Искатель. 1991. Выпуск №3 - Макдональд Джон Данн - Страница 35

Я волоку его в комнату, стаскиваю с него пальто, сажаю в кресло и надежно обвязываю капроновой веревкой — охватываю каждую руку, пропуская веревку под мышки, завожу за спинку кресла, обвязываю ноги, благо ножки кресла достаточно длинные, еще раз протаскиваю через спинку, делаю петлю вокруг шеи, а в завершение вяжу сзади узел, который и с посторонней помощью Болотину трудно было бы развязать.

Теперь подожду. Он будет приходить в себя, надо придержать его, а то еще вторично удавится петлей. Очухивается Болотин не скоро, с минуту еще приходит в себя, да и то после того, как я хлопаю его по щекам и брызгаю водой в лицо. Крупная волна проходит по телу, дрожь настолько сильная, что ножки кресла стучат по полу. Болотин с шумом втягивает в себя воздух, открывает глаза, вначале глядит бессмысленно, потом на лице его читается самый настоящий животный ужас.

— Ага, — говорю я. — С приездом, пассажир. Будем беседовать, Болотин. Мы с тобою вдвоем, и нас, как сказано в романсе, не видел никто. Если ты хочешь еще немножко пожить, то расскажешь мне все, о чем я спрошу. Я задаю вопросы, ты отвечаешь. И только в такой раскладке, если хочешь сохранить здоровье.

Я вынимаю из-за пазухи стальную палочку. Щелчок — и палочка становится вдвое длинней, из нее выскакивает тонкое обоюдоострое лезвие.

— Вот, — медленно подношу лезвие к его подбородку. — Запугивать особенно не хочу, чтобы преждевременно ты со страху не загнулся, но глотку вскрою в полсекунды. Но сделаю это я только в том случае, если ты уж слишком будешь упорствовать в молчании. Мне ни к чему дарить тебе такую, почти что геройскую смерть. Я дам тебе возможность умирать долго, мучительно и некрасиво.

Острие впивается ему в подбородок. Болотин пытается отпрянуть, но только сильнее вдавливается в спинку кресла.

— Что тебе надо? — хрипит он.

— Всю информацию, какой ты располагаешь, и даже чуть больше — вдруг сам до чего-нибудь ценного дотумкаешь, досообразишь что-нибудь. Итак, идею с воровством и перепродажей лекарств Семергей подал ты?

— Она сама мне предложила.

— Не лги, — я резким тычком вонзаю лезвие в спинку кресла рядом с плечом Болотина, так, что разрезаю рукав свитера. — Семергей сдала тебя с потрохами. У тебя выход на аптечный склад, у тебя знакомые в аптекоуправлении, ты бывший провизор, идею ты вынашивал наверняка давно, а года два назад все это дело и раскрутил. А дело крутится вокруг больничной аптеки, где у тебя давняя подруга, некая Фойгель Ирина Владимировна, распоряжается выдачей. Семергей по должности положено составлять заявки на получение медпрепаратов, в том числе и наркотических средств. Вот наркотиков-то получалось из аптеки в несколько раз больше, чем необходимо, на целую роту наркоманов хватало. Пустые ампулы Семергей сдавала, только надписи на них стирались — поскольку «товар» уходил на сторону, приходилось сдавать стекляшки из-под чего-нибудь безобидного. Еще Семергей там, в терапевтическом отделении, колола димедрол и анальгин вместо промедола, который уходил опять же к тебе. Ключи от шкафа хранятся у Семергей и Черныша, твоего знакомого и по совместительству любовника Семергей. Ты-то все эти тонкости знаешь куда лучше меня. Ну, все сходится?

Ёолотин молчит. Я привстаю и резко бью его ногой. Удар носком тяжелого альпийского ботинка приходится чуть повыше челюсти, в щеку, слышится хруст. Полнокровное лицо Болотина мгновенно бледнеет. Как бы не окочурился, гад!

— Слушай, подонок, я же тебе обещал определенное количество здоровья в обмен на информацию. А получается наоборот — я рассказываю, ты, дерьмо, благосклонно внимаешь. У тебя расчеты с Фойгель за несколько месяцев. Ты Семергей таким образом контролировал. Ты понимаешь, что будет с тобой, если эти расчеты попадут к твоему покровителю Польшину в виде второго экземпляра? Он же поймет, что ты его надувал. Он тебя на части изрежет — руками Штогрина, конечно.

— Что я должен сказать? — сдавленно произносит Болотин.

— В начале этого года у них там, в больнице, «прокол» случился: какая-то врачиха случайно в их «кухню» влезла. Живо вспоминай, что дальше было!

— Семергей сразу мне сказала.

— А, ты так же оперативно посоветовался с Польшиным. Он кивает.

— И что с той женщиной стало?

— Не знаю. Он кого-то послал к ней разобраться. Пол уходит у меня из-под ног. Черные молнии вьются перед глазами.

— Врешь, подонок, — я бью его наотмашь в правую бровь и скулу. Шершавая перчатка рвет кожу, бровь мгновенно вспухает багровым рубцом и начинает кровоточить. — Ты Ярмолицкого, наркаша этого, ему подставил?

— Он сам приказал так сделать. Это он все… — Кровь тонкой струйкой сбегает по скуле, глаз Болотина начинает заплывать.

— Кого он послал вместе с Ярмолицким? Штогрина? — Нет, Винокурова, кажется.

— Кажется или в самом деле Винокурова?

— Да, его.

— Кто такой Винокуров?

— Ну, он вместе со Штогриным.

— Чем он занимается, где живет?

— Где живёт, точно не знаю. На Мироновке где-то… Каратэ он преподает в спортшколе, что ниже Центрального рынка. В той школе легкоатлетический манеж.

О других он говорит охотно и много. Но ведь я именно это и хотел узнать — кто. Удивительно устроено это двуногое животное. Вот сидит Болотин, такой элегантный и самоуверенный доселе, с такими выбритыми до синевы, глазированными пухлыми щечками, а теперь одна щечка вспухла, пара зубов расшаталась или раскрошилась, глаз закрылся, и поет Болотин соловьем. Попробовал бы я эффект такого пения вызвать тем, что говорил бы ему «вы», задавал корректные вопросы-уловки. Подчиненные товарищи Берии все-таки добивались успеха с наивысшим КПД.

— Как вы убрали Ярмолицкого? Кто его вывез?

— Я только за рулем сидел. А так вообще-то его везли Штогрин и Винокуров. Они мне сказали, я повез.

— Вы его бросили в леске и сразу уехали?

— Нет, на следующее утро пошли посмотреть.

— И?..

— Он уже готов был.

— И что сказал Штогрин?

— Что сказал? Не помню… Кажется, вроде того, что все мол, с концами.

— Семергей и Черныш об этом не знали?

— Ну, как… Они знали, конечно, что эта… женщина умерла. Только ведь ее Ярмолицкий убил. А Ярмолицкий мм зачем? Не знаю, может, и догадывались.

Я молчу. Некоторое время молчит и Болотин, потом он говорит:

— Слушай, чего ты хочешь?

Очень непонятный вопрос. Я уже ничего не хочу. Мне почти ничего не надо. Мне и жить-то уже не очень хочется. Мне вот со стула подняться неимоверно тяжело будет. Но, борясь с мгновенно накатившими вялостью и сонной одурью, выдавливаю из себя:

— Ценная… информация у меня накопилась. Она дорого стоит, очень дорого.

— Двадцать штук, — четко произносит Болотин.

— А?..

— Двадцать тысяч.

Я внимательно гляжу на него. И оп, не мигая, — только левым глазом, естественно, — выдерживает этот взгляд, Я пожимаю плечами.

— Не знаю, — говорю я. — Может быть…

Встаю, выхожу в прихожую, неторопливо вскрываю телефонную розетку, действуя клинком вместо отвертки. Вынимаю оттуда микрофон. Потом возвращаюсь в комнату, снимаю с верха богатой «стенки» магнитофон. Так же неторопливо выкручиваю шурупы, снимаю крышку, извлекаю из-под нее еще одно устройство. Это уже посложнее устроено, оно информацию «выстреливало» само по мере накопления, поскольку подсоединено было в схему магнитофона.

Выпученные от природы глаза Болотина сейчас готовы выскочить из орбит — даже закрывшийся правый глаз.

— Не ожидал, — констатирую я. — Бывает. О многом мы не догадываемся. До поры, до времени, конечно.

Взгляд мой падает на шарф, валяющийся на полу. Великолепный шарф из синего мохера. Этим шарфом я плотно обвязываю Болотину рот, закрепляя концы на затылке. Он мычит.

— Потерпи, дружище. Одному оставаться страшно, но твои друзья тебя вскоре освободят.

Прихватываю сумку, окидываю взглядом напоследок квартиру Болотина — ничего не забыл? Ну, следов-то я сейчас оставил множество, излишняя осторожность, пожалуй, уже ни к чему.