Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 9

И вот теперь Август II одряхлел и нужно думать о будущем. Франция предложила в короли свергнутого Станислава Лещинского, к этому времени он уже стал тестем юного Людовика XV. Париж взялся за дело самым серьезным образом. Если Август II в свое время потратил на выборы, высосав всю Саксонию, 10 000 гульденов, то Франция не беднее. Она купит всю польскую шляхту, и те прокричат на выборах Станислава Лещинского. Но важно загодя узнать расстановку сил в Европе. Австрия, давняя противница Франции, конечно, имеет своего кандидата на польский престол, ее даже не стоит переубеждать. Другое дело – Россия. Анна Ивановна недавно вступила на трон, ее политические пристрастия не вполне известны, и Франция решила: если вести тонкую политику, то, может быть, и удастся склонить Россию на свою сторону.

Выехавшая из Парижа карета с Виктором Сюрвилем и Шамбером имела к этим замыслам Франции самое прямое отношение.

Не будем томить читателя подробностями дальнейшего путешествия Матвея Козловского, в котором не произошло ничего существенного. Минуя Варшаву, выехал он к русской границе, без задержки миновал заставу, а далее через Смоленск поскакал в родную подмосковную усадьбу, находящуюся как раз на границе с Калужской губернией.

Когда Матвей прибыл к родным лесам, совсем обвечерело, даже знакомый с детства мостик через речку Нару он нашел с трудом. Лошадь нырнула под низко растущие ивы, гулко прошлась по скользким, замшелым бревнам и взобралась на крутой, ольхой поросший берег.

Взору Матвея открылись три равновеликих холма. Закатное солнце сделало рельефной знакомую с детства картину. На ближайшем к усадьбе холме раскинулся яблоневый сад, другой холм поверху зарос сосновым бором, третий, со срезанной верхушкой, казался кудрявым от окаймляющей его дубовой рощи. Из-за этой красоты сельцо и назвали Видным. Мать честная! Как он мог столько лет жить вдали от родимых мест?

Однако очертания холма как-то изменились. Матвей с трудом сообразил, что исчезла деревянная церковь с колокольней. Куда же это она подевалась? Или Иван надумал перенести старинный храм поближе к усадьбе? Зря… Без церкви дубовый холм выглядел словно осиротелым.

Матвей тронул поводья и медленно поехал вдоль реки. Здравствуй, кузница с неумолчной наковальней! Привет тебе, скотный двор! Спрятанный за березовым леском, он напомнил о себе далеко разносящимся в вечернем воздухе мычанием коров и звяканьем подойников. Нерешительно зажглись первые звезды, дрожащие, словно пламя восковых свечек в храме.

Тропинка повернула вбок, пошла в гору и наконец втекла под крону лип, перемежающихся с орешником. Аллея вела прямо к заднему крыльцу родительской усадьбы. По дороге встретились двое, мужик и баба, заулыбались – молодой барин приехал, поклонились ему в пояс. Матвею хотелось сказать им что-нибудь ласковое, но он не только не помнил их имен, а растерял вдруг все русские слова, которыми надобно приветствовать дворню. Ответил растроганно: «Здравствуйте, здравствуйте…» и поехал дальше.

Усадьба казалась безлюдной, никто не вышел из дома встретить его. Цветник у нижней террасы выглядел неухоженным, понятное дело – осень: но клумбы не были перекопаны, бурьян заглушил цветы. На втором этаже, где жила сестра, теплилось огоньком окно, прочие были темны.

– Эй, кто-нибудь!

Из-за угла дома выглянуло девичье лицо и тут же скрылось. Раздался чей-то крик. Потом Матвей увидел, как от конюшни бежит старый кучер Фома.

– Батюшки светы, милый барчук приехали! С приездом, сейчас лошадь приму.

На крыльцо вышел молодой мужик в ливрее, лицо незнакомое, неулыбчивое.

– Доложи их сиятельству, что молодой князь приехал.

Матвей прошел в гостиную. Барский дом был построен лет тридцать назад, в начале царствования Петра Великого, взамен обветшавшей старой усадьбы. Строили с размахом. На каменном фундаменте поставили тесовые хоромы в десять комнат с высокими окнами, потом возвели второй этаж, где размещались помещения для дворни. Позднее пристроили мезонин с отдельной лестницей – покои Клеопатры. В гостиной все было по-прежнему, только стулья спрятали в чехлы да ковер убрали, на натертом воском полу виднелся белый квадрат.

– Приехал, значит, – раздался за спиной голос брата, он вошел в комнату неслышно, бочком обошел стол и встал перед Матвеем. – Обнимемся, что ли, чай, христиане.

Обнялись, сели. Иван спокойно, не мигая рассматривал брата и молчал.

– Я голоден, как черт, – сказал Матвей и сам удивился раздражению, которое в нем вспыхнуло. Не такой он представлял встречу в родительском доме.

– Я распорядился, соберут кой-чего, – кивнул Иван и вдруг крикнул звонко в темноту: – Серебро подай, праздник у нас.

– А где Клеопатра?

– Я велел позвать, сейчас спустится. – И опять умолк, тишина повисла, как паутина.

Вот ведь как жизнь переиначилась! При батюшке дом напоминал растревоженный улей, дворни было человек сорок: дворецкий, буфетчик, камердинеры, несколько поваров, кондитер, кучера, егеря – всех не перечислишь, и все эти люди куда-то бежали, торопились, гомонили, а теперь тихо, как в брошенном подворье. Встреча с сестрой была более теплой, но от Матвея не ускользнул ее быстрый в сторону Ивана взгляд, она словно ждала от старшего брата какого-нибудь знака – поощрения или укора, чтобы знать, как вести себя дальше.

Все трое из оставшихся в живых детей Николая Никифоровича Козловского разнились не только характером, но и внешностью. Старший Иван с детства удивлял родителей взрослой обстоятельностью в суждениях и младенческой плаксивостью. Обычно без слез в глазах он корчил кислую мину и начинал на одной ноте визгливо и скучно жаловаться на слуг, отцовскую кобылу, норовившую пнуть барчонка, сороку, якобы стащившую у него нательный крестик, престарелую суку Зорьку, выхватившую у него вкусный кусок, что было совершенно невозможно. Его рот растягивался до лягушачьих размеров, востренькие любопытные глазки исчезали, и дворня шепталась: очень уж непригож юный князь, можно сказать – уродец. Кто-то из родни мимоходом заметил отцу, мол, Иванушка-то личиком не вышел. Николай Никифорович в свойственной ему категоричной манере заметил: «А зачем мужчине красота? Лошадь от него не шарахается, значит, красавец. В мужчине главное – ум». Ума Ивану было не занимать. Еще в детстве появилась у него страсть к накопительству, хранил всякий вздор: порванную нитку бус, застежку от старого кошелька, пробки от бутылок. Теперь в копилке Ивана уместилось все отцовское богатство: деревни, люди, леса и пашни.

К тридцати годам он превратился в длинного, плоскогрудого господина с пышными светлыми волосами, всегда нахмуренным лбом и хмурым, тревожным взглядом. Детская плаксивость обернулась и вовсе неожиданным качеством, он стал вести себя как прокурор: каждый перед ним был в чем-то виноват. Себя он почитал справедливейшим человеком на свете, но как-то всегда эта справедливость оборачивалась ему на пользу. Непомерную жадность свою он называл бережливостью, а необходимость расстаться с любым видом собственности причиняла ему чисто физическую боль, что-то ныло внутри, сокращалось, а щека начинала дергаться беспокойным тиком.

Сестрица, как уже говорилось, звалась Клеопатрой, была она годом старше Матвея. Можно, конечно, предположить, что в момент появления дочери на свет маменька что-то прочитала про египетскую царицу и, восхищенная ее судьбой, а также двумя нездешними красавцами, Антонием и Юлием Цезарем, – решила назвать маленькое, круглолицее, с носом кнопкой и замшевыми щечками создание экзотическим именем. Но скорее всего имя «Клеопатра» запало в сердце Анне Петровне где-нибудь на петербургских «машкерадах», до которых она была большая охотница. В ожидании очередного ребенка она молилась истово, чтоб новоявленный младенец родился красивым, все остальное приложится трудом и старанием, тем более что этот бесплатный дар, кроме как молитвой, не заработаешь. В двадцать три года Клеопатра так и не стала красавицей, но была очень мила, и имя ее не звучало насмешкой. В отличие от худых и высоких братьев, она была круглолица, полногруда, с пышными покатыми плечами, тонкой талией и пухлыми ручками, на которых жеманный мизинец тоже изгибался полукругом.