — Мордатый, харя отъетая. Такие раньше были или мясники, или секретари райкома ВЛКСМ.

— Ну ты скажешь! — ухмыльнулся водитель, совсем молодой парень, который ВЛКСМ уже толком-то и не застал. Мысль ему показалась забавной, и он некоторое время размышлял про себя. При съезде с Рижской эстакады он неожиданно рассмеялся:

— Петь, ты же из милиции, что ж про, коллег забываешь?

— Что-что? — не понял Бояркин.

— Гаишники!

— Какие гаишники?

— Гаишники, вот уж у кого хари отъетые!

Скоро они свернули на проспект Мира, где движение значительно замедлилось из-за обилия машин и светофоров. Паша, несмотря на свою молодость, был уже шофером со стажем, в том числе и в сыске. Он уверенно следовал за «девяткой» объекта Б-17, не приближаясь к ней вплотную, так что всякий раз, подъезжая к очередному светофору, Б-17 оказывался через машину перед Пашиной «шестеркой».