Вонгозеро - Вагнер Яна - Страница 7

— Пожалуй, одежды достаточно, Аня, давай теперь посмотрим, какие у вас есть лекарства. — И я почти уже было отвернулась от окна, как вдруг заметила, что у автоматических Лениных ворот остановился зеленый армейский грузовичок.

За рулем сидел человек в камуфляжном костюме и черной вязаной шапке. Даже сквозь стекло было видно, что на лице у него белеет маска; хлопнула дверца, и из грузовичка выпрыгнул второй человек, одетый точно так же, — через плечо у него висел автомат. Он отбросил себе под ноги сигарету и тщательно растер ее по присыпанному снегом асфальту носком ботинка, а затем подошел к Лениной калитке и подергал ее — она не открылась, видимо, была заперта. Я подняла глаза на Леню и жестом показала ему вниз, но он уже и сам увидел грузовик и как раз закрывал балконную дверь, чтобы спуститься; спустя полминуты калитка открылась, и Леня показался в ее проеме, на плечах у него была накинута куртка — было видно, что он протягивает человеку в камуфляже руку, но тот отступил на шаг и махнул автоматом в Ленину сторону, как будто приказывая ему отойти подальше. Брезентовый тент грузовика чуть распахнулся, невысокий борт откинулся, и из него выпрыгнул еще один человек, тоже в маске и с автоматом, который, в отличие от первого, не стал подходить к калитке, а остался стоять возле грузовика.

Какое-то время ничего не происходило — Леня по-прежнему стоял в проеме калитки, руку он больше не протягивал, но все еще продолжал улыбаться — видимо, они о чем-то разговаривали; человека в камуфляже мне было видно только со спины.

— Что там, Аня? — окликнул меня папа Боря. — Ребята приехали? — И в этот момент первый человек в камуфляже вдруг сделал несколько быстрых шагов в Ленину сторону и ткнул его дулом автомата в грудь, после чего они оба скрылись в проеме калитки, а спустя мгновение второй выпрыгнувший из грузовика человек торопливо прошел за ними внутрь — за трехметровым Лениным забором ничего уже не было видно, я услышала громкий собачий лай и вдруг — странный, сухой звук, в котором я сразу узнала выстрел, хотя он был совсем не похож на сочные рокочущие очереди из голливудских фильмов и Мишкиных компьютерных игр. Я бросилась открывать окно — не думая зачем, почему-то в эту минуту мне было очень важно открыть его и услышать, что там; из кузова грузовика выпрыгнул еще один человек в маске и вбежал во двор, и тут я почувствовала на плече тяжелую руку, которая буквально опрокинула меня на пол:

— Аня, отойди от окна и не вздумай высовываться. — Папа, чертыхаясь, уже бежал вниз, на первый этаж, я слышала, как он топает по лестнице, хлопает дверью кабинета; мне стало страшно оставаться одной наверху, и я бросилась следом за ним, пригнувшись; но не успела даже добежать до лестницы, потому что увидела, что он уже возвращается обратно — в руках у него был продолговатый черный пластиковый футляр, который он, ругаясь вполголоса, пытался открыть на бегу — прижавшись к стене, я пропустила его назад в спальню и, как привязанная, последовала за ним обратно к окну.

Не оборачиваясь ко мне, он яростно несколько раз махнул на меня рукой, и я отступила на пару шагов назад и застыла чуть позади него, выглядывая на улицу из-за его плеча — видно по-прежнему не было ничего, но сквозь открытое окно я услышала, как где-то за забором тонко визжит Марина, а из проема калитки показались два человека — они двигались медленно, не торопясь, и в руках несли огромный плоский Ленин телевизор — провода хвостом волоклись за ними по снегу; через плечо у одного из них была перекинута жемчужно-серая длинная шуба, что-то еще — я не разглядела — и, кажется, женская сумочка. Пока эти двое возились у грузовика, загружая вещи в кузов, показался третий — он постоял еще долю секунды, держа наперевес автомат, направленный в глубь Лениного двора, а затем вдруг повернулся в сторону нашего дома. У меня возникло ощущение, что он смотрит прямо мне в глаза, — на мгновение мне даже показалось, что это юный Семенов с темными оспинками на щеках в тех местах, которые не были скрыты маской, — тот самый, которого мы неделю назад видели с Сережей у карантинного кордона на подъезде к городу, — я машинально подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть его, споткнувшись о валявшийся на полу раскрытый пластиковый футляр, и тут папа Боря, стоявший возле окна, обернулся ко мне и сердито крикнул:

— Аня, твою мать, ты отойдешь отсюда или нет? — И тогда я с размаху села на пол прямо возле его ног и наконец посмотрела на него — в руках у него был длинный, резко пахнущий оружейным маслом охотничий карабин, в котором он что-то с лязгом повернул и, присев на корточки, просунул ствол в раскрытое окно, упираясь локтем в подоконник.

Раздался глухой металлический звук — видимо, человек, похожий на юного Семенова, ногой стучал в наши ворота — за два года, которые мы прожили с Сережей в этом доме, мы так и не собрались провести звонок от калитки, и почему-то сейчас я была этому рада — у людей, которые собираются ворваться в твой дом, не должно быть возможности позвонить в дверь; мелодичный звук дверного звонка — мне особенно нравился один, звучавший, будто кто-то ударяет легким молоточком по медной тарелке, «бо-боммм», — был бы особенно неуместен сейчас, после одиночного выстрела, раздавшегося вначале, после Марининого крика, после того, что я увидела в окно, в отличие от ударов сапогом по тонкому металлу ворот. Папа Боря чуть шевельнулся — но вместо того, чтобы высунуться из окна, он, напротив, прижался к боковой стене и громко крикнул:

— Эй, защитник родины, посмотри вверх! — и, быстро подняв руку, постучал по оконному стеклу.

Видимо, ему удалось привлечь внимание стоявшего у наших ворот человека — я сидела на полу, и мне ничего не было видно — потому что стук в ворота прекратился; убедившись, что внимание приковано к нему, папа Боря продолжил:

— Послушай, мальчик, тебе придется стрелять из своего автомата, который ты держишь, как лопату, сквозь толстые бревна, и я очень боюсь, что ты можешь не попасть с первого раза, а может, и со второго не попадешь. А вот этой штукой, — тут он немного помахал торчащим из окна стволом карабина, — я продырявлю твою башку очень быстро; и если мне повезет — а я везучий, — я успею еще продырявить бензобак вашей помойки, и никто уже не увезет всю эту ерунду, которую вы награбили в соседнем доме! А сначала, может быть, я успею снять того парня, который сидит за рулем. Нам всем это ни к чему, правда?

Снаружи было тихо — очень тихо; в открытое окно влетела снежинка, за ней другая, они немного покружились в воздухе у меня перед глазами и, приземлившись на пол возле моих ног, стали таять, а затем я услышала, как хлопнула дверца и заработал двигатель. Через полминуты, когда звук удаляющегося автомобиля растворился в воздухе, мы с папой, не говоря друг другу ни слова, вскочили на ноги и бросились вниз по лестнице, оттуда — к входной двери, и через покрытый снегом двор — я не успела надеть зимнюю обувь и по щиколотку провалилась в снег, промахнувшись ногой мимо дорожки — распахнув калитку, побежали к дому напротив.

В нескольких метрах от ворот, слева от чисто выметенной дорожки, неловко подогнув под себя лапы — словно остановившись в прыжке, лежала Ленина любимица, белая красавица алабаиха. Судя по ее позе, она была уже мертва, снег вокруг нее был красным и пористым, как разрезанный августовский арбуз; возле нее на корточках сидел Леня — на щеке у него была кровь — может быть, его, а может — собачья. Услышав нас, он повернулся в нашу сторону — на лице у него было какое-то детское, обиженное выражение; я подошла поближе — уже медленно, и сказала почти шепотом:

— Леня…

Он зачем-то прижал палец к губам и сказал жалобно:

— Посмотрите, что они сделали, — а потом неловко опустился на снег, с усилием приподнял крупную безухую голову, положил к себе на колени и принялся гладить ее обеими руками — белая голова запрокинулась, огромные челюсти немного приоткрылись, и между белоснежных зубов свесился перламутровый, розовый язык.

Я села рядом с ним на корточки, сжала его плечо, а он наклонил голову, зарылся лицом в густую светлую шерсть и начал раскачиваться из стороны в сторону, словно баюкая неподвижное собачье тело. В этот момент позади него открылась массивная кованая дверь и на пороге показалась Марина — бледная, заплаканная, она посмотрела на нас с папой, стоящих возле Лени, но из дома не вышла, а только сказала: